Эльдар Рязанов всегда снимал для себя

К нам в гости, на традиционное чаепитие в редакции, заглянул Великий сказочник экрана. И совсем не потому, что ему вот-вот стукнет (честное слово!) восемьдесят лет. А просто по старой и доброй дружбе и душевному расположению. А мы, журналисты «Вечерки», размякнув у самовара с баранками от такой «нечаянной радости», воспользовались случаем и закидали мэтра вопросами, на которые он терпеливо отвечал два с лишним часа.[b]Итак, все, что вы хотели знать об Эльдаре Александровиче Рязанове, его фильмах, книгах, стихах, жизни творческой и личной, но стеснялись спросить… Мы сделали это за вас.[i]Самый главный зритель[/i]– Эльдар Александрович, как ощущаете себя в канун своего юбилея? Как настроение? Чувствуете, что вы уже классик отечественного кино?[/b]– Нет, не чувствую. А чувствую, что старость хуже молодости, грубо говоря ([i]смеется[/i]). Это однозначно. Но вообще с головой вроде все в порядке, со способностями, с фантазией тоже, как и с творческими ощущениями, а физически… Конечно, природа наносит удары, причем в основном в спину. Вот что ужасно.[b]– Вы знаете своего зрителя?[/b]– Честно скажу, многие годы я был как бы выразителем вкусов огромного количества людей. Но после перестройки для некоторой части зрителей я стал эдаким… ихтиозавром что ли. Одни зрители умерли, иные уехали в Америку, в Израиль, в эмиграцию. Но еще какое-то количество моих зрителей осталось, слава богу.Но я могу сказать одно: я всегда снимал такие картины, которые сам хотел бы посмотреть как зритель. А поскольку зритель я благодарный, то вроде получалось снимать кино, интересное многим.Я перманентно то входил в моду, то выходил из нее. Но я для этого ничего не делал. Я просто жил как жил. И снимал, что хотел, что чувствовал. Конечно, мне не все удавалось снять в советское время, что я хотел. Но я никогда не снимал того, чего не хотел.[i][b]«И вы, мундиры голубые…»[/i]– Какой из ваших фильмов тяжелее всего шел к зрителю?[/b]– «О бедном гусаре замолвите слово». Мы с Гришей Гориным написали сценарий о КГБ, про его провокациях и подлостях. Поскольку мы не могли это делать на современном для нас материале, то мы все погрузили в николаевскую Россию с ведомством Бенкендорфа, III отделением, которое олицетворяло для нас Лубянку. Вся история там замешана на провокациях, на проверке лояльности царю и отечеству, что тогда считалось синонимами. Это была интрига картины.В 1981 году началось вторжение в Афганистан. И тут Сергей Георгиевич Лапин, министр телевидения, сказал: «Нам не нужна картина, где особисты проверяют армию». Нам приказали убрать героя – представителя III отделения.Мы сделали Мерзляева графом, тайным советником (его замечательно играл Басилашвили), стукачом по призванию. Но затрещали мотивировки, ибо ради мундира подлости делались мгновенно, от испуга, а тут было совсем иное.[b]– Как получилось, что картина стала телевизионной?[/b]– Был у нас в Госкино Анатолий Богомолов, главный редактор, которому я дал это читать. Одного его слова было достаточно, чтобы картину запустили. Но что-то он вилял, никак не хотел со мной встретиться. Наконец, я настоял и пришел к нему. Он сидел, что-то писал, не здороваясь, не поднимая головы, не глядя на меня, сказал, протягивая рукопись: «Вот, возьмите, это нам не надо». И продолжал писать.Я посмотрел на него и ответил: «Я понимаю, что сценарии о чести и совести вам не нужны!» Ушел и хлопнул дверью так, что она чуть не слетела с петель. Внизу из автоматной будки тут же набрал номер Лапина, руководителя ТВ.