Когда народ безмолвствует

[b]В нынешнем сезоне сразу два театра обратились к шедевру Модеста Мусоргского – опере «Борис Годунов».[/b]«Вечерка» уже писала о новом прочтении «Бориса» в Большом театре, где оперу ставил один из самых неординарных российских кинорежиссеров – Александр Сокуров. Он обратился не к версии Римского-Корсакова (той, что звучит в ГАБТе с 1948 года), а к оригинальной авторской оркестровке Мусоргского.Совсем иначе прочтен «Борис Годунов» в «Геликоне». Театр обратился к редакции Дмитрия Шостаковича – самой политизированной, самой трагической.Ни намека на счастье, ни единого просвета надежды не оставляет музыка, и режиссер Дмитрий Бертман внимательно вслушивается в нее и ставит каждую сцену, каждую мизансцену по нотам, по тактам.Спектакль начинается с трогательной сцены. Борис, Ксения, Федор, все трое в белых одеждах, обнявшись и прижавшись друг к другу, – любящая семья – напряженно и с опаской вслушиваются в нестройный народный хор у стен Новодевичьего монастыря. Но решение уже принято, власть манит больше, чем тихое семейное счастье, и вот уже Шуйский уводит детей – они больше не принадлежат себе, они принадлежат государству, а Борис начинает восхождение наверх, к заветной золотой царской одежде.Трогательная семейная мизансцена повторится еще раз, в самом конце спектакля, и снова Ксения и Федор будут обнимать Бориса, только Федор будет уже не в белых одеждах, а в сером костюме современного политика. Он выйдет на авансцену под замирающие аккорды музыки и посмотрит на нас так, что испугается даже его родная сестра.Власть иссушает души и убивает человека, ради власти приходится предавать других и себя, идти на преступление, рядом с властью нет места счастью – это урок, который приходится выучить всем главным героям оперы – и Борису, и Самозванцу, и Марине Мнишек.Спектакль подчеркнуто символичен. Костюмы героев – белые, черные, красные, серые и золотые – помогают создать образы персонажей, подчеркнуть происходящие с ними трансформации и в то же время просто очень красиво смотрятся на сцене, напоминая, что театр – это еще и визуальное искусство. А какой замечательный ход – карта России, нарисованная на подкладке царского одеяния, – с этой картой, а заодно и с атрибутами царской власти, играет Федор, заранее примеряясь, тяжела ли шапка Мономаха (шапка пока велика, то и дело спадает на лоб).Так спектакль поднимается от частной истории Бориса Годунова и Гришки Отрепьева до историко-философского рассуждения о судьбе России. Особо нужно сказать про отношение театра к толпе. Народ в спектакле вовсе не благостно-страдальческий, как принято думать и ставить. У Бертмана (пожалуй, вслед за Шостаковичем) народ – это оборотная сторона, «подкладка» власти. Власть может быть жестокой и циничной, потому что народ безразличен, ему нужны лишь хлеб и зрелища, его мало заботит судьба России (грустно и одновременно зловеще звучит в Прологе диалог хористов, которые лениво любопытствуют, что вообще-то происходит – да царя, кажись, выбираем…). И знаменитое пушкинское «народ безмолвствует» – это вовсе не молчание несогласия, это неправедное молчание равнодушия.В заключение хочется сказать об исполнителях, ибо как бы талантлив ни был режиссерский замысел, судьба его по-настоящему зависит от певцов, музыкантов и дирижера. Мне довелось увидеть геликоновский спектакль дважды; оба состава были хороши, но особенно запомнились Алексей Тихомиров и Михаил Гужов (Борис), Вадим Заплечный (Шуйский), Дмитрий Пономарев (Самозванец), Елена Ионова (Марина), Андрей Вылегжанин и Игорь Тарасов (Рангони), Илья Ильин (Федор). Особых слов заслуживает молодой и феноменально одаренный дирижер Константин Чудовский, под управлением которого великая музыка Мусоргского-Шостаковича вызывает к жизни театральное сказание о дороге к власти, вверх по лестнице, ведущей вниз.