Она говорит голосом Донбасса. Анна Долгарева делает главную ставку на человечность

Анне Долгаревой, известной в рунете под псевдонимом Лемерт, всего 29 лет. Для нее каска и бронежилет стали намного привычнее платьев и туфель на шпильке, а разбитые ударами украинской АТО окрестности Донецка превратились в поле работы. Когда-то Аня стремилась туда, чтобы надеть белое платье, но пришлось выбрать черное. Зато именно там она написала свои самые пронзительные, пробивающие до спинного мозга стихи. Военкор, поэт, а с мая этого года и верная супруга снайпера, Анна Долгарева рассказала корреспонденту «ВМ», как пережить то, что пережить, кажется, невозможно, и чему может научить война.

Время, когда нужно было делать выбор

— Аня, тебя уже не раз называли голосом Донбасса. У твоих страниц в соцсетях десятки тысяч подписчиков. Но о тебе самой информации преступно мало. Расскажи, пожалуйста, с чего начался твой путь в Донецк?

— На самом деле, мне кажется, что я довольно скучный человек с не самой интересной судьбой (смеется). Если начинать с самого начала, то я родилась в Харькове. Практически всю свою жизнь я была самым настоящим «технарем» - училась в физико-математическом лицее, а потом в университете на химфаке. Параллельно с этим уже тогда я писала стихи и увлекалась ролевыми играми – общалась с ролевиками, выезжала на различные полигонные проекты по известным книгами или компьютерным игрушкам.

Я уже заканчивала обучение и собиралась идти в аспирантуру, когда меня вызвал декан и четко сказал: «Выбирай: или наука или твои увлечения!». Я знала точно, что не готова отказаться ни от поэзии, ни от игр. При таком раскладе в аспирантуру я не попадала. Тогда я решила, что продолжу учебу в Киеве. Но и там с аспирантурой ничего не вышло.

— Тебя там тоже поставили перед выбором?

— Нет. Вышло так, что по прибытии в украинскую столицу меня накрыл приступ ужасной депрессии. В итоге, вместо того, чтобы готовиться к поступлению, я днями и ночами сидела, уткнувшись носом в монитор, играя в игры и стараясь не думать об окружающей действительности. Ближе к экзаменам я еще и подхватила бронхит. При таком наборе на поступлении в аспирантуру пришлось поставить жирный крест. Но я уже была в Киеве, и нужно было как-то выживать. Довольно быстро я нашла работу на одном из новостных сайтов. Первое время работала новостником, а впоследствии стала политическим обозревателем. Потом со мной случился Петербург.

— Как ты решилась уехать из страны?

— Это было несложно. Все случилось незадолго до пресловутого Майдана. Честно говоря, я всегда хотела уехать в Россию, а когда впервые увидела Питер, поняла: мне нужно, просто необходимо отправиться именно туда. Это была любовь с первого взгляда, искренняя любовь к городу. На переезд я окончательно решилась, когда соскочила со стационарного места работы на фриланс. Мне нужна была возможность работать удаленно. Как только она появилась, я собрала вещи и уехала в Город-на-Неве.

— Ты стала специальным корреспондентом киевского издания в Петербурге?

— Все было намного прозаичнее. На тот момент я устроилась на работу копирайтером и писала тексты к популярным или только что выпущенным компьютерным игрушкам. Моим работодателям было все равно, где я нахожусь, лишь бы работа была готова в срок. И до определенного момента все шло очень хорошо.

Человек из прошлого

— Когда все изменилось?

— Внезапно в сети появился молодой человек из моего прошлого. Он просто написал мне: «Привет, дорогая. Как ты? Я в Луганске. Командую артиллерийской батареей!». Мы начали общаться, и отношения закрутились снова. Тогда я все ждала, что он уйдет в отпуск и приедет ко мне, в Питер. Он обещал, что это вот-вот случится, нужно подождать совсем немного, а если подождать чуточку дольше, все станет совсем хорошо… потому что война скоро кончится. На случай, если этого не произойдет, был план «Б» - я сама перееду в Луганск, и мы все равно будем жить вместе.

