«День рождения – в России!»

[i]Евгений Евтушенко живет на два дома. В России, в Переделкине, он обычно работает – пишет стихи и свою многотомную «Антологию русской поэзии». В Америке, в Оклахоме, преподает – читает лекции по русской литературе и, будучи кинорежиссером, по русскому и европейскому кино. Время проживания в России и Америке делится у него примерно пополам. Но свой день рождения последние годы поэт встречает на Родине. Возвращается домой он обычно в мае. Я встретилась с ним на даче в Переделкине. За огромным окном рабочего кабинета виднелись сосны, поэт был одет совершенно по-домашнему, и не верилось, что осенью он снова уедет в Америку.[/i][b]– В литературе известна экстравагантная линия поведения поэта: прятаться от поклонников в день своего появления на свет. Такая традиция была заложена Борисом Пастернаком и продолжена его учеником Андреем Вознесенским. Вы, напротив, день рождения отмечаете как поэтический праздник…[/b]– Все началось с того, что еще в 1941 году, во время эвакуации, я пел людям песни на железнодорожной платформе, в поездах – и не только ради куска хлеба. Я люблю людей, общение. Общение – это всегда обещание того, что прежде незнакомые тебе люди станут близкими. Так и в поэзии: я превращал многих слушателей, порой случайных, в своих читателей и любителей поэзии вообще. Шопенгауэр говорил: «Талант попадает в цель, которую все видят, но в которую никто не попадает. А гений бьет в цель, которую никто не видит». Так что я, видимо, не гений, потому что выражал то, что чувствовали другие, но не могли выразить. Люди стали соавторами моих стихов, и без них меня бы не было.На необитаемом острове я бы писал только в том случае, если бы верил в парус на горизонте. Скорее всего, я бы сам выдолбил бревно и поплыл навстречу людям, несмотря на угрозу погибнуть в бурю. Поэты, которые говорят, что их не интересует читатель, или лжецы, или кокетки. Я обожаю читать стихи, не только свои, но и чужие.[b]– Традиция чтения стихов в большой аудитории Политехнического и даже на стадионах появилась во времена хрущевской оттепели…[/b]– Сплошной оттепели в России никогда не было, были маленькие оттепели, сменявшиеся заморозками. Но я и мои друзья-шестидесятники «протаивали» время дыханием своих стихов, читая их многотысячной аудитории на стадионах.Но как таковая традиция отмечать день рождения как поэтический праздник определилась, пожалуй, в год моего пятидесятилетия. Это был 1983 год, время «застоя», хотя до этого «перестроечного» политического лексикона я ввел термин «застойные» времена в своих стихах еще в 70-е. Уже тогда трудно было дышать от ощущения разлада с эпохой.Но в застое происходили и невероятные прорывы. Например, в Ленинграде один рисковый импресарио, несмотря на то что Романов не переносил саму мою фамилию, устроил без афиши дневной, практически подпольный концерт во Дворце спорта на 18 тысяч зрителей! И представьте, начальство стерпело.Таким же прорывом стал мой 50-й день рождения в спортивном комплексе «Олимпийский» в Москве. Там обычно открывают только часть секций, на авторском же вечере, представьте, все трибуны оказались заполнены. Я очень благодарен Чингизу Айтматову, который меня представлял. Ему это было непросто – у него были трудности с микрофоном, но с такой гигантской аудиторией без него нельзя. Тут нужна предельная нервная концентрация с огромным радиусом действия. Когда внутри поэта есть душевная вибрация, она передается слушателям, и тогда хорошо воспринимаются даже интимные стихи, которые можно читать шепотом. Секрет в том, чтобы читать то, что людям необходимо. Поэтический вечер должен быть отражением жизни: в нем должны звучать и резкие гражданские ноты, и самые тонкие нюансы человеческих чувств. Трагические интонации могут соседствовать с юмором. Главное – доверительная простота разговора с аудиторией как с единомышленником. Поэт стремится установить общность с залом, завоевать сердца пришедших на вечер людей, чтобы они почувствовали себя согражданами одной истории и одной планеты. Чтобы осознали, что от них, слушателей, зависит сохранение совести и справедливости.