Полет – это потрясвюще!

[b]Расшифровку записанной на диктофон беседы с Юрием Никулиным о Высоцком принес к нам в редакцию Олег ВАСИН, дизайнер мебели, давний и страстный поклонник творчества Владимира Высоцкого, собиратель наследия знаменитого артиста. Беседа записана О. Васиным в феврале 1997 года. Материал подготовлен к публикации в отделе культуры, печатается с сокращениями. Авторские (никулинские) интонация и стилистика сохранены с предельной бережностью — мы отдаем себе отчет, что публикуем живое свидетельство памяти двух знаковых фигур своего времени – в определенном смысле документ эпохи.[/b][b]— При каких обстоятельствах вы познакомились с Высоцким?Ю. Н.:[/b] Я увидел фильм «Вертикаль», и там он пел песню «Если друг оказался вдруг…» Очень мне понравилась песня. Я ее все напевал, я вообще люблю песни. У меня в детстве были две любимые песни. Это песня, которую пел отец мне, она называлась «Трансвааль, Трансвааль — страна моя».А вторая, которую пел Утесов, — «Раскинулось море широко». Я прямо замирал, когда вступали скрипки. И вот в данном случае первое знакомство с Высоцким у меня было на расстоянии.[i]В это время в кабинете Ю. Н. залаяла собака. Оказывается, это зазвонил внутренний телефон— игрушечный песик. «Ему нужно нажать на живот, и он будет со мной переговариваться», — объяснил Никулин.[/i]Потом пошли песни на катушечных магнитофонах, «на ребрах», я слушал Высоцкого, и мне он очень нравился. До него у меня был кумир – Окуджава. Я записал его на магнитофончик, такой хрипленький, фирмы «Spalles» во время съемок у звукооператоров на «Мосфильме». Потому что все хорошие записи были в основном у звукооператоров. Я у них переписывал и домой приносил.До 1971 года мы жили в коммунальной квартире на улице Фурманова, дом 4, квартира 3, напротив дома писателей. Пожилые люди, соседи воспринимали песни Окуджавы с недоумением, а когда я принес их в цирк, ребятам, молодежи, очень понравились.Говорят — интересно! А один режиссер моего возраста, говорит: «Юр, ну что это за песни? Такие песни, — говорит, — и я смогу написать»… Я был, кстати, свидетелем провала Булата в Доме кино. На одном из первых его публичных выступлений. Стали кричать из зала: «Хватит!» — свистеть. Он ушел со сцены, а мы тогда не были с ним знакомы, я просто к нему подошел. Он стоял на улице, шел дождь. Я просто пожал ему руку и ничего не сказал. Потом мы подружились. И вот Окуджаву сменил, ну, не то чтобы сменил, а как бы произошел такой переход на Высоцкого.И вот однажды режиссер Александр Митта, у которого я снимался в фильме «Друг мой — Колька», говорит: «Кстати, Юрий Владимирович, ко мне сегодня приходит в гости Высоцкий». Я говорю: «Ну-у-у!» Приходите, говорит, с Таней. Митта жил тогда на улице Удальцова, слева от проспекта Вернадского.Мы приехали, сидим ждем. Открывается дверь, появляется небольшого роста мужичок. Самое потрясающее — ведь я его никогда не видел и по его голосу представлял себе, что он здоровый мужик, накачанный, обязательно у него борода и шрам. Таким голосом может только такой человек петь.А он — небольшого роста, без какой-то внешней физической силы. Оказался самый простой, очень скромный. Пожал мне руку: «А я вас знаю, я вас в цирке все время видел, я ведь жил около цирка и все время бегал смотреть представления». Ну, выпили. Он пил сухое вино только. Это мы там водку пили, а он сухое вино. И потом взял гитару и стал петь.Примерно на третьей песне у меня возникло ощущение, что он затрачивает необыкновенное количество своих духовных и физических сил. У него на шее вздувались вены, жилы. Когда он пел, мурашки по телу бегали. У меня одна из любимых его песен, я скажу вам, — «Идет охота на волков».Для меня таким потрясением была эта песня! Потом мы с ним подружились, встречались в основном у Митты.[b]— В каком году вы познакомились?