Надо сказать, что отношения между министрами кино и телевидения были хуже, чем тогдашние отношения между США и СССР. Это были жуткие дрязги. И я пришел к Лапину. Тот – по контрасту – был очень любезен. Кофе, чай и так далее. Я сказал, что хотел бы сделать картину, но Госкино не нравится сценарий. Этого было достаточно. Он, не читая сценарий, заявил: «Мы будем делать эту картину». За две минуты решился главный вопрос. А потом мы часа два разговаривали о поэзии. Он оказался тонким знатоком. И нарвался на другого тонкого знатока. Мы пели друг другу соловьем. Мы цитировали Мандельштама, Пастернака, Цветаеву, Ахматову из парижских, американских, немецких изданий.У нас обоих была дома запрещенная к ввозу литература. У него – потому что он был министром. А у меня – потому что я ездил на всякие зарубежные фестивали. У меня в полном собрании сочинений Цветаевой был и знаменитый цикл Марины Ивановны, который назывался «Подруге», посвященный Софье Парнок, в которую поэтесса была влюблена…[b][i]Ирония любви[/i]– Это оттуда были взяты стихи для «Иронии судьбы»?[/b]– Не только в «Иронию». В «Жестоком романсе», помните, «Под лаской плюшевого пледа»? Это тоже было посвящено Парнок. Эти стихи тогда не публиковались у нас. Публика их не знала, а кто случайно прочел, считали, что все посвящено мужчине. «Мне нравится, что вы больны не мной...», «Хочу у зеркала, где муть…»[b]– Правда, что картину сначала отвергли на «Мосфильме»?[/b]– Да, я предлагал двухсерийный проект в Творческое объединение Чухрая. А мне сказали, что похождения пьяного доктора никого не интересуют. И я пошел на телевидение. И опрокинул все представления о комедии. Считалось, что комедия должна быть стремительной и короткой. «Ирония» шла 3 часа 15 минут! Выяснилось, что в искусстве нет никаких канонов, правил. А далее – уникальный случай! – после телепоказа(!) была заказана киноверсия.[b]– Говорят, что вы сами фильм долго не смотрели?[/b]– После того как сделал, действительно лет 25 не смотрел. Но потом я как-то болел в новогодние дни. Какая-то простуда была. И по всем каналам гоняли «Иронию». Я посмотрел. И сказал жене: «Ты знаешь, я начинаю понимать народ». Понравилось. Я смотрел ее, как чужую ленту, как свежую, потому что многое забыл. Я вообще свои картины очень редко смотрю…[b][i]Карнавальная дочь[/i]– Как решились на «Карнавальную ночь-2»?[/b]– Как-то я напомнил Эрнсту, что в декабре будет 50 лет «Карнавальной ночи». Он сказал: «Да?! Это надо отметить. Давайте мы вам построим павильон». Я задумался. Что я буду делать в этом павильоне? Неужели Гурченко снова будет петь те песни, которые она пела 50 лет назад? Но подумал, что если телевидение готово построить павильон, а это довольно дорого, то, может, имеет смысл сделать ремейк? Ведь это будет единственный случай в истории кинематографа, когда ремейк своей картины 50 лет спустя делает тот же режиссер.[b]– Тем более что мы живем в эпоху ремейков…[/b]– Я думаю, имеет смысл делать римейк только в том случае, если первая картина была любима народом. «Карнавальная», с этой точки зрения, идеально подходила. Это была картина, направленная против сталинизма. Такой ледокол, знамя оттепели. Одна из ряда: «Весна на Заречной улице», «Дом, в котором я живу», «Сорок первый»... Все эти картины взрезали сталинский лед.[b]– Что было самым сложным?[/b]– Найти новую фигуру – аналог Огурцова. Огурцов в те годы – дуболом, болван, вооруженный марксистскими догмами. Существо, не любимое поголовно всеми. Надо было найти человека, которого так же не любят, как тогда Огурцова. И мы решили, что это должен быть выкормыш из комсомола, взяточник. То, что сыграл изумительно Маковецкий.Мы назвали его Кабачков. Кстати, этот дом культуры носит имя Огурцова. И Кабачков как бы его последователь. А дальше там появились и многие новые персонажи. Алена Бабенко отлично сыграла роль героини, что прежде исполняла Гурченко. Сережа Безруков – роль Юры Белова. А Валя Гафт – роль лектора в исполнении Сергея Филиппова. На этот раз персонаж назывался политтехнологом.