Некуда бежать

[b]Каждый день, каждый час кто-то из нас безнадежно выпадает из жизни. Вроде нормальные люди. Вроде имеют условия, чтобы учиться, зарабатывать, строить семью, но предпочитают идти ко дну. Тут не скажешь: «Это их личное дело», потому что вслед за этими людьми воронка несчастий затягивает всех, кто оказался рядом.Маугли, сын уборщицы[/b]Мама повела ребенка записывать в первый класс. Школа в двухстах шагах от дома, водить парня за руку не придется, сам добежит – удобно. Сразу его не записали, потребовали карту из детской поликлиники. Поликлиника дальше, чем школа, – в двух остановках. Карту тоже пообещали не сразу: говорят, сначала сделайте прививки.Две остановки туда, две обратно. Один раз, другой. Прививки сделали, а вместо карты суют талончики к врачам. Зачем пацану «ухо-горло-нос»? У него все в порядке и в ухе, и в горле, и в носу – матери ли не знать? Так на слово не верят, посылают в очередь. А у нее работа. Не ответственная, но заметная.Это инженер может весь день глядеть в потолок (понятно, изобретательский процесс). А попробуй она не вымой полы или хотя бы оставь непротертую пепельницу? Мигом отнимут одну ставку и разделят между другими уборщицами. А ей на полутора оставшихся ставках нельзя, ведь одна тянет сынишку. И к «ухо-горло-носу» не пошли. Отложили на следующую неделю. Потом на следующую за следующей. А первого сентября не пошли в школу: отложили на следующий год. И так пять лет.Сейчас двенадцатилетний Маугли, который должен учиться как минимум в пятом классе, сидит дома. Проводит дни у телевизора, собирает конструктор «Лего» или гоняет мячик с детьми из спецкоррекционной школы – они друг друга понимают.Когда эта история всплыла, все за голову схватились. Боже мой! Дом-то, повторюсь, рядом со школой! Идут мимо учителя, видят мальчика, думают: «не наш, из спецшколы». Идут учителя из спецшколы, думают: «не наш, из средней».Совсем недавно с ним разобралась комиссия из Управления образования. Теперь учителя ходят к нему домой, занимаются по индивидуальной программе. Обещают за несколько месяцев подготовить к четвертому классу коррекционного обучения, а там посмотрят, как он будет справляться. Но детские психологи предупреждают, что время упущено. Конечно, мальчик отстал не так, как известный Маугли, выросший среди животных, – он из других джунглей, каменных. С бытовой техникой на ты, а с телевизионным пультом вообще виртуоз. Опять же, «Лего»…Если нет патологии мозга и хватит старания, вытянет программу девяти классов.Сможет и права водительские получить, и хорошую «ручную» специальность. Словом, как говорил мой университетский профессор: «Я не опоздал, а почти успел на поезд».[b]100 тысяч буратин[/b]Никто не отменял советский закон о всеобщем обязательном среднем, его лишь корректировали «под время». В демократическом угаре снизили планку до девяти классов, а с нынешнего года подняли до одиннадцати.Откуда же тогда не умеющие читать призывники? Точно помню, что впервые я узнала о них ровно десять лет назад: написала тогда заметки о призыве. По подсчетам выходит, что тогдашние неграмотные восемнадцатилетние парни должны были пойти в школу в сравнительно благополучном 1986 году. Уже был Горбачев с антиалкогольным чудом, но экономика еще держалась. Что же помешало им окончить хотя бы три-четыре класса? Видимо, такие люди были всегда, просто при социализме о них помалкивали.«Яблочник» Александр Шишлов писал о 5% неграмотных призывников. Мне слабо верится: это показатель украинской Тернопольщины, где на хуторах живут натуральным хозяйством. Минобороны время от времени называет другие цифры: на призыв, исчисляемый сотнями тысяч, приходится около ста не умеющих читать и писать. Десятые доли процента. Для 140-миллионной страны это, скромно – 100 000 буратин, не дошедших до школы.То есть целая социальная категория психически здоровых (хочется надеяться) взрослых людей, сознательно выпавших из общества. Могу представить их в тайге. С натяжкой – у рыбного транспортера с разделочным ножом и кольчужной перчаткой. Кочегаром в котельной – уже никак: там всякие манометры с циферками, да Котлонадзор нешуточно требует знание техники безопасности.[b]Есть ли у преступности национальность?[/b]А еще есть совершенная терра инкогнита – малочисленные народы. Умеют ли они читать-писать – поди спроси. Пасут кто баранов, кто оленей, и очень хорошо, если это занятие их кормит. Потому что у всех перед глазами народ, который кормят не бараны, не олени, а конопля и маковая соломка.