Ю. Н.:[/b] Я не помню, но уже после «Вертикали». И вот он спел эти песни, потом мы сидели и разговаривали. Он говорит, что в цирк хочет пойти. Я его пригласил в цирк. Он пришел, но не сразу, смотрел нашу программу. Мы работали с моим партнером, с Шуйдиным, «коверными». Потом зашел к нам в комнату. С ним были еще женщина и мальчик. Потом они ушли, а он остался. У нас буфет рядом был. Берем там пиво, все остальное. Выпили немного водки. Конечно, все ребята пришли цирковые, набилась полная гардеробная. «Жалко, – говорят, — гитары нет!» Нашли гитару, и он там пел. Потом мы разговаривали. Он говорит: «Люблю цирк, обожаю. Одно время даже мечтал…» Потом, говорит, он со мной на «вы» был: «Скажите, а вот кем бы я мог работать в цирке?» И я посмотрел на него и говорю: «Я думаю, что по своей структуре, по физическим данным — в воздушном полете. Причем, конечно, не лавитором, который ловит, самый здоровый, а вольтижером — у вас легкое тело, и вы будете на высоте». Он, помню, заулыбался, говорит: «Да, полет — это, конечно, потрясающе!» Но как-то не заладилось, говорит, только мечта осталась детская. А я, говорю, как мечтал в детстве быть клоуном, так и стал клоуном.Следующая встреча у нас была опятьу Митты. Приехала Марина Влади с детьми, мы с ней тоже познакомились. А у меня машина была такая большая, по тому времени первая или вторая в Москве, «Волга»-универсал, с номером 80—60. И я ребят посадил, ее двоих мальчишек, сына Митты — Женю. И я их катал. А потом прочитал фразу в Марининых воспоминаниях, я уж не помню точно: «…там был артист, Юра Никулин, очень добрый. Он все время катал детей на машине». Так отложилось у нее.[b]Из книги Марины Влади «Владимир, или Прерванный полет»:[/b] [i]«Мы часто встречаемся в цирке в компании добряка Никулина, который так любит детей, что десятками катает их на своей машине по Москве. В ваших отношениях чувствуется взаимное восхищение».[/i]— Потом однажды снова позвонил Митта, говорит: «Великое событие: прилетает Марина Влади, она записала первую пластинку. Хотим ее послушать у меня дома». Мы приехали. В то время мы с Володей были уже на «ты». Я говорю: «Ну что же ты, Володя, ну зови меня на «ты», я ведь ненамного старше тебя». Он говорит: «И мне так тоже легче». Удивительно интересно с ним было разговаривать. Но разговаривать, когда народу не было.Так вот, завели пластинку, она пела песни на его стихи. Мне не очень понравилось, а он переживал страшно, на всех смотрел — кто как реагирует.Должен вам сказать, что чем дальше шло время, мне казалось, он становился более глубоким, более философским. Удивительно чувствовал юмор. Он прекрасно слушал анекдоты, смеялся как ребенок. А сам не пытался даже рассказывать. Что-то я рассказал ему первый, а он говорит: «Рассказывайте, рассказывайте – мне интересно слушать». И смеялся, детская такая улыбка у него была.Как-то был разговор о войне, я спросил его: «Скажи вот эти песни «Он не вернулся из боя», «Нейтральная полоса», я ведь прошел всю войну, и я их чувствую, а ты как-будто рядом со мной их сочинял». А он говорит: «Понимаешь, я очень много расспрашиваю у людей, я это все пережил, через себя перенес. Мне иногда кажется, что я сам воевал».Есть стихотворение неизвестного лейтенанта, которое после гибели нашли в его полевой сумке. Это мне Евтушенко рассказал, а ему еще кто-то.[b]Война[/b][i]Мой товарищ в смертельной агонии,А вокруг все страшней да страшней.Дай-ка лучше согрею ладони яНад дымящейся кровью твоей.Что с тобой, что с тобою, мой маленький?Ты не ранен – ты просто убит.Дай-ка лучше сниму с тебя валенки,Мне еще воевать предстоит.[/i]Удивительные стихи. Очень сильно. Вот так же писал Высоцкий. Еще мне близки были его полублатные песни. Но особенно все-таки военные. Очень нравилась мне песня «Штрафные батальоны», я ее пел дома, среди своих.[i]«Все срока уже закончены, А у лагерных ворот, что крест-накрест заколочены, надпись:«Все ушли на фронт!....................................................Нам не писать: считайте коммунистом![/i]И я думал, как смело он пишет.В то время вообще на него косо смотрели. Никто бы так не осмелился писать в то время, а он писал. Я много знал его песен наизусть. Много пел, а сейчас вот слова забыл.[b]— А он знал, что вы поете его песни?Ю. Н.:[/b] Он не знал, и я не признался. Я считал, что свои песни только он сам мог петь. Своим голосом, своими чувствами он делал это лучше всего. Как мой отец говорил, что из всех поэтов лучше всех читал свои стихи Маяковский, как он, не читал никто. И Высоцкий тоже читал стихи, тогда у Митты... Как я мечтал, что он придет к нам домой, но не пришлось. Очень жалею, что я не был на похоронах, не простился с ним.