Но там появилось много новых ситуаций. Например, то, что здание продали. Причем в новогоднюю ночь ОМОН врывается во время праздничного концерта. И в этом тоже примета нынешнего времени.[b]– Вы довольны результатом?[/b]– В общем, я этой картиной доволен. Она была показана один раз, вечером 1 января. Ее видело не так уж много народу, думаю, большинство было под «большой балдой». Но телевидение, я знаю, намерено показать эту ленту в новогодние дни.– А почему все-таки «Иронию судьбы-2» снимает Тимур Бекмамбетов, а не Эльдар Рязанов?– Эрнст предлагал мне это неоднократно, но я наотрез отказывался. Понимаете, здесь ситуация особая. Во-первых, я не мог ее делать, потому что мы с Эмилем ([i]Брагинским[/i] – [b]Н. Б.[/b]) в 94-м году продали право ремейка. Жили мы тогда плохо. Я помню, моя жена покупала двести граммов сметаны, потому что на килограмм денег не было.Пришел один человек и сказал, что хочет купить право на экранизацию, на ремейк. Меня Эмиль спросил: «Ты будешь делать ремейк?» Я ответил: «Да нет, ни за что, что я – сумасшедший, что ли?» И мы продали. За очень маленькие деньги. Дураки, не понимали. Потом было огромное количество предложений. Но… пусть дерзают молодые.[b][i]Chernuha? Please![/i]– Куда все-таки катится наше российское кино?[/b]– Произошла печальная история. Советская власть запрещала заграничное кино, чтобы не было на экране всяких педерастов, лесбиянок, антисоветчины. И люди смотрели гомеопатическими дозами то, что власть пропускала. А когда после перестройки кончилась цензура и невероятный поток американщины рванул на наши экраны, мы просто захлебнулись.Американское кино, безусловно, великое кино. Там есть потрясающие фильмы и режиссеры. Но у нас покупали пакетами фильмы группы B и C, потому что так было дешевле. Публика рвалась на боевики. Это когда человеку наносят такие удары и ранения, что после он, в лучшем случае, должен год лежать в реанимации в коме, а он в фильме через секунду вскакивает и в ответ наносит такой же удар. А противник, который после этого должен как минимум на кладбище ползти, отвечает еще сильнее. Наша молодежь от этого балдела.В кино в основном стали ходить молодые люди, необразованные. И наша кинематография стала невольным заложником этого вкуса. Прокатчики хотят, чтобы наши фильмы были такие, как западные. Но чужой успех, чужую манеру повторять не надо. Этого прокатчики не понимают. А многие наши режиссеры, «задрав штаны», стали бежать за этим самым заграничным «экшном».[b]– Разве это плохо? Появляются, как грибы, родные боевики и триллеры…[/b]– Но у российского зрителя другая аура, у нашей публики другой менталитет, вкусы! Вкусы не пересаживаются мгновенно. Это очень длительный, может быть, вековой процесс.Мы себя отгородили после 17-го года от Запада. После немого кино, «Броненосца Потемкина», который имел мировую славу, мы остались в изоляции. И даже такие замечательные фильмы, как «Депутат Балтики» или первые две серии о Максиме, успеха на Западе не имели, потому что это уже было классовое кино, хотя фильмы были потрясающие. Мы, во-первых, выбыли из обоймы мирового кино. И дальше у нас стало происходить черт-те что. Кто-то пытается подражать Западу, кто-то пытается пересадить это на российскую почву, кто-то подлаживается под вкус дебилов. Я смотрю кино – ну, я это все видел раньше и в лучшем исполнении.[b]– Вы всерьез не перевариваете Голливуд?