— Вы познакомились еще в Киеве?

— Да, за несколько месяцев до моего отъезда в Петербург. Тогда все мои мысли уже были в этом городе. Я четко видела цель и не замечала препятствий. Важнее этого не было ничего. Я все же уехала, а он исчез со всех радаров – не звонил, не появлялся в соцсетях, не подавал никаких признаков жизни. Потом ему стало одиноко, и он решил найти кого-то, с кем может поговорить, кого-то знакомого. И нашел меня.

— Что случилось потом?

— А потом вышло так, что он не приехал в отпуск. Я сама явилась в Луганск значительно раньше, чем планировала. Вот только приехала я не для того, чтобы строить счастливую семейную жизнь. Вместо свадьбы меня ожидали похороны. Моего любимого человека застрелили. Его звали Алексей Журавлев.

Анна Долгарева - военкор, поэт, а с мая этого года и верная супруга снайпера / Фото: Из личного архива

Несовместимость с жизнью

— Аня, как тебе удалось пережить эту потерю?

— Еще год назад я бы сказала, что мне это не удалось. Я и сейчас не могу уверенно заявить, что окончательно смирилась с этим. Но ситуация действительно изменилась. Это сложно объяснить. Сейчас, оборачиваясь назад, я понимаю, что долгое время была в каком-то небытии. И сегодня все это рассказываю не я, а кто-то другой. Я стала другой. Можно сказать, что в этом горниле я переродилась. Тогда я осталась в Луганске, а затем переехала в Донецк.

— Почему ты решила остаться в городе, где все напоминало тебе о случившейся трагедии?

— Тогда у меня была одна цель. Относиться к этому можно, как кому будет угодно, но после известия о том, что Леши больше нет, я ехала на Донбасс… чтобы умереть. Сначала мне хотелось пойти в артиллеристы, в ту же бригаду, которой он командовал. Но в тот момент мне встретился один человек, который сумел на меня повлиять.

Он не стал утешать меня и сотрясать воздух бесполезными банальностями, а сказал четко и ясно: «Если ты хочешь воевать, воюй тем оружием, которым владеешь. Делай то, что у тебя лучше всего получается. Каким артиллеристом ты будешь – большой вопрос, а вот журналист из тебя хороший». Тогда я выпалила ему в лицо, что хочу не писать, а погибнуть. Он только усмехнулся и ответил: «Ты, девочка, не переживай. Военкоров убивают часто».

— Когда все это случилось?

— Два года назад, в 2015-м. Тот человек свел меня со своими знакомыми, и я начала писать для небольшого «желтого» сайтика. Вскоре мне удалось выйти на более серьезные и большие издания. Сейчас я пишу для сайта Пятого канала. Меня это радует, ведь компания питерская. Как говорится, можно уехать из Петербурга, но он сам не отпустит тебя никогда.

— Как ты сейчас смотришь на все это? Жутко не становится?

— Нет. Я до сих пор считаю, что мое желание умереть тогда было даже конструктивным. Мне просто хотелось быть рядом с любимым человеком если не в этом мире, то в другом. Вот и все.

Время, когда мне захотелось жить

— Сейчас ты прекрасно выглядишь. Я вижу перед собой красивую и счастливую молодую женщину. Как ты вернулась к жизни?

— В какой-то момент я поняла, что у меня ровно два выхода: или я прямо сейчас сама вскрою себе вены, или нужно начинать делать что-то конструктивное. Дорогое Мироздание решило, что, несмотря на все мои потуги, мое острое желание свести счеты с жизнью на передовой реализовано не будет. Вариант самоубийства был настолько крайним методом, что прибегать к нему не хотелось.

И тут, во время моего очередного приезда в Питер я познакомилась с городским шаманом. Он объяснил мне: «У тебя пустое сердце. Посмотри на себя! Если с таким сердцем ты придешь в вечность, тебя действительно не станет. Тебя просто разорвет, так что ты не сможешь быть с тем, кого любишь». Не знаю почему, но я ему поверила. Тогда я поняла, что если уж мироздание решило, что мне надо жить, нужно что-то делать. К тому же тогда я подобрала маленького котенка.