Осмелюсь заявить, что выражение «преступность не имеет национальности» – одна из тех либеральных абстракций, которые не выдерживают проверки жизнью. Подтверждается оно лишь другой либеральной абстракцией: «нужно относиться ко всем людям непредвзято». Социология и простой житейский опыт твердят другое. Где возникает цыганская слободка, там появляется не филиал театра «Ромэн», а наркопритон. Потому что есть вековой национальный уклад: мужчина не работает, а женщина не учится и при этом кормит мужчину, себя и детей.Замечу, что неграмотный человек не просто хочет кушать. Он хочет кушать вкусно. Для него это гораздо важнее, чем для образованного, который найдет себе тьму интересных занятий за пределами обеденного стола.А вариантов заработка у неграмотного исчезающе мало. Производить нечто высокотехнологичное он не способен, остается продавать: свой труд, себя или товар.Труд его неквалифицированный и, стало быть, дешевый. Продавать себя жалко, хотя и такое случается.Остается товар, но наладить законную торговлю неграмотный тоже не может (бухгалтерия, юридическая работа – это не каждому образованному под силу). Что в остатке? Правильно: криминальные товары, из которых цыгане выбирают самые прибыльные: наркотики и «живое мясо» – проституток.Разумеется, не обязательно быть цыганом, чтобы стать наркоторговцем или притонодержателем. На легкие деньги может позариться любой, в этом смысле преступность и впрямь не имеет национальности. Но жизненный уклад цыган с рождения гонит ребенка в криминальный бизнес. В свое время советская власть приложила немало усилий для того, чтобы перевести этих вековых кочевников на оседлый образ жизни. Организовывали цыганские колхозы. Доказать преимущество дома перед кибиткой удалось, но приучить к труду не вышло. Вопрос остался открытым. Обсуждать способы решения не хочу: вижу только насильственные, и самой жутко.Возвращаясь к 100 000 прошедших мимо школы нецыган, подчеркну, что все сказанное выше относится и к ним. Есть хотят не просто, а вкусно, на продажу ничего не имеют. Вписаться в общество они просто не в состоянии. Пока живут в своем тесном анклаве, стыд перед соседями кое-как удерживает их от преступлений. Как только спустились с гор (вышли из тайги, улетели на материк) – становятся опасны.[b]Можно, но не надо[/b]Я начала с образования, потому что это базовый фактор существования в современном обществе. Но вопрос, конечно, гораздо шире. «Выпасть в осадок» можно и с образованием, вполне достаточным для избранного рода занятий.Та же уборщица, мать городского Маугли, жалуется, что зарабатывать становится все труднее. За пятнадцать лет работы она сменила прежнюю швабру с тряпкой из мешковины на «супершвабру» с гигроскопическими лохмашками. А так – ничего не изменилось: драит пол в своем неизносимом сатиновом халате, поругивает не вытирающих ноги. Работу ей дают лишь в каких-то замызганных конторах, платят мало, из-за этого она берет участки все больше и все злее ворчит на сотрудников.В приличном офисе предпочтут пенсионерку с высшим образованием – чисто метут инженеры и с моющим пылесосом управятся. В супермаркетах подрабатывают молодые и симпатичные, в ярких спецовках, с набором тряпочек, щеточек и моющих средств. А наша уборщица попала в типичный социальный «штопор» с дымящейся воронкой от взрыва в конце. Хотя не поздно катапультироваться: однажды встать, одеться красиво, сходить в парикмахерскую и во всеоружии (она еще нестарая) пойти наниматься в контору рангом повыше. Но для этого нужно захотеть перемен, а она не видит в них смысла. Многие люди, занимающие куда более высокие должности, попадают в плен того же стереотипа: «Вчера я был хорош для всех, значит, и сегодня буду вести себя точно так же. А если людям это не нравится, то виноваты они, ведь я не изменился».Теперь о молодых и симпатичных. Они входят в «штопор» по диаметрально противоположной причине: пытаются изменить все и сразу, не задумываясь о последствиях.Вспоминаю пьеску в исполнении Нагиева и Роста. Папа втолковывает сыну азы «увлекательной профессии коридорного»: как услужить постояльцу гостиницы и ненавязчиво добиться чаевых. А сынишка, оставшись один, шалеет от получаемых, считай, ни за что денег. И переходит от попрошайничества к грабежу. Очень точно подмечено!Поведенческий стереотип тот же, что у старшего поколения, но с обратным знаком. «Я хороший, обаятельный, умный, отлично ремонтирую автомобили (продаю квартиры, ставлю железные двери). Подкатили мне сомнительный автомобиль (предложили сомнительную квартиру, попросили открыть дверь). Я и срубил денег по-легкому. Разве я изменился? Стал менее хорошим, обаятельным, умным? Нет! За что же эти злые люди надели мне наручники?!»