Виктор Раков: Пришло наше время пахать

[i]Мизансцена следующая. Театр «Ленком». В полупустом актерском буфете сидят двое — журналист и актер.На заднем плане кто-то тихо перебирает струны гитары.Журналист что-то спрашивает, актер что-то отвечает.И курит, много курит — к концу беседы пачка сигарет должна закончиться. То и дело подбегает негласный страж искусства — вахтер — и шепчет на ухо актеру: «На служебном — толпа ваших поклонниц. Они рвутся в театр. Что делать?». На лице актера — отчаяние. Во-первых, потому что он человек интеллигентный и не может, как однажды сделал один из его старших товарищей, построить своих поклонниц по росту на служебном входе «Ленкома» и сказать администратору: «Посмотрите на них внимательно. Запомните лица.Вот этих в театр — никогда не пускать». Во-вторых, потому что однажды уже сталкивался с проявлением африканской страсти: какая-то сумасшедшая грозилась его застрелить, если он не ответит на ее чувства. И в-третьих, потому что наш герой — [b]Виктор Раков [/b]— вовсе не Дон Жуан и не герой-любовник по жизни, хоть и считают его лучшим сейчас Фернандо в театре — отвергнутым возлюбленным Кончиты из «Юноны и Авось» — и роли дают нередко с эротическим подтекстом. [/i][b]Прометей прикованный [/b]— Режим в театре у меня фронтовой: выходной, четыре спектакля подряд, выходной —десять опять подряд. Замена была — «Фигаро» на «Юнону» и на «Королевские игры», а следом идут две «Мистификации», двое «Королевских игр», затем две «Юноны» по плану, одни «Две женщины» и еще «Мистификация»… [b]— Если вас ночью разбудить, текст из какого спектакля без запинки произнесете? [/b]— Ночью… Нет. Надо сначала, если разбудить, кофейку дать выпить… Раньше я бы мог так, среди ночи, легко станцевать «Авось». Я ведь сначала ввелся на роль одного из матросов, который вылезал там где-то из-под станка и потом ножку закидывал.Затем испанцев танцевал, а в 87-м году в Баку на гастролях я стал первый раз с факелом прыгать [b](очень живописная сцена — выход пылающего еретика. — И. К.).[/b] До меня это делал Абдулов, Фернандо и пылающий еретик — его роли были, и он меня подначивал: «Давай, давай!».[b]— А одежду еретика чем-то противопожарным пропитывают?[/b]— Нет. Только ведро с водой приносят. И я мочу штаны, лохмотья на рубашке, голову, если есть борода, то и бороду, чтобы не выгорела. Первый раз в Баку, когда появился факел, я, видно, слишком сильно намочил одежду. И не отжал. Выбежал, а с меня вода течет. Я с этим факелом-то и поехал... Упал в проход, в самый глубокий, а факел из рук не выпускаю. Как-то вылез на станок, на нем пару раз упал, перепрыгнул на следующий, там еще пытался на ногах устоять… Потом Захаров пришел за кулисы. Очень серьезно на меня посмотрел. Паузу выдержал. «Виктор, вы видели когда-нибудь клоунов на льду?» — «Нет», — говорю. Он мне: «Это страшно». И ушел.[i]Здесь необходимо процитировать воспоминания Марка Захарова о гастрольной поездке театра в Америку: «В своде театральных правил есть отдельные сомнительные ограничения, но в целом все разумно, за исключением пожарной части. Пожарные везде одинаковы. Особый интерес у них вызвало творчество артиста В. Ракова, который изображал у нас пылающего еретика, впадающего потом в полосу блаженного безумия. Так было придумано мною много лет назад, когда с натуральным огнем прыгал ставший знаменитым А. Г. Абдулов. Сейчас роль перешла к менее знаменитому В. Ракову, которому особенно стали удаваться в Нью-Йорке минуты постигшего его безумия. Он вдохновенно вращал глазами, тряс головой, всячески демонстрируя в соответствии с системой Станиславского