Россия сегодня чтит работников органов безопасности

С АНДРОПОВЫМ РОССИЯ ЖИЛА БЫ ИНАЧЕ Сегодня, 20 декабря, День работника органов безопасности Российской Федерации, или День чекиста. В 1989–1991 годах Леонид Владимирович Шебаршин был начальником одного из важнейших подразделений КГБ СССР – Первого главного правления (внешняя разведка). В интервью обозревателю «ВМ» Игорю ДРОБЫШЕВУ он размышляет о непростом деле, которое стало его судьбой. Я никого не уговаривал – Леонид Владимирович, в 90-е престиж разведки сильно упал. Похоже, сейчас ее значение возрождается? – Естественно, и я доволен этим. А в те годы действительно шло просто оголтелое наступление на органы госбезопасности, включая разведку. Со стороны внутренних сил была организована массированная клеветническая кампания, которой дирижировали в значительной степени из-за рубежа. Конечно, на многих это подействовало обескураживающе. Возникли серьезнейшие материальные трудности – цены росли, а зарплаты оставались низкими: в то же время росли и соблазны за пределами службы. А разведчик – это ценный сотрудник для любого ведомства: он обладает и дисциплиной, и ответственностью, и связями, и привычкой работать в системе. Два иностранных языка знает. Когда сотрудники начали уходить, я положил себе за правило никого не удерживать и не уговаривать. Если человек проявляет слабину, его можно уговорить, но потом настанет момент, когда он проявит ее еще раз. К тому же в отношении КГБ была проведена бесшабашная реформа, вернее, вивисекция, – многократно менялись руководители, и многих это деморализовало. – Как вы начинали? – Впервые в качестве разведчика я приехал в Пакистан в 1964 году, где уже был в первой командировке от МИДа. Меня определили во внутриполитическую группу. Разведчик несет двойную нагрузку: работает и по посольству, и свою работу делает. Я как обычный дипломат писал справки, характеристики политических деятелей. А после работы, порой и до самого утра, приходилось работать на разведку. Некоторые наши ныли, мол, слишком большая нагрузка. Хотя на моей памяти никто еще от нее не сломался, просто нужно быть внутренне дисциплинированным человеком. А не кино иностранное смотреть, да виски с содовой пить под пальмами. – Кстати, считается, что разведчики должны уметь выпивать не пьянея, чтобы, так сказать, перепивать собеседника. – Я очень неодобрительно всегда относился к выпивке, которая связана с работой. Допускаю, что в Европе может быть немного другая ситуация, но Пакистан и Индия – своеобразные страны. Когда я там работал, то абсолютно исключал спиртное. Это не подспорье,а помеха в работе, ужасная глупость! Бывали случаи, когда во время вербовочной беседы наши сотрудники напаивали собеседника. Что он может испытать наутро? Ненависть к тем, кто довел его до такого состояния, и крайнее отвращение к самому себе. На этом часто заканчивается всякое сотрудничество. Поэтому утверждение, что в нашем деле без этого не обойтись, – это легенда, придуманная пьющими людьми для оправдания собственного пьянства. Англичане хотели меня завербовать – Ваше поколение пришло в разведку в 60-е, в период хрущевской оттепели. Чувствовали свое отличие от сталинских кадров? – Я работал с людьми, которые служили в разведке с 40–50-х годов, они не производили впечатление зашоренных. Мой начальник, резидент в Пакистане, держал на столе Библию. Все это знали, он не скрывал, и никаких неприятностей у него не было. Это был очень разумный человек, хорошо подготовленный в оперативном плане, безупречный в житейском отношении, разговаривать с ним было интересно на любую тему. Офицеры разведки всегда были людьми разносторонними. – У разведчика хорошая память. Есть ли у вас самое приятное воспоминание? – Наверное, тот момент, когда я впервые добыл совершенно секретные документы. Я понял, что могу работать и у меня получается. Были и печальные эпизоды, когда кого-то из наших, к кому я имел отношение, разоблачали и даже сажали в тюрьму. Помню и совсем противный момент. В 93-м, когда я, уже в отставке, оказался в Лондоне, меня попытались завербовать англичане. – Ваша реакция? – Я их устыдил. Сказал: «Если бы я был на вашем месте, мне бы в голову не пришло к вам с этим обращаться». Вообще это же деликатный момент: надо сначала человека изучить, посмотреть, в чем его слабые места, а не делать такое нахальное предложение: не будешь ли ты на нас работать? Я помню, в 60-е годы на Ближнем Востоке американцы частенько действовали нагло. За это один из них получил от нашего сотрудника в баре пивной кружкой в лоб. У него даже шрам на лбу сохранился, и он потом рассказывал об этом эпизоде, когда выступал с лекциями в ЦРУ. – Что самое трудное в работе разведчика? – Это как раз и есть самая большая трудность – приобрести источник, говоря нашим языком, завербовать агента. Человек разрабатывается, изучается, его «привязывают» на идейной или денежной основе. – Сколько у вас было таких агентов за карьеру? – Иностранцев – шесть. Необходимое условие для нормальной длительной работы с человеком, конечно, личная симпатия и взаимное доверие. Трудность в том, как создать условия для продолжения контакта с ним. Ведь за рубежом каждый советский человек с диппаспортом автоматически подозревался в принадлежности к разведке. Значит, надо было так организовывать встречи, чтобы они не