Это был тот самый Феликс, которого теперь можно чуть ли не каждый день видеть на моей странице в Фейсбук.

Последние года два Анна Долгарева постоянно старается писать про гуманизм и вечность / Фото: Из личного архива

— Котенок помог тебе выбраться из мрака?

— Когда он был совсем маленьким, Феликс все время болел. Он был очень хрупким. Когда ему становилось плохо, он забирался своими маленькими лапками ко мне на шею и долго сидел так. Я боялась, что если со мной что-то случится, кто же найдет моего котенка? Тогда я жила совсем одна. В общем, немного поразмыслив, я пошла и честно сдалась в больницу на попечение врачей. Мне тут же поставили диагноз: депрессия, тяжелый случай. Тогда мне было трудно даже ходить. В лазарет меня привезла подруга.

— Сколько времени ты провела в больнице?

— Месяц. Это был уже 2016 год. Меня тщательно пролечили, а потом отправили на реабилитацию в Крым. Там я приходила в себя еще месяца три. Вернулась на Донбасс в мае того года. И почти сразу же переехала из Луганска в Донецк. Лето – 2016 еще было каким-то безвременьем, но уже осенью я просто как-то утром проснулась и поняла: я не хочу превращаться в какое-то унылое существо, вечно несчастное и подавленное, да еще и с бутылкой в руке. Тогда я начала прицельно заниматься собой уже самостоятельно. На две недели я отправилась путешествовать по городам России. Во время этой поездки стало ясно: получилось. Я живу. Я жива.

Снайпер с позывным Скрипач

— Дорогое Мироздание быстро уловило твое намерение жить, несмотря ни на что?

— Ему потребовалось менее, чем полгода, чтобы поверить мне. Уже 23 февраля 2017 года мы познакомились с Андреем Милославским, моим будущим мужем. Намерение жить уже было абсолютно четким, и мысли о смерти, наконец-то, оставили меня в покое.

— Как произошло ваше знакомство?

— Мой друг, занимающийся гуманитарной помощью, позвонил мне и попросил передать в Алчевск пару деталей для беспилотника. Я сразу же согласилась. Этот человек делает здесь, в Донецке очень многое. Я его обожаю, так что об отказе не могло быть и речи. Мы договорились, что пока я по его просьбе езжу в Алчевск и обратно, он починит мой компьютер. По профессии он IT-шник. Я пришла к нему, чтобы отдать ноутбук и забрать детали, и обнаружила, что у него в гостях уже сидит один его хороший знакомый, про которого мой друг часто мне рассказывал. Больше скажу, у гостя уже была моя книжка стихов, недавно подаренная ему моим приятелем. Этим гостем и был Андрей, снайпер с позывным Скрипач.

— Каким было твое первое впечатление от него?

— Скрипач, мой будущий муж, оказался личностью весьма своеобразной и очень творческой. До войны он работал промышленным альпинистом и играл на гитаре в различных донецких группах. Андрей – человек очень интересный и образованный, несмотря на отсутствие традиционной «вышки». Увидев его впервые, я оторопела. Скрипач смуглый, а тогда у него была довольно внушительная борода. Он напоминал небритого горца. У меня есть привычка – накручивать волосы на палец.

И вот мы сидим, разговариваем, я накручиваю локон, и тут неожиданно от Андрея поступает предложение заплести мне косички. Я очень удивилась и согласилась скорее от изумления. По ходу разговора выяснилось, что ему тоже нужно в Алчевск, так что поедем мы вместе. Сразу скажу, что это путешествие обошлось не без приключений. В итоге, посреди дороги нам пришлось ловить попутку. Но по окончании нашего пути мы обнялись… и тут поняли, что совершенно не хотим расставаться друг с другом.

— Вы поженились через три месяца. У тебя не было ощущения, что все произошло слишком быстро?

