[i]Только что в издательстве «Время» вышла новая книга американского писателя Льва Гурского – «Никто, кроме президента». В серии, специально созданной для этого автора, – «Парк гурского периода». Жанр – ехидный детектив. Подтверждаю: ехидный, это точно. А еще – злобный. Нет, пора, пора наконец, вывести на чистую воду этого зарвавшегося господинчика! Тем более и случай подходящий представился – недавно Лев Гурский был в Москве, останавливался в доме известного писателя и сценариста, многократного финалиста премии Букер Алексея Слаповского. В процессе беседы мне удалось сорвать маску с этого так называемого Льва. Под ней оказался хорошо знакомый мне саратовский критик Роман Арбитман. И не он один...[/i][b]– Рома, когда возник Лев Гурский? Почему ты его сделал американцем? Про то, что Акунин – это Григорий Чхартишвили, стало известно почти сразу, а про Гурского так до сих пор и думают, что он сидит там, за океаном, и учит, как нам тут жить… [/b]– Акунин раскрылся так рано отчасти благодаря мне. Когда вышла моя о нем статья в «Знамени», стали говорить: это Арбитман как всегда дурака валяет – сам пишет и сам же себя критикует. Григорию Шалвовичу стало неприятно, что думают на другого человека, и он открылся: дескать, извините, господа, но хозяин – я. Гурский возник раньше Акунина, в 1995 году. Он отмечает в этом году юбилей и принимает поздравления. Гурский сразу выстрелил тремя романами – «Убить президента», «Перемена мест» и «Опасность». Почему я сделал его американцем? В то время бешеным спросом пользовались живущие в Америке Тополь и Незнанский.[b]– А ведь точно! Я путала Гурского и Незнанского – по сходству фамилий, страны проживания и необязательности подобного чтения лично для себя.[/b]– Не ты одна. Михаил Любимов писал про роман Фредерика Форсайта, что это плохая литература, уровня Тополя, Незнанского и Гурского. Я тогда порадовался, что меня вогнали в эту обойму, ведь это значило, что я сумел обмануть аудиторию. Гурский американец еще и потому, что через океан виднее. А потом, я мог ошибаться в каких-то московских и питерских мелочах. Человеку, живущему в Саратове, этого бы не простили, а если в Вашингтоне – пожалуйста.[b]– В какой момент ты все же решил раскрыть инкогнито? Или это сделал кто-то за тебя?[/b] – У Гурского не такая уж большая аудитория, поэтому не было особой потребности его раскрывать. Когда вышел сериал по моему роману «Перемена мест» – «Д.Д.Д. Досье детектива Дубровского», был снят рекламный ролик, в котором я сидел против света и говорил умные слова, то есть инкогнито было вполне сохранено.[b]– Увы, зрителя не интересует сценарист. Да и режиссер-то не больно. В лучшем случае – исполнители главных ролей.[/b]– Дай Бог здоровья Николаю Петровичу Караченцову! Первым разоблачил меня Александр Гордон. Его знаменитая ночная передача тогда только начиналась, он не знал кого звать и позвал меня. Гордон настаивал на непременном разоблачении, но программу мало кто видел, так что до сих пор я так и хожу почти не разоблаченный. Мои издатели никогда не настаивали на разоблачении. Продаются книжки – и хорошо. Теперь, когда я отрастил бороду под Гурского, я подумал: а почему бы и нет? Хотя у него имеется еще и лысина.[b]– Почему Лев Гурский в своем новом романе так не любит некоторых людей?[/b] На правах хозяина влезает Слаповский: «А за что их любить?» – Это не совсем так. Все главные персонажи Гурского написаны от первого лица. То есть, на 70 процентов это он сам. А как можно не любить самого себя? Но с особой нежностью он относится, конечно же, к Фердинанду Изюмову.[b]– А прототип в курсе, какая ему уготована судьба? Стать богом, пусть даже и маленьким, это ведь обязывает… А то все эти метания помидоров и яиц – действительно, как-то несерьезно, не к лицу и не по летам.