фиксировались. В Азии сделать это сложно. Вот в Европе в любом городе масса кофеен, пабов. Кому интересно знать, о чем разговаривают два белых человека? А в местах, где я работал, – таких как Карачи, Равалпинди, Дели, Тегеран – приходилось исхитряться. – И постоянное напряжение, ожидание разоблачения? – Во время операции (встреча с источником, заложение тайника или его изъятие) тебя могут захватить, причем сделать это разными способами: могут и бока намять, и дорожный инцидент устроить – грузовиком на тебя наедут. Могут просто выгнать без объявления причин, но с шумом. Это большая неприятность, поскольку возможность использования «засвеченного» человека резко снижается. – Как вам удавалось «обхитрить» контрразведку? – Приходилось подбирать человека в пустынном месте и минут 20 ездить с ним. Существует железное правило: если подозреваешь слежку, у тебя должен быть запасной вариант – ты едешь к приятелю, в клуб и т. п. И у наблюдателя не должно быть оснований обвинять тебя в том, что ты оторвался. В следующий раз не оторвешься, не пожалеют сил. Кстати, были и смешные случаи. Я как-то через агента получил (не буду говорить, в какой стране) секретный отчет бригады наружного наблюдения о том, как от них оторвался объект, мой работник. И вот они пишут: мол, у него машина была мощнее. А я-то достоверно знаю, что мой работник нормально ехал, они его просто потеряли. Так, вместо того чтобы в этом признаться и получить выволочку от начальства, они использовали этот эпизод, чтобы выбить из своего руководства деньги на обновление автопарка. Горбачеву я был неинтересен – Как вы стали начальником ПГУ? – В январе 1989 года, когда я был заместителем начальника ПГУ (исполнял его обязанности Вадим Кирпиченко), Владимир Александрович Крючков, председатель КГБ, вызвал меня в Кремль на беседу к Горбачеву. Я понял, что речь идет о моем назначении. Разговор с Горбачевым был совершенно пустой, я ему был неинтересен, он лишь сказал: сейчас мы ведем серьезные переговоры по разоружению, надо чтобы нас не обманули… – На посту шефа разведки вас сменил в 1991 году Евгенией Примаков. – Я прекрасно отношусь к Евгению Максимовичу, надеюсь, и он ко мне тоже, хотя каких-то специальных встреч у меня с ним не было. Одна беседа состоялась, когда я уходил с должности в 1991 году, а он в нее вступал. Разговор был в основном о «золоте партии», тогда это всех волновало. Я откровенно изложил то, что мне было по этому поводу известно. К «золоту партии», если оно вообще существовало, в чем я сомневаюсь, разведка никакого отношения не имела. Хотя нас использовали для передачи средств зарубежным компартиям. Эта практика существовала еще с коминтерновских времен, и она мне не очень нравилась. Раньше в некоторых странах партийные советники это делали почти официально, без соблюдения особой конспирации. Проводить эти операции нам поручили после одного прокола, который произошел, по-моему, в Новой Зеландии. Тогда «чистый» дипломат («чистыми» называли людей, которые нашей службе не принадлежали), чуть ли не посол, передавал деньги тамошним коммунистам, а полиция или контрразведка это усекла, и наружу выплыла неудобная правда. – Уж если мы пошли по персоналиям, то не могу не спросить про Юрия Андропова. – Юрий Владимирович принимал меня шесть раз. Вызвал к себе, например, в апреле 79-го года, перед моим назначением резидентом в Иране. А я уже напитался иранской ситуацией – по книгам и оперативным документам. Андропов дал мне совет держать с персами ухо востро. Я запомнил его слова: «Это такой народ, что ты, брат, опомниться не успеешь, как они тебя в лужу посадят». Оказывается, он имел дело с тудеистами, иранскими коммунистами, когда работал в ЦК. Это был разговор коллеги с коллегой, никакой назидательности. Для меня и для всех в нашей службе Андропов – это икона, все соизмеряется с ним. – Изменилась бы история, если бы он прожил на десять лет дольше? – Если это предположить, то я думаю, что история России сложилась бы иначе. Андропов был человеком калибра несоразмерно большего, нежели Михаил Горбачев. Он был самостоятельным мыслителем, именно он впервые, в статье в журнале «Коммунист», написал: нам надо осмыслить, в каком обществе мы живем. Все знали, в каком – в обществе развитого социализма. И вдруг один из руководителей ставит вопрос таким, революционным образом. Иными словами, сначала надо было построить хорошую жизнь, а потом назвать ее социализмом. А у нас все получилось наоборот. – Такое впечатление, что вам по жизни везет. В чем, по-вашему, главное везение? – В том, что родился на этот свет. – А то, что вас пригласили в разведку? – Я вообще считаю, что в жизни очень немного моментов чистой удачи или чистой неудачи. Человек – это сумма обстоятельств, в которой он – не самое главное слагаемое. ИЗ СОБРАНИЯ АФОРИЗМОВ Л. В. ШЕБАРШИНА -Всегда были люди с ловко подвешенными языками. Теперь появилось много языков, к которым ловко подвешены маленькие человечки. -Через телевидение духовную пищу народу дают не только пережеванной, но и переваренной. -Никак не добьемся перелома, но вывихи уже есть. -Почему-то мы, простые русские люди, не ощущаем своей особой духовности. Видимо, принюхались. -Мы подвели итоги. Итоги подвели нас. -Край нечаянных миллионеров. -Лечиться – дорого, умирать – дешево, но хоронить – дороже, чем лечить. Надо жить.