[b]Уметь – это не профессия[/b]Как социолог я могу довольно точно предсказать, к чему приведут те или иные жизненные коллизии.Но социология – наука все же статистическая, и даже когда человека понесло явно не туда, всегда остается вероятность, что в исключение из правил он вырулит на верный путь. Особенно надеюсь на это, когда дело касается хороших знакомых. А потом часто развожу руками и говорю про себя: «Я же вас предупреждала!» Про себя – потому что некрасиво говорить это вслух, когда у людей и без тебя горе.После 9-го класса Толика отчислили из гимназии. Он обладал задатками лидера, но при этом оказался не в силах освоить усложненную программу. Сидеть тихой троечной мышкой такие ребята органически не могут. И Толик стал показывать свою силу в другом: бил умников.Здесь настает момент моего «Я же вас предупреждала!» А предупреждала я, что парня нужно отдавать в обычную школу. Подыскать такую, где большинство старшеклассников ориентируется на поступление в вуз. Пускай МГИМО Толику не светит, но на общей волне он подготовится в институт попроще.У родителей были свои проблемы: во-первых, сам Толик, не оправдавший надежд, во-вторых, начавшая забывать себя бабушка.Сообразили одним ходом решить обе: отдали Толика в экстернат, чтобы учился дома и закрывал за бабушкой водопроводные краны. С кранами все удалось замечательно: закрывал и водопроводные, и газовые. И свет гасил. И доставал из-под кровати бабушкину челюсть. С учебой хуже. Толик ударился в подростковый бизнес: качал из локальной сети музыку и фильмы, толкал бывшим одноклассникам. Им, понимаете, некогда висеть в сети, учиться надо, а у Толика уйма свободного времени, особенно если не ходить на установочные лекции.Экзамены сдавались таким образом: отец приезжал к директору с конвертом или подношениями в школу – упаковками книг, учебных пособий. Толик, будучи отрывочно начитанным, пробегал с матерью или, по телефону, с ее знакомыми экзаменационные вопросы. К математике, физике готовился с кандидатами наук, к литературе – с филологом. Потратив считаные часы, получал на экзаменах тройки и четверки, а по гуманитарным наукам даже пятерки, так как ловко переводил разговор с предмета на социальный опыт, который у него богаче, чем у домашних детей.Аттестат получил вполне приличный. Довольные родители не разглядели главного: отсутствие социального контакта с ровесниками и педагогами, которые внушают необходимые для каждого возраста табу, сформировало у Толика типичное: «Я все могу без ваших наук». На этом он и сорвался в штопор.Попытки поступить в институт он предпринимал «для родителей». У самого при мысли о пятилетнем обучении в вузе возникали внутренние барьеры: скрытая неуверенность в себе и неразвитые навыки умственной работы. Не смог (или сделал вид, что не смог) осилить программу вступительных экзаменов и даже программу собеседования на платное отделение. От армии отмазал папа-полковник, надеясь, что Толик поступит на следующий год. А парня потянуло к маргиналам: вон сосед собирает компьютеры из деталей с радиорынка, ставит «прошивки» на телефоны (ворованные?), год не платит за Интернет – и живет! Толик научился у него многому, но не держит интерес. Ему нравится не работать, а уметь. Доказать всем: «я могу» – и перейти к другому занятию. Но «мочь» – это не профессия и не источник постоянного заработка. А потребности у Толика немаленькие: процессор в компьютере должен быть последней модели, колонки – в половину человеческого роста…Знаю, что с его амбициями и навыками, пригодными для работы с теми же телефонами, Толик неизбежно попадет под контроль околокриминальных лиц. Лучше бы в армию пошел.[b]Бабушка как фактор риска[/b]Двадцатилетняя студентка Даша, до недавних пор вполне домашний ребенок, попала под опеку бабушки. У ее старшей сестры родился ребенок, в доме писк и суета, вот и отправили Дашу «на выселки».Через полгода она вернулась другим человеком. За месяцы жизни с бабушкой послушание и потребность в советах взрослых умерли, их место заняла давно откладываемая «на потом» самостоятельность. Я не знаю, хорошо это или плохо.С одной стороны, Даше пора было взрослеть. С другой – бездна проблем. В квартире и так жило две семьи: родители с Дашей и «отрезанный ломоть» – старшая дочь с зятем и с ребенком. Теперь появилась третья семья: Даша. Она ни с кем не ссорилась, не делила постельное белье, но ее духовный разрыв с родителями и сестрой очевиден. Живет сама по себе. Приходит и уходит, когда хочет.Отец, привыкший встречать ее из института, сначала нервничал, потом злился, пытался объясниться. Наконец, остыл. Зовет дочь «квартиранткой». Куда заведет Дашу ее самостоятельность, неизвестно. Все же двадцать лет – так мало с высоты нашего возраста…Еще история, пожестче – и семья была попроще. На моих глазах отличница-старшеклассница, комсорг группы, сорвалась в такой штопор, что с милицией искали.