[/b]– Ничего подобного! То, что из Великой депрессии, из страшного кризиса 29-го года Америку во многом вытащил Голливуд своей идеологической установкой, что каждый сам кузнец своего счастья – это факт. Огромный костяк замечательных картин воспитали патриотизм американцев.А мы, наоборот, рассказываем о том, какие мы гадкие, мерзкие, чудовищные. Нам хочется перещеголять иностранцев в показе «грязной России». Тем более что найти изобразительные подтверждения несложно. У нас огромное количество брошенных заводов, деревень, где нет водопровода, электричества… Разгул преступности, бандитизма, обнищание народа…[b]– У этой чернушной правды есть свои певцы… Кто все-таки пришел сейчас в кино?[/b]– Я считал, что, когда происходит смена социального строя, смена формации, обязательно появляется новая плеяда талантливых кинематографистов и писателей. Скажем, если говорить о начале советского периода – это Эйзенштейн, Ромм, Козинцев, Трауберг, Герасимов, Райзман.Когда состоялся XX съезд партии, появилась наша плеяда – Тарковский, Кулиджанов, Алов, Наумов, Гайдай, Ростоцкий, Чухрай.Сейчас, когда произошла смена социалистического строя на капиталистический, у нас, по идее, должна появиться новая плеяда. А ее нет. Есть отдельные персонажи, кто-то более талантлив, кто-то менее. Но все хотят друг друга переплюнуть гробами, насилием, контрольными выстрелами, матом, стриптизом, траханьем и т. д.[b][i]Положение обязывает спать[/i]– Когда вы себя комфортнее ощущали – при советской власти или сейчас?[/b]– Никогда. Тогда была работа на сопротивление идеологической ситуации, а сейчас на сопротивление финансовой. И то и другое отвратительно.Теперь я себе сказал, что больше не буду ходить просить деньги на фильм, это унизительно в моем возрасте. Но если бы нашлись люди, которые бы сказали: «Что-то Рязанов ничего не снимает. Надо дать ему денег, пусть снимет что-нибудь», я обязательно снял бы. И, как мне кажется, недурственно – добавил интервьируемый скромно и засмеялся...[b]– О чем бы сняли картину, если бы банкир дал деньги?[/b]– Разные есть задумки. Я, например, хотел поставить в Театре сатиры мюзикл «Расстрельная комедия» по мотивам сценария «О бедном гусаре замолвите слово». Андрей Павлович Петров написал дивную музыку, новую и много. Но выяснилось, что из театра в это время ушел Гаркалин, которого я думал сделать Мерзляевым, кто-то умер, не нашлось денег… И все это не состоялось в конечном итоге. Но я бы хотел поставить именно мюзикл, тем более что есть такая артистка, как Алена Бабенко.Актеры у нас замечательные. Просто прекрасные, ничем не уступающие моему поколению.[b]– Но вы и сами промелькнете в кадре… Это что, примета?[/b]– Понимаете, у меня тщеславие. Я всегда считал себя очень фотогеничным. И хотел играть. Но никто не приглашал. Поэтому пользуюсь служебным положением. Если вдуматься, оно существует для того, чтобы им пользоваться, иначе зачем оно нужно? Вот и все. Но все-таки меру знал, на главные роли не замахивался, играл маленькие эпизоды, в основном спал.[b][i]Кто разбудил Герцена[/i]– А почему, собственно, у вас – вдруг Андерсен?[/b]– Ну, ответ в фильме. Вот такая судьба мне интересна. Дело в том, что я очень люблю рассказывать о том, что я знаю, а другие не знают. Этим вызвано огромное количество моих телевизионных программ. Таких как, например, «Парижские тайны Эльдара Рязанова».В этом цикле была программа о Зиновии Пешкове, родном брате Якова Свердлова, крестнике Горького, который умер генералом армии Франции. Эту передачу я делал около года. И она стоит многих моих фильмов. Или Роман Гари. Удивительная личность. У него тоже невероятная судьба, не буду рассказывать.