медленно наступающее умопомрачение. После пятого спектакля внимательно наблюдавшие за В. Раковым американские пожарные сказали, что горящий факел надо крепить специальными приспособлениями к руке артиста, потому что такой человек может забросить его в зрительный зал. Все наши заверения, что Виктор Викторович умный и такого себе не позволит, на американцев впечатления не произвели. Пришлось привязывать Витю к факелу, хотя я выплеснул на американских пожарных весь сарказм, накопленный еще при общении с советскими пожарными специалистами. «Если, — говорю, — вы его, безумного, привяжете к факелу, так что его остановит, чтобы не выпрыгнуть к зрителям вместе с факелом?». Но моя демагогия в Нью-Йорке не проходила…».[/i]— Американцы сказали, что у актера, который с огнем прыгает, глаз какой-то шальной, и надо факел ему к руке привязать, боялись, чтобы я его не запулил в зал. А как привязать, когда я его в конце выбрасывать должен? Придумали какой-то браслетик с липучкой, в нужный момент я его отстегивал. Бред такой.[b]Я делал все по-своему — Ваши вокальные данные повлияли на решение Марка Захарова взять вас в «Ленком»? [/b]— Мы ходили по театрам, как все выпускники. В Сатире показывались с отрывком из рассказа Шукшина «Верую!», я попа играл.На Таганку пришли, в «Современник» — Лену Яковлеву взяли, в Станиславского, в Маяковку, даже, по-моему, в Пушкинский.Потом услышали, что в «Ленкоме» смотрят ребят, которые умеют петь. Приходим в театр все из себя — ведь нас сегодня Захаров будет смотреть. А там — народу! По всей лестнице — ко второму репетиционному залу. После показа двоих — меня и Юру Наумкина — попросили перезвонить.Потом к Захарову в кабинет пригласили, стали разговаривать.Сказали, что через десять дней театр уезжает на гастроли в Тольятти и в Куйбышев и у нас есть пять дней, чтобы под фонограмму спеть несколько арий Хоакина и Смерти, и еще пять, чтобы спеть то же самое под ансамбль. Паша Смеян с нами занимался, за три дня мы все спели, если я пел Хоакина, то Юра Наумкин — Смерть, и наоборот.Записали две арии Хоакина и четыре Смерти. Смеян с кассетой пошел к Захарову. Мы сидим, дрожим в буфете, Паша спускается к нам: «Ну что, ребята, я вас поздравляю». Мне руку жмет, говорит — «Хоакин», Юре — «Смерть». Это было в начале июня. 19 июня мы сдали последний экзамен — научный коммунизм — и 20-го числа были зачислены в труппу театра «Ленком». И тут же улетели в Куйбышев.А там у меня был срочный ввод на роль ведущего и таможенника в «Звезде и Смерти Хоакина Мурьеты». Производственная необходимость — актер закирял.Захаров подошел: Виктор, посмотрите, что делает такой-то, завтра будете играть. А там тексту-у-у… Я до четырех часов ночи слова учил, а потом еще часа три — танцы. Голова стала величиной с бочку. Наумкин меня отговаривал: «Откажись, плохо введешься, крест на тебе года на три поставят или вообще выпадешь». Я ему: «А если тебе предложат?» — Юра: «Я тоже откажусь»... Текст я, конечно, там напутал. Но выкрутился. Например, надо было сказать: «Кто в таможню входит, тот не выходит через вход, где же выход, выход в том, чтобы обходить наш дом», а я начал лепить: кто в таможню входит, тот и выходит из ворот… Смотрю, Захаров аж присел от смеха.[b]— Больше десяти лет назад в актерском буфете театра «Ленком» Олег Янковский пристально рассматривал только что принятого выпускника ГИТИСа, потом спросил: «Молодой человек, вам никогда не говорили, что вы похожи на Мариса Лиепу?» — «Нет, Олег Иванович, — без ложной скромности ответил Виктор Раков. — Мне говорили, что я похож на вас». История умалчивает, какова была реакция Олега Ивановича.