[b]– Известна печальная судьба выставки Владимира Маяковского «20 лет работы», точно сформулированная Андреем Вознесенским: «Никто не пришел на Вашу выставку, Маяковский! Мы бы пришли…» Мне удалось попасть на ваш юбилей в «Олимпийский». Общую атмосферу вечера я помню. Но скажите, что за народ собрался и много ли пришло писательской братии?[/b]– В «Олимпийском» провели социологический опрос. Оказалось, что 60% пришедших на вечер – рабочие. Студентов было немного – жара, лето, видимо, разъехались на каникулы. Остальные, как говорили раньше, из «разночинцев» – служащие и некоторое количество интеллигенции. Из поэтов была только делегация из Испании и жена коллеги-поэта Зоя Богуславская. А вот прозаики пришли – человек 7, помню Юрия Нагибина, Михаила Рощина, критика Льва Аннинского. Тупиковость «доперестроечного» пути тогда мной явственно ощущалась, а может быть, миражи будущих социальных катастроф электризовали воздух…[b]– Евгений Александрович, но вы, помнится, были активным деятелем демократического движения в стране, в частности общества «Мемориал». Каким же образом потом получилось так, что вы все бросили?[/b]– Именно поэтому, из-за этого ощущения тупиковости, я начал искать выход в неком политическом общественном действии, стал сопредседателем общества «Мемориал», вместе с Сахаровым пытаясь помочь идеям перестройки. В бытность народным депутатом СССР я выступал против бессмысленной войны в Афганистане, против цензуры и унизительной практики оформления зарубежных выездов.В 93-м, после путча, я был избран одним из сопредседателей Союза писателей. Предполагая разделить работу с коллегами, я отказался тогда от всех благ: от зарплаты и от персональной машины с шофером...И вот какая история тут вышла. «Мемориалу» была присуждена во Франции 1-я Премия как лучшей в мире организации по защите прав человека. Из других сопредседателей – Сахаров уже умер, Адамович был смертельно болен, Афанасьев находился за границей, – в общем, кроме меня, некому было получить премию, к тому же Союз писателей являлся одним из учредителей «Мемориала». Когда я вернулся из Парижа, получив из рук госпожи Миттеран почетную премию, то был обвинен коллегами-демократами в использовании общественных денег СП в личных целях! Это потрясло меня. Все происходящее было настолько омерзительно, что я схватился за приглашение в Америку – читать лекции по русской литературе – и уехал из страны.Невозможно было представить, что такие оскорбления могли прозвучать из уст демократов, а не сталинистов. Конечно же, это было продиктовано завистью! Теперь мне ясно, что людей можно делить только по степени порядочности… Так «братья-демократы» сделали со мной то, что не удавалось партийной бюрократии – они «выдавили» меня за границу…[b]– Как физически вы успеваете и преподавать русскую литературу в другой стране, и писать стихи и книги по истории литературы, и романы, и проводить авторские вечера поэзии в день рождения?[/b]– С развалом Союза тяга к поэзии стремительно пошла на убыль. С 90-го по 95-й не было, пожалуй, ни одного крупного поэтического вечера. И вот в 1995 году я решил возобновить традицию больших поэтических вечеров в Политехническом.Я представил в большой аудитории Политехнического свою антологию русской поэзии ХХ века «Строфы века». Это итог моей 20-летней составительской и исследовательской работы. Увесистый фолиант был издан на английском в США в 93-м и на русском в Минске в 95-м. В США труд этот очень высоко оценен и популярен как учебное пособие в университетах, у нас же некоторые поэты были недовольны – кто-то обойден, кто-то не так широко представлен, как хотелось бы, ну, вы понимаете...Так вот, вечер состоялся. Директор Политехнического музея Григорян был в восторге от этого поэтического дня рождения, и у него, и у Хозова, председателя общества «Знание», родилась мысль – сделать такой праздник ежегодным Праздником поэзии.Григорян предложил заключить договор о проведении моих дней рождения в Политехническом музее, сроком – каким бы вы думали? – на 25 лет. Это оказалось не шуткой, хотя мы и посмеялись, но договор заключили. Теперь вот годы отсчитывай! 