3 декабря Игорь Яцко назначен главным режиссером театра

Саратов исправно поставляет в столицу театральные таланты. Игорь Яцко начинал в знаменитом Саратовском ТЮЗе, но жажда иного пути в искусстве не давала ему покоя. Пока он не узнал об Анатолии Васильеве. Со «Школой драматического искусства» Игорь Яцко прошел все 20 лет ее существования. Другими словами, если вы хотите понять, что такое стиль Анатолия Васильева, обратите внимание на то, как играет Игорь Яцко. Не зря же, когда возникла необходимость возглавить художественную жизнь в осиротевшей «Школе драматического искусства», и учитель, и ученики единогласно предложили Яцко. 3 декабря он был назначен главным режиссером театра. – Вас долго не хотели назначать главным режиссером – мол, как же ученик будет руководить учителем. Что изменилось сейчас? – В прошлом сезоне место главного режиссера занимал Анатолий Васильев, а меня наш режиссерский совет предложил на место худрука, чтобы художественное руководство осталось за людьми нашего театра. Но у Комитета по культуре были аргументы против – нельзя ставить ученика над учителем. Васильев тогда решил оставить пост главного, чтобы разрубить этот узел и освободить театр от своего конфликта с властями. С тех пор у нас работал режиссерский совет под моим руководством и росла тревога, что на свободное место худрука придет человек со стороны, не знакомый с программой нашего театра. И мы приняли совместное решение, что я должен занять это место. – По вашему ощущению, это «жизнь после жизни», брошенность учителем, возрождение или просто перевернутая страница? – Прошлый сезон был очень сложный. Все предыдущее время Васильев берег нас и брал на себя функцию защитника театра. Изолировал от политических бурь во внешнем мире и требовал от всех качественной работы. Но когда случилась реорганизация, и все, что подвигло Васильева на долгий творческий отпуск и уход, заставило нас выйти на рубежи защиты нашего театра. И направить все силы на организацию творческого процесса. Всегда остается надежда, что обстоятельства изменятся и Васильев вернется. И что удастся сохранить этот стиль. А потому процесс передачи традиции от учителя к ученикам в любом случае необходим. Анатолий Александрович часто предлагал оставить рутину прошлого и начать сначала, так что я привык начинать все сначала. Сейчас вспоминаю свои ощущения от 88-го года, когда я только пришел к Васильеву и весь мир лежал впереди. И сегодня, несмотря на 20-летний опыт работы, весь мир опять лежит впереди. – В «нормальном» театре главный режиссер ставит сам, приглашает других и имеет право вмешаться в чужую работу. – У нас сосуществуют 8 режиссеров, все являются носителями школы Васильева. Мне очень важно, что я не один, есть режиссерский совет. Я не думаю, что мы должны вступать друг с другом в неразрешимые противоречия, когда один хочет так, другой эдак, а главный режиссер будет эти узлы разрубать. Надеюсь, что мы не допустим ситуации джунглей, борьбы за выживание и дикой конкуренции, что свойственно жизни. Должна быть творческая конкуренция, а не борьба за выживание. – То есть ваша задача – следить за моральной стороной вашего сообщества? – Скорее, это можно назвать этическими отношениями, и это очень важно. В прошлый сезон нам удавалось их сохранять, хотя, конечно, нас ожидают и рифы на этом пути. Хорошо, когда есть мощная харизматическая личность, но я не хотел бы, чтобы считалось, будто я занял это место. Мы же все изучаем Платона, у которого ясно описывается происхождение тирана. Тиран является как герой, потом перестает быть героем и, отстаивая право на первенство, становится тираном. И вот уже Нерон – лучший музыкант. Я хотел бы избежать такого развития. – А почему при Васильеве ученики так активно не выпускали премьеры? – Может, не имели потенциала, чтобы решиться заявить о своих амбициях. А потом работы всегда было много. Сам по себе принцип, который исповедует Васильев, – изучение театра как точного искусства, – достаточно сложен и требует большого времени. Как музыка, как балет. А театр – искусство, которое подвигает к дилетантизму. Об этом еще Станиславский писал. Мол, я и так в душе актер, так зачем же мне еще учиться. Васильев не зря назвал свой театр Школой, определив театр как путь познания, движение к совершенству почти недостижимому. И как только ты скажешь «остановись, мгновенье» – умрешь творчески. Мы идем долгим путем. Чтобы музыкант показал хороший результат, ему нужны как минимум 20 лет. Это знают все, кто связан с музыкой. Про себя могу сказать, что, поступив к Васильеву в 88-м году, я до 99-го не снимался. Не потому, что не приглашали, а потому что много времени тратил на обучение. А в 99-м захотел сниматься и заодно попробовать, как работает система Васильева на стороне. И убедился, что огромное количество добытых нами знаний необходимы актерам, которые хотят творческого роста, и только денег со славой им мало. Они просто не могут найти свою дорогу. – Вы как-то сослались на гоголевский «Портрет» – один художник рисовал для