Я сделал еще цикл «Поговорим о странностях любви». Что, к примеру, вы знаете о Герцене и Огареве? Что они клялись на Воробьевых горах? А у них была такая личная история, что Дюма обзавидовался бы! Потому что жена Огарева влюбилась в Герцена, родила ему троих детей. И дети называли Огарева отцом, а Герцена дядей. Ибо они эту историю скрывали от всех, чтобы не компрометировать свое революционное дело. Там черт знает что происходило!..Я сделал восемь таких программ – о Пастернаке, Грине, Достоевском, об Эйнштейне, Савве Морозове, Горьком. Но… у меня ужасное подозрение, что я живу в невежественной стране, где никому ничего не интересно. Я же хочу поделиться тем, что знаю. А знаю много, я прожил большую жизнь.Я с трехлетнего возраста полюбил чтение. И люблю это до сих пор. Это самое прекрасное занятие, не говоря о любви, естественно.Почему я сделал фильм об Андерсене? Потому что никто не подозревает, какой это был человек.[b][i]Клуб, где раскрываются сердца[/i]– Откройте секрет, откуда у вас такое красивое имя?[/b]– Вы знаете, оно не такое уж красивое, оно мусульманское. Просто мои родители перед моим рождением жили в Персии. Мама работала в торгпредстве, отец тоже, а на самом деле был разведчиком. И потом он там засыпался и их выслали в 72 часа. Где-то на Востоке они меня заделали, скажем так. И потом приехали сюда.А время было такое, когда стало модно называть не по-нашему. Например, Индустрий, Ноябрина, Владлен, Стален, Мэлор… Эльдар – это тюркское имя. Мне говорили, что оно обозначает. Не помню. Но звучит красиво. Я благодарен родителям, потому что мне это очень помогло в начале. Люди, которые впервые встречали такое редкое сочетание – Эльдар Рязанов, – запоминали его сразу.[b]– Расскажите о своем тезке – клубе «Эльдар».[/b]– С удовольствием. Я понимал, что старость надвигается, что невозможно делать все время картины. Но понимал тем не менее, что не работать в старости я не смогу. И я пошел лет восемь назад к Юрию Михайловичу Лужкову с идеей сделать такой киноклуб, где показывали бы комедийные фильмы, шли шоу, демонстрировались спектакли. Он очень этим делом загорелся и сказал: «Давай».Эта идея московского правительства, к моей радости, нашла поддержку в Мосгордуме. И я начал искать помещение. Нюанс заключался в том, что нужно было найти свободный кинотеатр. Все, что находилось в центре, было уже, извините за выражение, схвачено. Через два с половиной месяца мы поняли, что кинотеатр «Казахстан» на Ленинском проспекте подходит. У него есть только один большой недостаток – рядом нет метро. Но все остальное годилось. И через пару месяцев вышло постановление правительства Москвы.[b]– В каком состоянии было здание?[/b]– В ужасном. Там не показывали кино 14 лет, торговали мебелью, вся аппаратура сгнила. Зал был превращен в склад мебельного магазина. Когда мы вывозили оттуда мебель, то под ней обнаружили чьи-то две автомашины. Говорили, что там была какая-то перестрелка, нас пугали как могли. Мы искали спонсоров. Они приходили, у них текла слюна от счастья. Но когда узнавали, что это богатство не мое, а принадлежит городу, то смывались.И лишь когда префект Валерий Юрьевич Виноградов, который сейчас один из заместителей Лужкова, взял инициативу на себя, воз сдвинулся – началась реконструкция.Этот клуб принадлежит городу. Это государственное учреждение. И я очень рад этому, потому что у меня нет комплекса «Рязанов и сыновья». Если бы это перестраивал я, то сейчас был бы в психушке, а не разговаривал с вами.[b]– А как родилось название?[/b]– Мы хотели, чтобы было понятно, куда идти. Есть Эльдар Рязанов, и понятно, куда люди идут. Хотя есть еще Эльдар Шенгелая – но в Тбилиси. Есть Эльдар Кулиев – но в Баку. Так родилось название, которое Юрий Михайлович принял охотно – киноклуб «Эльдар». У нас идут лучшие фильмы, причем для разных категорий зрителей, в том числе фестивальные.