[b]С давних пор на Руси существовала поговорка, рекомендующая не зарекаться от сумы да от тюрьмы. Не отсюда ли берет свое начало неискоренимая любовь нашего народа к песням, которые в последние годы получили сравнительно благопристойное название – русский шансон?[/b]И правда, будь ты хоть бизнесмен, хоть депутат, хоть академик , а в дружеской компании после первой-второй-третьей сами собой запеваются те самые, когдато именовавшиеся дворовыми, песни.— Улица рождала эти песни, – говорит ныне стремительно завоевывающий популярность автор-исполнитель Евгений Чужой. – Их назвали русским шансоном, чтобы как-то легализовать блатную песню. Хотя если бы этот жанр не загоняли в подполье, если бы в свое время альбомы Александра Новикова выходили такими же тиражами, как пластинки Людмилы Зыкиной, все было бы иначе. И никто сейчас не говорил бы, что русский шансон – музыка для бандитов.Скоро (в начале марта) выйдет новый альбом Евгения Чужого, который, скорее всего, будет называться “Плачут сосны”. И если повнимательнее прислушаться к песням Евгения и его коллег по жанру – тех, кто пишет действительно от души, – становится ясно, что в песнях-то поется не столько о сладкой жизни всевозможных Меченых и Бешеных, сколько о горькой судьбе случайно оступившихся.— Все под Богом ходим, – вздыхает Евгений. – Разве у вас нет таких знакомых? Запросто бывает так, что был человек не пойми кем, а стал, скажем, депутатом. А неплохой парень где-то нечаянно сорвался – и все. Сколько концертов мы дали по зонам, тут уж научишься их понимать. Конечно, там есть и такие, кому пять–десять лет отсидеть – все до звезды, как говорится. А кто-то просто оступился.По мнению Евгения, основная американская музыка, пользующаяся успехом на исторической родине, – это гангста-рэп (без перевода понятно) и кантри – жанр, который, в общем-то, не слишком отличается от нашего городского романса, который, к слову сказать, рождался и исполнялся не только в городах. Кстати сказать, несколько лет назад наши телевизионщики провели забавный эксперимент – сняли клип, персонаж которого представлял собой нечто среднее между неприкаянным героем наших блатных песен и столь же грустным “одиноким Джо” из кантри-баллад. Песня, им исполняемая, также являла результат подобного соединения. Все, кто видел и слышал это, удивлялись сходству двух жанров – разве что имена пришлось подставить англоязычные. Но ведь кантри – более чем благопристойный жанр, почему бы и городскому романсу не быть таковым? Задушевные, малость даже сентиментальные при всей нарочитой грубоватости песни хранят нотки какого-то удивительного патриотизма, таинственной любви к не всегда уютной, но единственной Родине.