себя и создал шедевр, другой работал на публику. Но портрет может провисеть и дождаться благодарных потомков. А как совместить сиюминутность театра с нежеланием работать на потребу? – А очень просто – сохранять спектакли Васильева. Они сложные, требуют тренингов и большого количества сводных репетиций с большим количеством актеров разной специфики. Но я вижу, как растет количество зрителей, способных это воспринимать. Бывает, что человек, считающий себя культурным, обладателем сформировавшегося вкуса, часто не воспринимает новую эстетику (ведь тот же Васильев очень сильно менялся за эти годы). А рядом сидит человек совершенно не искушенный и не заштампованный, который втягивается и понимает все. Спектакли Васильева во многом опережают время, но время постепенно догоняет их. Действительно, спектакль получается при взаимодействии двух «планет» – актеров и зрителей. При этом актеры никогда точно не знают, что видят зрители, а те до конца не понимают, что играют актеры. Но в идеале возникает и третье «тело» – я называю его эфирным телом спектакля, – которое чувствуют и актеры, и зрители. Его рождение нельзя зафиксировать, снять на пленку, но все свидетели долго хранят в душе воспоминания о нем. – Как сейчас обстоят дела со студией на Поварской? – Совсем недавно мы отыграли последнюю серию «Каменного гостя» – будем переносить спектакль на Сретенку. Там стало невыносимо. Очень сложно договариваться насчет аренды и сроков. А если учесть, что наши спектакли играются сериями, а перед этим собираются заново, как перед премьерой, это особенно сложно. Больно видеть, как замусоривается пространство. Появились какие-то безвкусные гобелены и портьеры на окнах. Запахло кухней. Постоянные запреты – туда не ходите, сюда нельзя. Пространство умирает – так отвердевает и превращается в мусор ракушка, когда из нее выпал моллюск. – С директором вы сработались? – В прошлом сезоне нам пришлось напряженно работать, чтобы в горячих спорах и среди многих противоречий находить пути сотрудничества, чтобы точно определить сферы влияния и ответственности, а также системы взаимодействия. Кажется, мы многому научились за это время, и сейчас начинают открываться достаточно далеко идущие перспективы художественно-деловой жизни театра. – А что заставляет вас сегодня отрываться от театра ради кино? – Я бы не хотел оставлять актерство. В театре я как актер могу работать только с Васильевым, все пробы с другими были мне неинтересны. Поэтому я должен как-то решать свою актерскую театральную судьбу. Сейчас мы делаем «Фауста» с Борисом Юханановым, где я играю Фауста. А кино для меня сегодня – единственная возможность встряхнуть мышцы и душу. В театре мне сегодня все больше приходится работать режиссером и педагогом и, как правило, с людьми младше себя. А когда-то я был самым младшим в труппе... И поэтому если я оказываюсь в окружении тех, кто старше, начинаю опять чувствовать себя юношей. Мне важно сегодня переключиться на что-то другое, чтобы взгляд прояснился. – Один из ваших рекордов – 24-часовой спектакль-акция по «Улиссу» Джойса. Что подтолкнуло вас к этой затее, кроме неподъмности задачи, и были ли зрители, выдержавшие все сутки? – Были. Были и те, кто мечтает о повторении, и те, кто наслышан, но не видел и очень жалеет. Я не придумывал этот замысел, он сам придумался. «Улисса» я дочитал не с первого раза, месяцев за восемь, в основном в метро. И постепенно он начинал мне нравиться. Законченный в 14-м году, он точно распахивает двери навстречу всей литературе ХХ века, путешествует по будущим стилям. А поскольку я люблю цифры, я обратил внимание на дату, на единство времени и вспомнил, что в 2004 году дню, описанному в романе, исполнится 100 лет. И решил, что должен прочитать его за день – хоть самому себе. Ничего не зная про то, что День Леопольда Блума отмечают во всем мире. Но подсчитал, что одному мне, если не есть, не пить, не спать, понадобится 90 часов. Тогда я создал систему чтецов, поделился с художником Владимиром Ковальчуком, который придумал инсталляции. Когда мы задумывали это, еще не было нашего здания на Сретенке. – Его построили специально для вашей акции. – Я тоже так думаю. Действие шло на 13 площадках, и было интересно наблюдать за тем, как раскрывается пространство. – Игорь Владимирович, искусство важнее жизни? – В юности я хотел посвятить свою жизнь искусству – не меньше. Долгое время я жил именно так, на этой волне пришел к Васильеву. Потом в моей жизни настал другой период, когда я увидел, как много упустил в жизни, так узко направившись в сторону искусства. Вдруг стало очень нужно отделять одно от другого, важно было состояться в жизни. А дальше начинаешь понимать, что главное не жизнь и не искусство, а жизнь духовная. Осознание, что ты присутствуешь под чьим-то взглядом. Я знаю, как сильно увлекает искусство и жизнь, как с возрастом открываются новые горизонты. Но при этом чувствую, что когда они открываются, чем больше интереса и перспектив появляется, тем более ты удаляешься от духовной вертикали.