Мы проводим творческие вечера, спектакли, концерты, встречи с артистами. Главное – у нас замечательная интеллигентная публика. Многие из учебных заведений, МГУ. Интеллигенты – люди небогатые, но у нас дешевые билеты. У наших сотрудников маленькие зарплаты, но это самоотверженные энтузиасты, замечательный народ. Так что клуб – это замечательная выдумка.Конечно, работа в нем не поглощает всего моего времени. Может быть, поставлю какой-нибудь спектакль или начну делать телевизионные программы. Потому что работа дураков любит, а я, как известно, отношусь к этой категории человечества.Но главное – знаете кем я работаю в клубе? Вывеской! И это мне нравится.[b][i]«Любовь – обманная страна…»[/i]– Мы ностальгируем по вашему циклу «Поговорим о странностях любви». Хотелось бы продолжения. Но вопрос личный. Какие странности любви случались с вами в жизни? Какая из них главная?[/b]– У меня никаких странностей в любви не случалось. Это не обомне. Это не автобиографический цикл.[b]– Вы считаете, что любовь есть или это выдумка?[/b]– Это самое главное чувство, которое правит миром.[b]– Есть какая-то формула любви?[/b]– Понятия не имею, читайте, вернее, разглядывайте «Камасутру». Не знаю, что вам сказать. Ну, наверное, есть. Я не теоретик.[b]– Вы говорили, что «любовь – обманная страна…»[/b]– Естественно. Кто же из нас не был обманут? Не найдешь такого человека.[b]– А ведь на вас в клубе еще оборачиваются девушки. Причем смотрят не как на мэтра, а как на мужчину, который нравится.[/b]– Да? Покажите мне этих девушек. Или дайте их телефоны.[b]– Эльдар Александрович, а есть ли у вас, извините, имиджмейкер? Такое слово ужасное…[/b]– Нет, у меня его нет.[b]– А кто руководит вашим внешним обликом?[/b]– Моя жена Эмма. Она наводит на меня всякий глянец, а потом говорит: «Страшно тебя одного без охраны отпускать. Боюсь, что вдруг ты не придешь домой». Но при этом очень старается.[b]– И регулярно сажает вас на диеты?[/b]– Не то слово.[b]– Скажите, на чем вы сейчас сидите?[/b]– Я стал сознательным. Стараюсь есть мало и не есть поздно. Ничего нового не скажу. Все так живут, кто хочет избавиться от веса. Я в этой борьбе изнемог и терплю все время поражения. Вся жизнь в борьбе. До обеда борешься с голодом, а после обеда со сном.[b][i]Хорошо там, где я хозяин[/i]– Вы много путешествуете по делам. А просто на отдых получается ездить?[/b]– У меня каждый фильм – огромная затрата сил. После съемки фильма душа напоминает пустыню Сахару, в которой все выжжено. Кажется, что больше там никогда ничего не взрастет. И поэтому отпуск – это восстановление сил. Для меня важно поехать на берег моря, жить жизнью растения, которое только читает книжки и плавает.Раньше я старался в Пицунду ездить. Сейчас вот был на Крите. Еще в Хорватии. Короче говоря, стремлюсь к морю. Вообще, в Анталию или на Кипр я еду из-за нашего климата. У нас лето наступает поздно, мало теплой воды.[b]– Какая из этих поездок больше всего запомнилась?[/b]– Мне лучше всего на Валдае. Я люблю отдыхать там, где чувствую себя хозяином. Я в своей стране, все разговаривают на моем языке. Мне здесь комфортно, удобно. Я люблю этот край, этих людей. У меня такая рыбацкая хижина, как мы с Эммой ее называем. Это замечательный край, красивый, с чудесными людьми. Мы ловим рыбу, купаемся, хотя там довольно свежо. Но ведь я делаю каждое утро зарядку около часу и потом обливаюсь студеной водой.А за границей я в гостях: еду туда, как на медицинскую процедуру: плавание, лежание под зонтиком с магнитофоном и книжкой. И никаких экскурсий. Своего рода терапия. И оттуда все время хочу уехать.[b]– Стихи там пишутся?[/b]– Там – нет. Потому что я не могу писать об экзотике. Стихи слагаются на родине…