— Пойми, это война. И однажды я уже раздумывала слишком долго. Здесь нет времени на то, чтобы приглядываться друг к другу, взвешивать какие-то «за» и «против» и о чем-то там рассуждать. Лучше жалеть о сделанном, чем о том, чего ты не сделала. Решение нужно принимать сразу же. Война не оставляет тебе времени, а фрустрации – шанса.

— Аня, каково это – быть женой снайпера? Ведь Андрей отправляется на работу не для того, чтобы виртуозно выводить гитарные соло…

— Каждый раз, когда он выходит на боевое дежурство, может случиться все, что угодно. Я знаю это. И это очень страшно. Полтора или два месяца с начала наших отношений я провела в этом состоянии непрекращающегося страха и волнения. А потом поняла: я ничего не могу с этим сделать. Таковы условия нашей сегодняшней жизни. Вот и все. Единственное, что мне под силу, - ждать и верить. Страх притупился, перешел в хроническую стадию, и я просто перестала так остро его осознавать. Можно сказать, что я устала бояться, отодвинула это чувство на задний план, а первую линию оставила для любви и доверия.

Анна Долгарева считает, что ее стихи во многом ощущаются как фотографии / Фото: Из личного архива

Вслушиваясь в вечность под обстрелами

— Говорят, на войне нет атеистов. Аня, ты веришь в высшие силы?

— Я могу назвать себя, наверное, агностиком. Я верю, но во многое. Например, верю, что после смерти с нами может произойти вообще все, что угодно. Думаю, у Вселенной есть какая-то сложная система, но она точно нелинейная и человеческим умом непостижимая. Случиться может все. Верующие люди говорят о рае и аде, а я верю, что помимо этого человек может умереть насовсем: если он жил с мертвой душой, она просто распадется на какие-то духовные атомы и перестанет существовать. А возможно, кто-то пойдет и переродится снова на этой земле. Есть и вариант, что кому-то уготована дорога по разным мирам. В моей картине мира жизнь совсем необязательно кончается смертью… но может. И вот об этом очень важно помнить.

— А твои стихи – это средство общения с миром, способ сохранить душу живой или просто выплеск эмоций в зарифмованных строчках?

— Для меня они скорее похожи на фотографии. Я очень люблю все красивое. Когда оно появляется внутри меня, мне сразу же хочется его поймать, зафиксировать и показать всем вокруг. Вот так я отношусь к своим стихам.

— Жизнь диктует тебе множество военных стихотворений. Но есть и иные… Они приходят сами или ты сначала выбираешь тему, а потом долго ее разрабатываешь?

— Это происходит примерно так. В начале у меня появляется некий внезапный сюжет, который сложно даже сформулировать. Потом, когда у меня есть время и эмоциональный запас, чтобы записать его в стихах, я его записываю. Это очень энергозатратно, так что силы для такого процесса нужны обязательно. Если у меня недостаток эмоционального ресурса, я просто не могу писать. В этом случае депрессия особенно страшна.

В таком состоянии у тебя просто нет сил, скажем так, производить качественный продукт, писать достойные вещи. Но если все в порядке, то ты берешь свой зарождающийся сюжет, начинаешь… и вокруг него сами по себе появляются слова, вырастают по периметру. Больше всего это напоминает озарение. Скажу честно, мне очень сложно в последствии править свои стихи. Мне нужно, чтобы они получались сразу. И я пишу. Каждая вещь для меня – распутанный клубок, который я вытянула из себя за ниточку.

— Какие темы тебе сейчас близки в особенности? Какие сюжеты приходят чаще всего?

— Последние года два я постоянно стараюсь писать про гуманизм и вечность. По крайней мере, мне самой это видится таким образом.

— Ты перевариваешь опыт человека, который хотел распрощаться с жизнью, но в итоге остался жить?

