Наш сериал знаменитые грешники

…Сил не было смотреть на это убожество.Бедный Александр Иваныч, бедный, бедный Куприн! «Не вписался» в эту жизнь, не нужен, забыт, заброшен. Кто сейчас читает «Гранатовый браслет», или «Листригонов», или «Гамбринус», или «Олесю»? Кто помнит, о чем «Поединок»? Да что я, в самом деле… ну разве что «Яму» — да, знают. Даже кино вроде бы сняли. Потому что про проституток, актуальная тема. А «Белый пудель» – что? Любовь, верность, дружба — господи, да кому это интересно?! Стоило же прожить такую жизнь – яркую, кипучую, фантастическую, с небывалыми взлетами и неимоверными падениями, полную захватывающих дух приключений, чтобы тебя вот так, век спустя, не помнили… Перечитала воспоминания Корнея Чуковского. Ну дивный же мужик был Александр Иванович! «…Я пришел к нему спозаранку по важному и спешному делу: в качестве редактора журнала «Сигнал» хотел упросить его, чтобы он написал для журнала рассказ… но поговорить не удалось — в номер нагрянули какие-то незнакомые люди и увлекли Александра Ивановича к новым приключениям и подвигам… и началось особенное — купринское — кружение по городу. Неутомимый пешеход, он вечно рыскал из улицы в улицу в азартной погоне за новыми впечатлениями. В тот день ему нужно было побывать и на митинге работников прилавка, и на съезде каких-то сектантов, и в психиатрической лечебнице доктора Прусика, чтобы потолковать с каким-то необыкновенно интересным лунатиком… вдруг ему почудится, что он недостаточно знает какие-то подробности из жизни петербургских цыган, и на целые сутки застрянет в их таборе, а то заподозрит, что тот осанистый тамбовский помещик на самом деле известный шулер… Вечно его мучила жажда исследовать, понять, изучить, как живут люди всевозможных профессий – инженеры, фабричные, циркачи, конокрады, монахи, банкиры…» А вот что писал Бунин: «Чем больше я узнавал его, тем все больше думал, что нет никакой надежды на его мало-мальски правильную, обыденную жизнь, на планомерную литературную работу... мотал он свое здоровье, свои силы и способности с расточительностью невероятной, жил где попало и как попало с бесшабашностью человека, которому все трын-трава…» А это – снова Чуковский: «Так приманчива была для него скитальческая, свободная от всякого регламента жизнь… и все равно не мог обойтись без «Золотого якоря», «Капернаума» и «Вены», где его все тесней окружала трактирная шпана… больно было видеть Куприна отяжелевшего, с остекленелым лицом… для меня всегда оставалось загадкой, почему такой сильный, волевой человек, безбоязненно входивший в клетку к тиграм, не может вырваться из пьяной, забубенной среды и преодолеть ее жестокое влияние. Обыватели злорадно глумились над этой слабостью большого писателя. По городу в то время ходили стишки: Если истина в вине, Сколько истин в Куприне! И еще: Водочка откупорена, Плещется в графине.Не позвать ли Куприна По этой причине?… …Так и запомнились мне два Куприна: один — отравленный вином, опустившийся, другой – бодрый, неутомимый, талантливый, упоенный жизнью, сжигаемый страстным любопытством ко всему, что творится вокруг…» Могучий был мужик, что и говорить – умел побеждать! Побеждать себя и страсть свою — и побеждал, и оживал, и восстанавливался, и снова – писал, работал, творил… А потом будет революция, и эмиграция, и возвращение оттуда, и годы любви, и годы признания, и годы… забвения. Забвения, перед которым бессилен человек. Даже такой могучий, как Александр наш Иваныч. Хотя… …Нет, я, конечно, понимаю, что хвастаться нехорошо. И, может, не такая уж я примерная мать. Но когда мы вместе с десятилетним сыном смотрели ту пресловутую передачу, в которой срамились юные маклеры, или как их там, пытаясь угадать фамилию писателя, — ребенок презрительно сморщил нос: — Ну и придурки! – хмыкнул сын, кивая на экран.– Это же надо — «Белого пуделя» Куприна не читали!