[/b]— После этого он потерял ко мне всякий интерес и продолжил разговор в своей компании. Сейчас встречаемся, Янковский говорит мне: «Все у меня своровал!» ([b]Это произносится голосом Олега Янковского, закрыть глаза — не отличишь. — И.К.).[/b]Хотя я совсем другой. Но благодаря ему я снялся как минимум в двух картинах — потом выяснил, что Олег Иванович меня туда предложил: его звали, а он не мог, вот меня и рекомендовал...А на курсе мне действительно девчонки говорили, что я на Янковского похож.[b]— А Александр Гаврилович Абдулов как старший товарищ опытом с вами делился? Вы ведь играли многое из того, что было в его репертуаре: Фернандо в «Юноне», Лаэрта в «Гамлете»...[/b]— После премьеры «Гамлета» в новом составе Збруев ко мне подошел: «Надо Саше Абдулову сказать, чтобы пришел посмотреть, как надо играть Лаэрта». Шутка, конечно.Я делал все по-своему. Да и не сказал бы я, что Абдулов — старший товарищ. Старшие — это Олег Иванович Янковский, Леонов Евгений Павлович, Александр Збруев... Когда я пришел, он был Сашей Абдуловым, известным популярным актером. Потом получил заслуженного и как-то в одночасье превратился из Саши в Александра Гавриловича.[b]— Признайтесь, конфликта поколений в «Ленкоме» нет? У актеров вашего поколения — спектаклей по пятнадцать в месяц, у ваших народных — по два-три.[/b]— В свое время они пахали. Видимо, пришло время пахать нам.[b]— У Льва Додина такая режиссерская тактика. Ставит он, предположим, «Бесов». С двумя потенциальными Ставрогиными. И почти до последнего дня актеры не знают, кто будет играть премьеру, но знают: одному из них в итоге придется проститься с ролью навсегда. У Марка Захарова такие же методы? [/b]— Начинаем мы работать в два состава. Глумова в «Мудреце» мы с Сергеем Чонишвили репетировали. И у него очень хорошо роль получалась, но ему так и не дали сыграть до сих пор. Сейчас уже, наверное, он и сам не хочет.[b]— С «народными» та же история? [/b]— С народными себе такого не позволяют. А у нас [b](заслуженных — И.К.) [/b]при двух составах якобы должна возникать здоровая конкуренция. Но с некоторых пор мне это вот так вот стало [b](выразительный жест ребром ладони по горлу. — И.К.). [/b]Мне неинтересно конкурировать. Либо вы доверяете мне и помогаете, либо... За полторы недели до премьеры определяется, кто будет играть — тот, кто лучше репетировал. Второй состав практически никогда не играет. Так чего трепать нервы человеку? [b]— Вы для себя рубеж определяли: вот после этой роли пришла слава? [/b]— Ну не слава, а какие-то радости узнавания у людей появились после «Петербургских тайн». В кино редко люди ходят, а телевидение свою работу выполнило исправно. Когда сериал пошел, сложно было не посмотреть хотя бы одну из шестидесяти серий.[b]— Как вам Канны понравились, когда фильм Глеба Панфилова «Мать», в котором вы с Инной Чуриковой сыграли главные роли, получил приз жюри Каннского фестиваля? [/b]— Я тогда не в Канны поехал, а в Санкт-Петербург.[b]— ?..[/b]— Меня за месяц предупредили, что я должен быть в Каннах. А у нас в это время в Питере гастроли «Мудрецом» открывались. Пришел к Захарову, а он мне — еще будут Канны, будут еще, все будет... У Чуриковой была замена, у меня — нет. Вот я и играл Глумова вместо Канн.[b]Папа тебя видит! — Я, наверное, не буду оригинальной, если спрошу об одном пикантном моменте в «Мудреце». К голеньким девочкам в театре уже как-то привыкли, глаз не режут. Вы же стали пионером среди мужчин — Марк Захаров разделтаки вас как эротическое видение Инны Чуриковой в спектакле и продемонстрировал ровно половину (левую) вашего совершенно обнаженного тела. Эта мизансцена дома с женой обсуждалась? [/b]— Когда «Мудрец» выходил, я был на грани развода с женой, и ничего вообще не обсуждалось.