[/b]– Надеюсь, что он прочтет роман – и поймет, в каком направлении ему надо двигаться. Я бы сам передал ему книгу, но вдруг он – человек невоздержанный? Захочет дать по морде, а он условно-досрочно освобожден, и это сразу статья, возвращение в тюрьму… Зачем его провоцировать? [b]– А толстую тетеньку-детективщицу в маленьких очках Гурский, что ли, тоже любит?[/b] – Заметь: она ведь написана не от первого лица. Когда я писал про толстую детективщицу, то очень радовался: как здорово ей врезал! Но вот перечитал и увидел: так это ж я опять про себя написал! Я ведь, по сути, занимаюсь тем же самым, что и она: беру реальное лицо – и делаю из него персонажа книги.Слаповский, чихая: «Писатель, вытри ноги об себя сам, пока это не сделали другие!»[b]– Ехидный мужской детектив возник, совершенно очевидно, в пику женскому ироническому. Легко ли конкурировать с тетеньками на их поле?[/b] – Трудно – имея в виду их тиражи. Но я считаю, что поле иронического детектива совершенно напрасно – и преступно – отдано на растерзание тетенькам. На самом-то деле это занятие совершенно мужское. В женской иронии есть что-то не очень правильное, суетное. А мужская ирония возвышает.[b]– Да вы, батенька, мужской шовинист! Даже, не побоюсь этого слова, сексист! [/b]– Когда читают Маринину, то смотрят не на детективный сюжет, а на то, что Настя надевает, куда идет, о чем рассуждает и такдалее.[b]– Но ведь у Марининой не иронические, а просто детективы…[/b] – Детективный сюжет в ее произведениях на периферии, но все же есть, а у Устиновой и Донцовой он лишь бледное, слабое приложение к любовному. Как справедливо заметил один из героев моего последнего романа, в конце у них все полные, несчастные женщины получают американских миллионеров, а худые стервы оказываются за решеткой.Слаповский, с любопытством: «А что, стервы обязательно худые?» – Конечно, все сплошь поджарые. Так вот: мужскую читательскую аудиторию отучили от мужского иронического детектива.[b]– А он есть?[/b] – Конечно. Назову хотя бы имена таких писателей, как Богумил Райнов и Дональд Уэстлейк. Из недавних – Хью Лори и Стивен Фрай. «Торговец пушками» Хью Лори – классический пример мужского иронического детектива.[b]– А из наших?[/b] – «В августе 44-го» Владимира Богомолова. Очень достойное произведение детективного жанра! И с иронией там все в порядке.[b]– Собирается ли Лев Гурский жить долго и счастливо?[/b] – Замыслов-то полно, но есть одна большая проблема: я всегда хотел писать тексты, которые бы находились между чтивом и литературой. С одной стороны, чтобы там был сюжет, с другой – чтобы не было убого. В результате любители интеллектуального чтения говорят: а, детективчик? А любители детектива морщатся: уж слишком заумно! Остается надеяться на сарафанное радио. Или на Интернет, где у меня есть свой читатель.[b]– А ведь среди героев романов и президент России, и мэр Москвы…[/b] – И что? Юрий Михайлович с Владимиром Владимировичем будут меня раскручивать? Действительно, книги со словом «президент» в названии продаются лучше, чем без оного, но… Я всегда стараюсь писать, имея в виду конкретное лицо, но создаю образ обобщенный. И это меня спасает.[b]– А кто такой Рустам Святославович Кац?[/b] – Пожилой человек, на 20 лет старше Гурского, который, в свою очередь, на 20 лет старше Арбитмана. То есть Кацу за 80. Когда Борис Стругацкий предложил Арбитману написать историю советской фантастики, тот взял и передоверил это дело Рустаму Кацу.[b]– Стругацкий-то, небось, предлагал написать серьезную книгу, а Кац что сделал?[/b] – Мне было скучно писать настоящую историю советской фантастики. А старик написал с удовольствием. Но – альтернативную. Типа, какая литература могла бы быть, если бы большевики сделали ставку на фантастику. У Рустама Святославовича американцы высаживаются на Луну в 1968 году, хотя на самом деле – в 1969. Это было нужно для совмещения с другим, реальным событием 1968 года: как только они высадились на Луне, мы – в отместку – вошли в Чехословакию. И весь мир тут же перестал говорить об американцах и стал говорить о нас.