Морфов вместо Формана

[b]Давняя идея поставить роман Кена Кизи выглядела рискованной. Милошу Форману – а именно его сначала пригласили на постановку – пришлось бы переосмыслить собственный культовый фильм.[/b]С другой стороны, заманчиво сыграть еще раз на знакомых и доступных струнах. Но весь скепсис развеялся с первых же сцен. Болгарин Александр Морфов доказал: не только режиссер влияет на театр, но и театр влияет на режиссера. «Затмение» – лучшая российская постановка Морфова, а их в Москве и Питере наберется немало. И потрясающе органична работа Александра Абдулова – Макмэрфи.Кафель, хром, стекло, плоские экраны мониторов с подводными съемками выглядят холодно и угрожающе, как стерильный скальпель хирурга (художник Давид Боровский).Человек выглядит в этом пространстве ненужной грязью. «А без больных-то лучше, а?» – подмигивает сестре Речид доктор Спиви. Мисс Речид (с фамилией Гнусен в романе) – олицетворение бездушной машины по стерилизации мозгов – играют в пару Елена Шанина, одна из самых женственных и загадочных актрис нашего театра, и острохарактерная Анна Якунина.Сексуально неудовлетворенная – до осатанения – заноза и властолюбивая стерва не может простить Макмэрфи не бунт против системы, а унизительную фразу: «Ну, запишите еще, что я вас изнасиловал – один или два раза, не помню».И без всяких мизансцен понятно, что в тот момент, когда Макмэрфи вошел ночью в ее адское застеколье, ей было по-настоящему хорошо. Социальная правда «Кукушкиного гнезда» (будь то бунт против американского пуританского общества, о котором писал Кизи, или тоталитарного ада, о котором снимал Форман) в спектакле «Ленкома» вообще отступили на задний план.Человеческое, слишком человеческое – комплексы, фобии, страхи перед жизнью и, главное, смертельная борьба за человеческое достоинство – вот что выходит на первый план. Согласитесь, что социальный строй здесь ни при чем.Бабник, матерщинник, картежник, экс-зэк и прочая и прочая – словом, Макмэрфи Александра Абдулова оказывается абсолютно нормальным, естественным человеком. Единственно нормальным – и потому обреченным. Его бунтарство – это непреодолимое чувство здравого смысла.Если нельзя курить за игрой, он перенесет стол в зону для курящих.Заключите его в скорлупу ореха – он останется свободен. Он подстроится под любую систему, но не прогнется ни перед кем. Патологически на это не способен. Даже когда остается последний шанс отвести от себя смертный приговор. «Кажется, я опять сказал что-то лишнее», – надо видеть, какой печалью озаряются в этот момент его глаза. Надо слишком любить жизнь, чтобы так прощаться с ней.Ни смерть, ни лоботомия не отнимут у Макмэрфи этого выражения глаз – знания и скорби человека, заглянувшего по ту сторону жизни, но оставленного жить.Недаром Вождь (Сергей Степанченко) не сразу поверит в психическую смерть своего друга и будет еще долго уговаривать его ответить. В романе (который, кстати, и написан от лица «глухонемого» великана-индейца), Вождь спасается, разжалобив какого-то шофера-мексиканца. В фильме выбивает окно под гогот трусливых «овощей» и «хроников», обработанных тоталитарной психушкой, – они никогда не выйдут в это «окно свободы».В спектакле «Затмение» Вождь, приобняв мертвого Макмэрфи со словами: «И НАМ пора», уходит в какой-то нереальный белый свет. Из психушки жизни убежать можно только в одну сторону.