[b]— В «Двух женщинах» ваш герой — Ракитин — более целомудрен. Можно даже сказать, самый целомудренный из всей пестрой компании персонажей.[/b]— Я не фанат этого спектакля, хотя он многим нравится. Мирзоев вообще своеобразный режиссер. Во время одной из репетиций начал: «Давайте сядем, сосредоточимся. У человека существует несколько чакр. Первая чакра находится между гениталиями и анусом»... Я не очень люблю театр Виктюка, все эти истории переодевания, какие-то трансвеститские дела и сексуальные меньшинства. А на театре от этого как-то совсем кисло становится. В «Двух женщинах», когда мы начинали репетировать, был Саша Лазарев, но он сходил на две репетиции и исчез. Так что мне сначала деваться было некуда, а сейчас играть — даже в кайф.[b]— Ну что мы все о работе... Вас, кажется, можно поздравить с новосельем? [/b]— Рано пока. Да, мне дали двухкомнатную квартиру, точнее — предоставили возможность купить ее по льготной цене. Я просил трешку — у меня жена, ребенок, и, может быть, не последний.Отказали. Сейчас я ту двухкомнатную пытаюсь поменять на трехкомнатную какую-нибудь, из «вторичного» жилья. И соображаю, как долги возвращать буду, — у меня и на льготную-то денег не было, я их занял.[b]— Дети ваши на спектакли ходят?[/b] — Чаще дети ходят к жене, она в детском музыкальном театре Жанны Тертерян «Экспромт» работает. В «Ленкоме» дочка смотрела «Юнону», правда, довольно давно. И все пыталась помахать папе ручкой. Но сидели они далеко, во втором проходе, это ряд, наверное, семнадцатый, мама ей говорит:«Папа не видит тебя. Мы в темноте, а ему в глазки свет светит».Тогда она стала мне махать ручкой чуть-чуть, так, на коленочке, мол, у нас все нормально.[b]— Но папа-то чувствовал? [/b]— Ну конечно. А когда я выбежал с факелом, она вдруг начала хохотать: от папы искры летят, папа прыгает, вот как весело. А на «Королевские игры» я ее на репетицию приводил, но она там испугалась этой летающей балды [b](сценографическое детище Юрия Харикова — надувное остроугольное нечто во весь потолок сцены. — И.К.) [/b][b]— Ее и взрослые-то пугаются.[/b]— А Марк Анатольевич, когда увидел мою дочку в зале, говорит: «Чей ребенок?» — «Мой». — «Как бы ее на Елизавету взять?» (В конце спектакля маленькая девочка выходит и сообщает: «Елизавета будет первой». — И.К.) Но надо сидеть до конца, не спать. Нет, думаю, не стоит ребенку голову морочить. Пускай говорит все что угодно, только не чужие слова.[b]P. S.[/b][i][b]— Вы ролью-мечтой успели обзавестись? [/b]— О князе Мышкине, Алеше Карамазове мечтал. Ивана Бездомного хотел бы сыграть.[b]— Может, еще сыграете.[/b]— Может. Хотя время идет... Вот недавно Андрюша Леонов ходил по театру в свой день рождения, вздыхал: «Сорок лет. А сколько сделано, сколько сделано!» [/i][b]Досье «ВМ» [/b][i]Виктор Раков после окончания ГИТИСа в 1984 году был принят в труппу «Ленкома». Заслуженный артист России. Фильм Г. Панфилова «Мать» получил приз жюри Каннского фестиваля «За художественный вклад», в том числе и его, сыгравшего Павла Власова. В «Униженных и оскорбленных» А. Эшпая партнершей его была, между прочим, Настасья Кински. Сыграл Мастера в «Мастере и Маргарите» Юрия Кары: фильм из-за продюсерских разногласий не вышел. Зато его князь Николай Чечевинский после отечественного сериала «Петербургские тайны» стал национальным героем. В театре занят в спектаклях «Мудрец», «Юнона» и «Авось», «Королевские игры», «Две женщины», «Мистификация».[/i]