Нашли у тренера по плаванию. Чуть не посадили его, да вступилась мать, которой вроде бы полагалось глаза выцарапать совратителю за опозоренную дочку. Переживать она переживала, но нашла в себе такт и силы, чтобы выяснить истину. Оказалось, что отличница-старшеклассница буквально прохода не давала тренеру. То прижмется, то встанет у открытой двери в душевую… Он от нее бегал, весь бассейн смеялся.В конце концов пятнадцатилетняя девочка совратила тридцатилетнего мужика – шок, особенно в советские времена. Мать повела себя как опытный психолог, даром, что окончила только кулинарный техникум (не шучу: она кондитер, заведовала производство выпечки). Откровенно поговорив с дочкой, винила во всем только себя: не нужно было отдавать ребенка бабушке. Ведь замечательную дочь растила кому-то на радость (точно, что не тренеру), а в тридцать лет не утерпела, ударилась в поиски личного счастья – и вон оно что вышло.Бабушки берут под опеку внуков от нерадивых, пьющих, слишком рано родивших детей, и от занятых тоже. Бабушка родная, воспитает ребенка без комплекса сироты. Но в такой семье налицо разрыв поколений, пропасть непонимания между веком компьютеров и веком пишущих машинок. Взаимной любви может быть сколько угодно – но все равно через пропасть. Дети не приемлют ценностей стариков. За бабушкины пирожки скажут спасибо, но наставников себе будут искать помоложе. И найдут старших друзей, близких по возрасту к родителям, но без родительской бесконечной доброжелательности. А такая дружба молодых с опытными – всегда лотерея: один выиграет, другого используют.[b]Не к тому соседу[/b]Тема далеко не закончена, но пора мне закругляться. Сделаем некоторые выводы. Хорошо (нам хорошо), если в социальный осадок выпадает далекий от нас чабан. Опасно, если выпавший живет в соседней квартире, в соседнем подъезде или доме. Каждый такой человек создает вокруг себя социальную воронку, в которую затягивает всех, до кого может дотянуться. Мир наркоманов и тесно связанный с ним уголовный мир построены на том, что постоянно вербуют новых рекрутов. Если даже не брать эти крайности (пусть ими занимается милиция), скандальная парочка за стеной или подросток с киловаттными колонками могут отравить вам выходной день, а вы будете сбрасывать дурное настроение на близких. Ладно, от этой проблемы еще можно отгородиться: улучшить звукоизоляцию, в конце концов, переехать. А если в социальный осадок выпадает близкий человек? Самостоятельная Даша всего-то немного попортила нервы родителям – дело житейское, о ней и не скажешь, что выпала в осадок. Может, наоборот: с ее характером станет известной феминисткой и депутатом. Комсомолка с тренером, что называется, разбила матери сердце – тоже нематериальная категория.Сейчас у нее нормальная семья – правда, вторая – старые сердечные раны давно затянулись.Дуреха-уборщица захлопнула перед сыном-Маугли огромное количество дверей в будущее. Но какие-то двери остались: может быть, в будущем он решит, что мать сломала ему жизнь, а может быть, останется вполне довольным собой.А вот внешне благополучный Толик с его неплохим аттестатом и знанием компьютеров просто-напросто сколачивает гроб для родителей. Наблюдаю за их семьей, оцепенев, как перед лавиной, и ничем не могу помочь. Отец – полковник, мама – государственный чиновник, сын приносит домой то дорогой, но явно неновый телефон, то компьютерные детали неизвестного происхождения. А главное, не к тому соседу ходит в гости. Темный этот сосед. Уже выпавший в осадок. Глядя на него, Толик верит, что можно бесконечно балансировать на краю закона и жить припеваючи.А я не верю. Но могу охотно допустить, что сосед потому и живет припеваючи, что грязную работу поручает толикам.Будь родители Толика бизнесменами, артистами, водопроводчиками – все ничего, хотя, конечно, жаль непутевого сына. Но они те, кто есть. В тот день, когда их непутевый угодит в милицию, отцу придется написать рапорт на увольнение в запас, а матери – перевестись в архивариусы. Самоуверенный Толик не понимает, что играет судьбами самых близких людей.Объяснить ему невозможно: он в осадке, оттуда все видится иначе.И что с ним делать?[i][b]А каково ваше мнение?[/i]Тянуть выпавших в осадок или оставить их в комфортном для них мире? Можно ли защититься, если тебя тянет вниз близкий человек – супруг, один из родителей, ребенок? Пишите мне на электронную почту или пошлите открытку. Думаю, этот разговор не окончен.[/b]