[b]Певец Максим Миронов напоминает скандинава, немца или англичанина, недавно окончившего один из престижных европейских университетов. Но стоит ему запеть – впечатление меняется. У Миронова удивительно красивый тенор, безупречная бисерная техника голоса, идеально подходящего для исполнения безумных россиниевских колоратур.[/b][i]Биография певца тоже необычна. Окончив Хоровую академию Виктора Попова и Гнесинское училище, он спел заметную заглавную в постановке «Геликон-оперы» «Петр Великий» и вскоре исчез из поля зрения отечественных меломанов. Ведь опер, подходящих для его голоса, в России никто не ставит. В Москве он теперь бывает наездами. Ведь на теноров, да еще россиниевских, да еще таких красивых и статных, в мире большой спрос![/i][b]– Максим, как вы оказались на Западе?[/b]– Я выиграл вторую премию на вокальном конкурсе в Германии. Эта победа стала узенькой форточкой в Европу. Сейчас ни для кого нет распахнутых окон. Но форточки иногда открываются, и в них можно пролезть.[b]– Но дальше вроде бы все покатилось как по маслу?[/b]– Меня пригласили участвовать в оперных прослушиваниях. Они напоминают спортивные соревнования. Театр ищет исполнителей разных партий, туда съезжается множество певцов, у каждого буквально пять минут, и нужно за это время, даже не распеваясь, показать, на что ты способен. Если ты в таких условиях сумеешь хорошо спеть, тебя могут взять в театр... В общем, прослушивание – не самая приятная вещь в нашей работе. Но если тебя заметили в одном театре, о тебе тут же узнают в другом.Если ты понравился какому-нибудь импресарио или директору театра, он позвонит своим друзьям, а те – своим. Хотя это не значит, что ты понравишься в другом театре. Но, по крайней мере, тебя пригласят на прослушивание. В России нет такой системы. Я не представляю, как певцы в России попадают в оперные театры![b]– Но вы же попали в «Геликон-оперу».[/b]– Мне просто повезло. Дмитрий Бертман искал исполнителя Петра I, а незадолго до этого в «Геликон» взяли другого ученика моего педагога, петь в опере «Кащей Бессмертный». И я стал просить: «Я тоже хочу в театр! Возьмите меня!» Наверное, во всех ситуациях нужно оказаться в нужном месте в нужное время. Это сложнее всего.[b]– Вы помните свой первый выход на сцену?[/b]– Такое невозможно забыть! Сначала все было хорошо, но в самом конце спектакля, когда Петра I вывозили на сцену на коне, со мной чуть не случился сердечный приступ. Мне вдруг стало так страшно!.. Хорошо, что спектакль уже заканчивался.[b]– С какой партии началась ваша карьера на Западе?[/b]– С Дона Рамиро в «Золушке». Впервые я спел его в Париже в «Театре на Елисейских полях». Это было два года назад, и я чувствовал себя на сцене как на доске для серфинга: «Где я? Что я? Что со мной?» Сейчас у меня уже появился какой-то опыт. Ведь Дон Рамиро – мой ровесник. Он очень возвышенный и чистый молодой человек, почти не думает о плотских утехах и очень романтично относится к Золушке. Но это не мешает ему с удовольствием смеяться над ее сестрами.[b]– Играя Дона Рамиро, нужно быть влюбленным в Золушку?[/b]– Обязательно! Иначе в финале спектакля ее захочется сбросить в оркестровую яму. Партии у Дона Рамиро и Золушки одинаково сложные, а весь успех достается ей![b]– Почему вы не поете в операх русских композиторов?[/b]– Зачем мне насиловать себя, чтобы спеть несчастного Ленского, за которого кто только не брался! Ничего хорошего из этого не получится ни для Ленского ни для меня. А так мы живем порознь, и все замечательно... Если говорить серьезно, мой педагог Дмитрий Вдовин сказал мне на первом занятии: ты будешь петь итальянские арии и колоратуры. Так и получилось.[b]– Вы считаете, что нужно заранее планировать, какие партии вы будете петь, и сознательно строить свою карьеру?[/b]– Если хочешь чего-то добиться, нужно думать о том, что будет через 10 лет. Сейчас у меня составлено расписание на ближайшие пять. Запланировано время для отдыха и для работы. С одной стороны, это связывает: я не могу, встав с левой ноги, вдруг полететь, например, в Египет. Но это вносит в жизнь размеренность и порядок.[b]– Одна из русских певиц, работающих на Западе, говорила мне, что там певцу нужно обязательно быть nice (милым).