— Конечно, это в первую очередь. Я разделяю мысль, что мы можем что-то изменить только в этой жизни. Земля – это материя, и только здесь мы можем по-настоящему действовать. Если мы уходим за грани этой жизни, допустим, в другие миры, то повлиять на материю уже никак не можем. У нас просто больше нет инструментов для этого. Каждому из нас нужно успеть в этой жизни сделать столько хорошего, сколько мы сможем. Моя задача, судя по всему, еще не выполнена.

— Ты веришь, что слово может изменить этот мир?

— Я вижу, как оно меняет его здесь и сейчас. Я журналист, военкор. И вот, что я скажу: эта война – гибридная. Журналисты делают для нее очень многое. Хорошо это или плохо, добро они несут или зло – вопрос иной, оценочный. К примеру, украинцы часто упрекают меня, что своими статьями я только усугубляю ситуацию, помогаю разжигать войну все больше. А я уверена, что пишу совсем про другое – про людей. И мне хочется сказать им только одно: люди, оставайтесь человеками.

Это возможно, даже если ты стреляешь в противника. Самое страшное, что может случиться с нами сегодня – расчеловечивание. Если ты снайпер, ты должен стрелять, как бы ни было тяжело. Если перед тобой враг, у тебя нет выбора. И тут важно помнить: все равно ты стреляешь по живым людям. Сохранять это осознание дико сложно. Но если об этом забыть…

Я видела, что происходит с людьми в таких случаях. Наши украинские «партнеры» с совершенно спокойными лицами оправдывают убийство людей на Донбассе, объясняя это тем, что убитые – террористы. Сами напросились! Так им и надо… Так вот. Я не хочу превращаться в подобие таких «адвокатов дьявола». Я не хочу, чтобы в это превращались мои друзья, знакомые, люди вокруг меня. Именно поэтому я стараюсь кричать как можно громче: люди, оставайтесь людьми! Если кто-то позволяет себе оправдывать кошмар, мы должны сделать все, чтобы не последовать его примеру.

Писать стихи Анна начала, будучи студенткой технического направления / Фото: Из личного архива

Мертвые души

— Аня, это очень сильные, благородные слова. Но на войне следовать им крайне сложно. У тебя есть свой рецепт сохранения вот этого человеческого начала внутри тех, чьи близкие гибнут под обстрелами?

— Это действительно чудовищно тяжело, потому что на войне все, как на войне. Несколько месяцев назад я стояла над трупом убитой пенсионерки. Она сидела в своем доме и что-то шила, когда во двор залетел снаряд. Осколок пробил ей вену на шее. И вот я смотрю на эту бабушку. Она лежит передо мной, будто только что прилегла просто отдохнуть… А рядом стоит ее сын, взрослый уже мужик. Он даже не плачет. Он невероятно зол. В 2014 году убили его сестру и ее ребенка. Теперь он будет хоронить мать. А ты видишь все это и понимаешь: находясь в этом кошмаре постоянно, чтобы психика не сломалась, очень хочется сказать, что там, с той стороны – не люди, а твари, которых нужно уничтожать. Но это неправильно.

— Аня, так как же у тебя самой, прости, крыша не поехала?

— Одна моя московская знакомая недавно спросила то же самое. Так вот. Крыша у меня поехала. Но я стараюсь держаться. Я придумала себе множество напоминалок, чтобы не забыть, как делать нельзя. Спасибо нашим украинским «партнерам». Я смотрю на них и понимаю: вот так нельзя точно. Никогда. Ни за что. Понимаешь, они враги. Однозначно. Но если, к примеру, постоянно называть их «укропами», в голове наступит то самое расчеловечивание. А я так не хочу. Серьезно.

— Выходит, для тебя те, кто по ту сторону конфликта, - это искалеченные, потерянные, заблудившиеся, но все же люди?

— Именно. И среди них, к сожалению, - мои бывшие друзья. То, что с ними случилось, - как раз смерть души еще при жизни. Думаю, им хорошо и задорно живется. Они над такими рассуждениями смеются, они искренне желают смерти нашим гражданским. Они больше не похожи на людей с живой душой. Мне очень жалко их. Все равно, что я их похоронила.

