Ампутация души

«КАТЯ, Соня, Поля, Галя, Вера, Оля, Таня» – героини «Темных аллей» Бунина («Визитные карточки», «Месть», «Мадрид», «Галя Ганская», «Волки», «Таня»). Их именами назвал свой спектакль Дмитрий Крымов. В этих рассказах мужчина – практически всегда безымянный рассказчик, женщина – обладательница имени и точно обусловленного именем права на неповторимость. Мужчина – разрушитель, даже если он охвачен любовью, женщина – жертва, которую он хоть и любил, но «погубил так неумело». И которая делает пронзительно ощутимой непоправимую обреченность любви.Казалось бы, любой постановщик Бунина (что, по известным причинам, редкость – кроме Сергея Женовача со студентами за последние годы и не вспомнишь никого) должен неизбежно оказаться в плену этой практически идеальной прозы и следовать ее законам. Смаковать ее оттенки и нюансы, вновь и вновь поражаться психологической достоверности переживаний. Но Дмитрий Крымов, став по-своему уникальным режиссером, остался художником, которому важен визуальный образ: жутковатая сердцевина, скрытая в кружеве слов.Стилистическая гармония бунинской прозы зачастую становится в его спектакле звуковым фоном. От рассказов оторваны «лоскуты»: один фрагмент тонет в крике, другой произносится пофранцузски, третий превращается чуть ли не в бубнеж, которым пожилой господин (Валерий Гаркалин) пытается заговорить самого себя, чтобы не видеть, как рядом бушует чья-то молодая, бесстыжая страсть.Крымов собрал бунинских мужчин в импровизированной курилке, где (как сегодня яхтами и дворцами) так отрадно было похвастать друг перед другом настоящими чувствами, подлинными страстями и пережитыми утратами. Женщин же превратил в хрупких, дорогих, коллекционных кукол – одно неловкое движение, и кукла навсегда сломана. Но она так красива, так притягательна, что выбросить ее из своей жизни рука не поднимается.Одну такую (Мария Смольникова) и вовсе перепилят пополам вместе с коробкой (как она умещается в тесной коробке, изображая безногую, – ума не приложить). Она жалобно ойкнет однажды и безропотно затихнет. Мужчины онемеют, когда она извлечет себя из коробки: до пояса – барышня Серебряного века, ниже – инвалид. «Я художник, мне можно», – опомнится один, показывая красную «корочку». «Мы не дети», – спохватится другой. Но полукукла и не подумает смущаться под их взглядами. Беспечно, почти весело своим серебряным голоском она расскажет свою историю предательства, свою «ампутацию» души: как сидела в кафе, ожидая своего сбежавшего любовника и не зная, чем расплатиться («Месть»). И так тронет мужские сердца, что один из них вообразит себя спасителем, вернет ей ноги (сиречь возрожденную душу), поведет ее в танго новой любви, пока не обнаружит, что танцует с пустотой (еще один неповторимый трюк).Герои и героини Крымова часто «венчаются» с этой пустотой. Другая «кукла», Поля, из рассказа «Мадрид» (Анна Синякина), отчаянно стараясь понравиться, ведет диалог с пустотой (все реплики ее собеседника остроумно заменены субтитрами).Третья кукла Таня (Варвара Назарова) к своему искусителю готова карабкаться через любые преграды (по головам и плечам сидящих), чтобы навеки успокоиться в его объятиях с кровавой раной на голове.Постепенно маленькая сцена оказывается завалена обломками кукол – мы попадаем в музей писателя.Потомки бунинских мужчин – пестро одетое быдло с клоунскими носами из надутых жвачек, с айфонами и прочими «прикидами» – вваливается в эту кунсткамеру любви.И неожиданно натыкается на эфирное создание – восторженную экскурсоводшу. Ни черта не понимая про «физику и метафизику любви», они столбенеют при взгляде на нее, забыв лопнуть свои жвачки. И это смущение, это смутное подсознательное воспоминание о неведомых им чувствах и слишком сложных для них переживаниях кажется последней вспышкой человеческого в человеке.Финал отдан маленькому роботу-пупсу, потерянно марширующему по обломкам культуры и не понимающему, кто он и откуда.