[/b]– Скажу больше, нужно быть nice and polite (вежливым). Но это не просто вежливость. Надо понимать, кому и что можно говорить, как общаться со своими коллегами, режиссером и дирижером. Это гораздо важнее. Кроме того, иногда нужно становиться и не очень милым. Например, я не могу быть милым, если мне в театре не дают отдельной гримерки. И не потому, что я такой привередливый или у меня «звездная болезнь». Просто чтобы хорошо спеть и сыграть свою роль, мне нужно сосредоточиться, побыть одному. Но высказать свои претензии и попросить решить возникшую проблему всегда можно в вежливой, корректной форме, не нанося ударов по самолюбию других. А когда проблема решена, я снова становлюсь милым и вежливым.[b]– Как вы готовитесь к своим партиям?[/b]– Поработав с концертмейстером, погружаюсь в книги, чтобы выяснить: когда была написана опера, при каких обстоятельствах, что писали по этому поводу критики, какой смысл они вкладывали в ту или иную мелодию.Кроме того, важно понять, какие исторические события происходили в ту эпоху, когда разворачивается действие. У меня нет высшего образования, поэтому приходится самому изучать то, что проходят в институте. При этом испытываешь примерно то же, что и археолог, который нашел гробницу Тутанхамона. Снимаешь один слой земли за другим, и открываются сокровища. Работаешь и все время удивляешься своим открытиям.[b]– Вы не испытываете ностальгии?[/b]– Пока нет. Знаете, прежде чем попасть в «Геликон-оперу», я работал солистом в ансамбле Министерства внутренних дел. У нас часто бывали зарубежные гастроли, и я очень быстро адаптировался, у меня не было на Западе ни страхов, ни стрессов. Там мне всегда очень комфортно. В какой-то стране больше, в какой-то меньше, но комфортно всегда. И нет языкового барьера: я свободно говорю на английском, итальянском и французском языках. А если все время работаешь, на ностальгию не остается времени. Его не остается даже на прогулки. Например, я могу работать в Монте-Карло, видеть море, пальмы, белые пароходы. Но знаю, что купаться в море не полезу, потому что это может повлиять на голос. В ресторан или в казино тоже не пойду, потому что мне нужно пораньше лечь спать. В общем, ходишь два раза в день от театра до отеля и только фотографируешь то, что встречается по пути. А потом показываешь друзьям снимки в компьютере.[b]– И рассказываешь: на этом фото я и Эйфелева башня?[/b] Нет, таких фотографий я не люблю. Я скорее сниму только Эйфелеву башню. Иногда фотографирую дирижеров. Им обычно нравятся мои портреты.[b]– Где вы отдыхаете?[/b]– В Москве, я очень люблю этот город. Знаете, те, кто здесь работает, жалуются на сумасшедший московский ритм, а у меня все наоборот. Пересекаю границу и думаю: «Ну вот, начинается отпуск». В Москве у меня дом, я стараюсь сделать его уютным, здесь меня окружают любимые вещи. Если мне надо зарядиться энергией, я иду домой.[b]– Вы обращаете внимание на то, что сейчас происходит в Москве? В России?[/b]– Я не смотрю телевизор, у меня его просто нет… Я вижу, что происходит. Но что я могу с этим поделать? Пытаться протестовать – все равно, что выйти во время урагана на улицу и кричать: «Остановите ветер, немедленно остановите его!»[b]– Как вы относитесь к современной оперной музыке?[/b]– Я против современных опер, додекафонии и атональных композиций. Слушая их, я только раздражаюсь. Музыка должна быть гармоничной, как у старых композиторов. Я стараюсь им подражать.[b]– Каким образом?[/b]– В свободное время сочиняю полифонические, 3-х – 4-х-голосные фуги, такое у меня хобби. Это помогает развивать слух, учит лучше понимать музыку. Если, сочиняя фугу, находишь необычный гармонический оборот, это всегда интересно. А потом слушаешь Баха, и захватывает дыхание.[b]– По жизненному ритму вы жаворонок или сова?[/b]– Вообще-то сова. Но сейчас жаворонкую, заставляя себя рано вставать, с утра заниматься делами и рано ложиться. Это гораздо лучше: например, если репетиция назначена на 11 утра, многие мои коллеги-певцы испытывают дискомфорт. А для меня это подходящее время. С утра концертмейстеры, как правило, свободны, и можно работать с ними, пока другие певцы спят. Если встанешь раньше, день длиннее. Правда, сова во мне иногда бурчит: «Утром надо спать…»