11 уже миновало... А что касается коллег по перу, то преданные поэзии люди ходят – Андрей Дементьев, например, или Евгений Рейн, Виталий Коротич, Олег Хлебников, Дмитрий Сухарев, Никитины, а в 95-м и 96-м приходил Булат Окуджава, это были последние его публичные появления, в 97-м его не стало.[b]– Я попала на Праздник поэзии в Политехническом в 2002 году. Народу пыталось прорваться великое множество. И хотя вход был строго по билетам, многие совали какие-то удостоверения, пытаясь проникнуть внутрь правдами-неправдами. Зал оказался полон, но во второй половине вечера кто-то покидал зал, посмеиваясь. Появились свободные места. Может, это были недоброжелатели?[/b]– Вы знаете, тут я с вами не могу согласиться. Я выступал в Ангарске, и в зале было 300 человек, но на Спивакове он вообще пустовал! Да, на Шафутинском и Токареве зал просто разламывался, потому что ресторанная музыка и попса отняли у искусства значительную часть молодежи. И тем не менее год от года аудитория молодеет. А что до недругов – они всегда находятся, скептики еще не все перевелись. Может быть, какие-то снобы и уходили, но это же не меняло общей картины, общего настроя зала.Что касается пения и танцев на моем поэтическом вечере, так ведь это был знаменитый ансамбль Покровского. Люди выступили экспромтом, хотели просто поздравить меня. Молодой поэт Рей МакНис – чемпион американского протестного авангарда – прилетел из Америки, чтобы тоже поздравить меня с днем рождения, и я решил дать ему возможность выступить перед русской аудиторией, переводя его стихи. Я обычно провожу поэтические вечера импровизационно, ничего заранее не планирую.[b]– А как вы восприняли свой авторский вечер в Кремлевском дворце? После него вас, кажется, прозвали народным поэтом. Не страшно было?[/b]– Признаться, поначалу – да. Но когда я увидел зал, который встал, приветствуя меня, возникло ощущение того, что время пошло вспять – я снова встретился со своим народом, со своими читателями, и народ мой меня не только помнил, но и, оказывается, любил… Будто 60-е годы XX века переместились в век XXI! И слушатель вдруг помолодел: 70% из них оказались людьми до 25 лет, а людей в зале собралось около 7 тысяч, ну, чем не Лужники 60-х, а? Жива еще любовь к поэзии в России, а значит и России жить…[b]– Евгений Александрович, вы только что вернулись из поездки по нескольким зарубежным странам, как там происходило поэтическое общение с народом?[/b]– Как ни парадоксально, во времена брежневского правления, когда я протестовал в связи с диссидентскими процессами, вторжением в Чехословакию и войной в Афганистане, я получил Государственную премию. А после того, как наступило то, что мы называем демократией, из многочисленных существующих премий я не получил ни одной награды и даже не был выдвинут. Главной премией для меня была верность моих читателей...В этом году произошли события, неожиданные для меня, но – за пределами Родины. В июне в Италии я получил Премию великого итальянского поэта Эудженио Монтале, в Болгарии – Премию выдающегося классика и революционера Христо Ботева. Президент Румынии вручил мне Высшую правительственную награду в области культуры.И еще пришло радостное известие – в одной из моих любимых стран Чили, где я часто бывал и читал стихи вместе с Пабло Нерудой, мне присуждена и скоро будет вручена Высшая правительственная награда – Орден имени освободителя О. Хиггинса.Кроме того, я был очень рад снова побывать на Кубе – на Фестивале поэзии с ретроспективой моих фильмов «Детский сад», «Похороны Сталина» и поэтическими чтениями. Там я выступал на испанском и был счастлив, что, несмотря на 24 года отсутствия на острове, меня там не забыли и встретили как своего.Я убежден, что нельзя быть поэтом, не будучи патриотом своей страны. А в сегодняшнюю эпоху, когда судьбы всех стран так взаимосвязаны, и патриотом всего человечества! Я побывал в 94 странах, читая стихи, но моей самой любимой площадкой остается Политехнический музей, на сцену которого я выйду 18 июля.