— У тебя не было желания их остановить? Вразумить? Открыть им глаза?

— Я пыталась. Много раз. Но довольно быстро поняла, что это абсолютно бесполезно. Таким чудовищным образом сама их психика защищает себя от распада. Это очень мощная штука. Психическая защита делает все, чтобы человек продолжал считать себя хорошим и во всем правым. Давай вспомним все тот же Майдан. Я хорошо понимаю людей, которые пошли туда вместе со своими друзьями… и я понимаю, какую травму они там получили.

Многие из них были золотыми, мирными мальчиками и девочками, а тут вокруг начинается стрельба, гибнут люди. Выжившие, рядом с которыми свистели пули, слышались крики, пережили состояние крайнего ужаса. И вот тут бы до них достучаться, где-то в этот момент объяснить, в чем была ошибка… Но никто не стал заморачиваться этим вопросом. Психика у людей была поломана.

— Ты хочешь сказать, что этим изломом можно оправдать то, что творили эти люди в дальнейшем?

— Нет. Это тонкий момент. Мы их оправдать не можем, но они сами себя оправдывают. Когда они начали убивать, услужливая, уже нездоровая психика быстро объяснила им, что иного выхода не было. Они убедили себя в том, что поступают правильно. Они и своим друзьям, сидящим в тылу, практически не оставили выбора, ведь для многих признать, что их друг – убийца, равносильно собственному признанию в убийстве. Ну, и отдельный пламенный привет украинской госпропаганде, конечно же.

Мы ощущаем боль, а не ненависть

— Когда ты поняла, что то же самое случилось с людьми, которые некогда были близки тебе, что ты почувствовала?

— Это история в стиле хоррор. У меня было ощущение, будто буквально пять минут назад я была на отличной вечеринке среди потрясающих, прекрасных людей. Мы обнимались, нам было хорошо и весело. А потом я вышла на улицу подышать свежим воздухом, обернулась, посмотрела на них через окно… а там вместо людей – чудовища, протоплазма, бесконечные щупальца и монстры. Это какое-то непрекращающееся изумление, шок, от которого я никак не могу отойти.

— В соцсетях некоторые из них «поздравили» тебя со свадьбой натуральными проклятиями. Тебе не было от этого страшно?

— Нет, я чувствовала все то же глубочайшее изумление. За людей и мир в целом мне страшно давно. Я не зацикливалась на этом конкретном случае. Плохо другое. Даже в России сейчас есть, увы, схожая тенденция, некая «обратка». Она случается неизбежно, если постоянно нагнетать ситуацию. Процесс расчеловечивания проникает через границу. Конечно, в России он не настолько массовый… но игнорировать его не получается. Здесь также от раза к разу я слышу слова бесчеловечной ненависти. И вот это меня пугает по-настоящему.

— А в ДНР и ЛНР? Там тоже происходит нечто подобное?

— А вот тут этого, кстати, не будет никогда. Как ни странно, но под пулями и снарядами вырастает настоящий гуманизм. И этому подвержено большинство людей. Как-то раз на Новый год ко мне приехала подруга. Она москвичка, но сейчас живет в Петербурге. Мы бродили по улицам, подходили к людям и говорили: «Здравствуйте, одна из нас – из Харькова, другая – из Москвы. Мы пытаемся выяснить, а вот вы лично за кого? За ДНР или все же за Украину?».

Люди смеялись и угощали нас шампанским. И от всех мы слышали примерно одно и то же: мы не против Украины, а против украинской власти. Там, с той стороны воюют такие же люди, как и мы. Просто с ними что-то случилось. Что-то страшное. В Донецке и в Луганске нет ненависти. Есть боль. И вот она очень ощутима.

— Выходит, единственное лекарство от ненависти – реальные проблемы и трагедии?

— К сожалению, выходит, что так и есть. В ДНР И ЛНР люди научились быть человечными. И сегодня это наша самая большая ценность, одно из важнейших сокровищ, отвоеванных на этой войне.

Подписывайтесь на канал «Вечерней Москвы» в Telegram!