[b]– Этот ваш Кац – прям какойто Фоменко![/b] – Фоменко все делает всерьез, а для Каца это был эксперимент. Он вводил небольшую поправочку в историю литературы – и проверял, изменится ли при этом история СССР. Оказалось, что нет.[b]– Ну, Гурский, Кац. А как поживает господин Арбитман? Кстати, на каком слоге ударение делать будем? [/b]– На последнем. Арбитман – самый неудачливый из всех. У Каца в прошлом году вышло переиздание «Истории советской фантастики», у Гурского книжек вообще как грязи, а у Арбитмана их всегонавсего две: одна появилась в 1991-м, другая – в 1993-м.Слаповский, кашляя: «Арбитман служит литературным негром у этих господ».– Я у них редактор. Стою в выходных данных – что у Каца, что у Гурского. А в титрах сериала меня обозвали литературным консультантом.[b]– Помнится, господин Арбитман писал рецензию на господина Гурского? [/b]– Было дело. Как-то мы с ним в печати даже обсуждали проблемы русского детектива. И он мне говорил: «Ну подождите, Рома, вы же ничего не понимаете!» [b]– Кстати, а кто он такой вообще, этот Арбитман? Чьим творчеством ведает?[/b] – Гурский отчасти и возник потому, что Арбитману надо было быть специалистом хоть по кому-нибудь. Я знаю про него все: биографию, творчество. До Гурского я занимался творчеством братьев Стругацких. И курсовые, и диплом по ним писал.Слаповский, ностальгически: «А я писал диплом по Левитанскому. И поэт хороший, и библиографии немного. А то до этого я занимался Пушкиным – так просто утонул».[b]– Рома, колоться – так колоться. Арбитман, Гурский, Кац… Кто еще? [/b]– Саратовский журналист Аркадий Данилов. С ним была связана ужасная история. Летом 1993 года в газете «Вечерний клуб» он поместил рецензию на книжку двух американцев под названием «Некрократия». Даниловподробно описывал некрогенераторы, которые были установлены под Красной площадью, с помощью которых продлевали жизнь советских вождей. Согласно этой книге, Сталин умер вовсе не в 1953 году, а раньше, но просто никто не решался ему это сказать, все боялись. Через неделю в той же газете было опубликовано интервью с одним из авторов, который успокаивал: ну есть у Саддама некрогенератор, но все равно воевать они не умеют. Был скандал, ведь это было не 1 апреля, и многие поверили. Последовал звонок из секретариата Хасбулатова: что за книжка, нам нужно три экземпляра. Короче, через две недели газета была вынуждена написать: извините, но мы просто хотели проверить степень вашей доверчивости.[b]– А еще? [/b]– Извольте. Был такой Эдуард Бабкин, бывший милиционер, который специализировался на железнодорожных детективах. Они печатались с продолжением в местной газете «Железнодорожник Поволжья». Платили прилично, я штук шесть написал. Решили даже выпустить отдельную брошюру, но тут как раз уволили главного редактора, и деньги остались железной дороге. Затем один человек решил издать Бабкина в Перми.[b]– Но ведь и это еще не все?[/b] – Никак нет. Был поэт Вениамин Петров, который долгое время жил в эмиграции, где-то в Скандинавии, затем вернулся, нелегально перешел границу и погиб при невыясненных обстоятельствах. Я печатал его возвращенные стихи в нашей газете, десятка три, написанные с помощью словаря иностранных слов. Предисловие написал Бабкин. До сих пор помню одно из тех стихотворений: [i]«Босх, казуальный Хлестаков /и миннезингер злых мистерий, /амбивалентностью истерик /всегда смущает дураков. /Эквилибрист от субкультур, /глашатай страха для народа, /он провоцирует природу, /пугая хаосом натур. /Но в Брюгге, вновь припав к холсту,/опять благословлю, покаясь, /твой хаос, если это хаос, /и грешную непростоту». [/i]Он был большим любителем живописи, умный дядька. Шутки шутками, но жалко человека! Многие поверили… [b]– Больше точно никого не было? [/b]– Я предпочел бы тут поставить многоточие… Время раскрыть остальных еще не пришло.