А однажды Митта записывал нас вместе: Высоцкого, Визбора и меня. Митта говорил: «Сегодня вечер бардов!» Я иногда в компаниях пел песни, но при Высоцком я не пел его песен. А вот при Булате пел.Володя очень любил слушать. Например, вот мой партнер, Миша Шуйдин, очень скромный человек был, командир танковой роты. Двенадцать танков под ним сгорело, а на тринадцатом он сам чуть было не погиб. Рассказывал, как и что. Высоцкий спросил, я помню, потрясен был: «А вас наградили?» Шуйдин говорит: «У меня ордена Красной Звезды, Боевого Красного Знамени».Высоцкий: «А что же вы не носите их?» Шуйдин: «А зачем? Чтобы показать, какой я был! Я не хочу». А Высоцкий говорит: «Правильно». Я говорю: «Вот ты, Володя, скромный — и он такой же!» Как, например Папанов. Папанов мечтал купить машину. Я говорю: «Толь – ну ты же инвалид войны, пойди в военкомат, они там выделяют, там есть. Он говорит: «Ну что ты, идти просить – неудобно!» Так что вот мы с вами на Папанова перевели разговор через Высоцкого. Хотя они тоже хорошо были знакомы.И с Енгибаровым он был знаком, написал песню, ему посвященную, – «Канатоходец». Енгибаров, кстати, писал очень неплохие новеллы, интересные. Он был думающий клоун, а это у нас редко, чтобы клоун читал книги, любил стихи.[b]— Как вы думаете, почему Высоцкий написал такую строчку: «Я не люблю манежи и арены, на них мильон меняют по рублю!»?Ю. Н.:[/b] Я думаю, что это про римский цирк, когда на аренах дрались гладиаторы. Меня всегда, например, волнует, когда говорят — «циркачи». Это так же, как лилипуты очень не любят, когда их так называют. Они — «маленькие». Мне рассказывали, как в одном из наших цирков был ансамбль лилипутов. Музыкальный джаз лилипутов под управлением Кочуринера. В одном городе вывесили плакат: «Советские лилипуты – самые большие лилипуты в мире!» Это вошло в историю цирка.[b]— Вы бывали на выступлениях Высоцкого?Ю. Н.:[/b] На концертах — раза три. Билетов у меня не осталось. Артисты ходили без билетов. Нас узнавали в лицо. На Таганке я видел «Гамлета». Володя пригласил моего родственника, детского хирурга Станислава Долецкого и нас с женой. После спектакля мулисы. Высоцкий был совершенно измочален, как наши акробаты после выступления, он без сил был совершенно. К нему заходили люди, а он сидел измученный, но видно, ему было очень приятно, что все заходили. Я не забуду, как в Москву приехал Марсель Марсо. Два отделения он выступал один.После выступления у него, очень усталого, все брали автографы. И корреспондент спросил: «Скажите, месье Марсо, это наверное, ужасно? Вы такой усталый, весь мокрый, и вам приходится еще давать автографы?!» Он отвечает: «Было бы гораздо хуже, если бы автографы не просили».[i]В это время зашла секретарь Никулина.[b]Ю. Н.:[/b] «Да, милая?»Секретарь: «У вас уже живая очередь! Вы еще надолго?»[b]Ю. Н.:[/b] «В общем, к концу идем. Да, если придет Лескер Зина, скажите, чтоб пропустили, мы с ней воевали вместе».[/i][b]— От встреч с Высоцким у вас ничего не осталось? Автограф, может быть…Ю. Н.:[/b] К сожалению, нет, у нас как-то не было принято подписывать. Когда мы снимались с Шукшиным под Волгоградом, он вдруг принес только что вышедшие книги своих рассказов. Я говорю: «Вась, ну подпиши!», а он: «Юр, зачем подписывать? Мы, артисты, будем друг другу подписывать, совсем уже обалдели!»[i]Опять вошла секретарь и сказала, с упрекомглядя на нас:— А с Татьяной Николаевной вы поговорите?[b]Ю. Н.:[/b] «Естественно!» «Да, Дженни. Герберт слушает!», — сказал Никулин в телефонную трубку.Мы засмеялись.[/i]— Я только сейчас закончил давать интервью о Высоцком. То, что знал, я рассказал. Я не сказал, что однажды Высоцкий встречает меня и говорит: «Юрий Владимирович, я хочу вам прочитать стихи, которые никогда еще не читал», а я ему рассказал анекдот, а он ответил: «Вы гениальный анекдотчик!» После этого мы с ним пошли и долго беседовали с помощником Хрущева. Ну, сейчас же можно врать, что угодно! Все в историю войдет. Как мой папа говорил: «Врет, как очевидец!»[b]4 февраля 1997 года[/b]