Когда я получила письмо из США от бывшей одноклассницы, отец сказал: «Я делал нейтронную бомбу. За нашей семьей присматривает КГБ – точно так же, как в Америке ФБР присматривает за своими атомщиками. Тебе надо, чтобы товарищ майор читал твои письма?» Я подумала – и не ответила однокласснице. Эта история оставила в моей душе обиду не на отца и не на советские порядки, а на эмигрантку. Ладно – я, правоверная комсомолка, жила себе, не замечая до поры особых несвобод. Но по ее-то мнению, я осталась в «социалистическом концлагере». Собираясь уезжать, родители одноклассницы так накачали против советской власти и дочь, и самих себя, что сделали свою жизнь здесь действительно невыносимой. Так о чем она думала, когда писала мне в «концлагерь»? С ее-то убеждениями должна была понимать, что мои «надзиратели» посмотрят на это косо! Зачем расспрашивала о нашей жизни – неужто скучает у себя в раю по баракам? Помню свое подростковое ожесточение: свалила – так вали с концами, не смущай меня и не береди душу себе. С тех пор порастрясло на жизненных ухабах мой юношеский максимализм. И эмигранты российские свободно снуют через границы над рухнувшим «железным занавесом». Никто их не попрекнет «предательством наших идеалов». Но, как говорится в популярном анекдоте, осадок остался. Политический Боря Света и Боря свысока смотрят на «колбасную» эмиграцию: они уехали в США в 1986 году не от жизненной неустроенности, а как политэмигранты. На физфаке МГУ не давали хода Бориным творческим инициативам. Зажимали его, как он считал, по «пятому пункту». В Америку Боря увез русскую жену, выпускницу того же физфака, и двух малолетних детей. Вообще-то первой за кордон отправилась Борина сестра; старые эмигранты помогли вывезти папу – ветерана войны и нашли ему там состоятельную супругу из своих. Старик увлекся американской гастрономией, прибавил в весе, заработал диабет и прожил недолго, впрочем, успев похоронить свою состоятельную жену и получить небольшую долю наследства. Остатки этих денег помогли Бориной семье пережить первый, самый трудный период адаптации. Света с ее университетским дипломом пошла работать учителем математики в школе для русских, негров и китайцев. Боре нашлось место в клане программистов. Со временем он и жену туда устроил. На паях с сестрой купили дом на две семьи: в одной половине жили сами, вторую сдавали. Теперь сдают весь дом двум семьям, а себе Боря купил квартиру в Нью-Йорке. Основал «перевалочную» фирму, где недавно приехавшие эмигранты-программисты нарабатывают стаж и приличное резюме, чтобы перейти к американским нанимателям. Дети 22 и 19 лет поступили в университет, получив стипендии. В конце 90-х перетащили в США Светину младшую сестру Лену с двумя детьми и мужем – ядерным энергетиком. Те уезжали, продав квартиру по немаленьким московским ценам, да еще им помогал из России отец Лены и Светы, профессор-ядерщик, человек по нашим меркам со средствами: лауреат государственных премий. При всем том семья Лены жила бедно. На первых порах Боря и Света поселили их в своем доходном доме, теперь заработков хватает на аренду маленькой двухкомнатной квартиры в Нью-Йорке. Лена, экономист-международник с дипломом нашего МГИМО, там оказалась домохозяйкой. Ее мужа Боря взял к себе в фирму на кабальных условиях – Америка-с, господа. Ненужный родине Владимир Владимир, биохимик с уже международным именем, работал по краткосрочным контрактам в Германии и в США. Бывший Всесоюзный кардиоцентр, где Владимир сформировался как ученый и защитил кандидатскую, закрыл исследования по его теме. Для ученого в третьем поколении (и, кстати, врача в шестом) выбора не было: раз в России нет работы, надо искать ее за рубежом. Не на рынке же торговать. Предложил свою тему одному из американских университетов, там заинтересовались, и в начале 93-го Владимир уехал в США уже надолго, взяв семью. Мама в Москве, доктор наук, имела работу, но почти не имела зарплаты. Владимир, уезжая, концов не рубил: сохранил российское гражданство и московскую квартиру не продал. Квартиру сдал внаем, деньги пошли маме. Несколько лет Владимир с семьей жили в кампусе при университете. Фантастическая по нашим меркам зарплата вся разлеталась. Первую машину купили за пятьсот долларов и страшно удивились, когда после незначительной аварии получили страховку в восемьсот (в отличие от наших страховщиков, американцы считаются с тем, что машина хоть и старая, но помятое крыло ей будут заменять на новое и деньги возьмут по полной программе). Потом жена удачно устроилась – кем бы вы думали? Конечно, программистом. Стала получать больше, чем муж-профессор. Купили дом – как все в Америке, в рассрочку. Жизнь удалась? Чего добились, с чем остались к пятидесяти годам? Боря, заработав на фирме капитал, позволяет себе не работать. Присматривает за своим доходным домом и, преисполненный достоинства, взимает плату с жильцов. Ужель это те самые творческие инициативы, которые зажимали шовинисты из МГУ? Его 56-летняя жена Света по-прежнему трудится, зарабатывает себе пенсию. Дети уехали учиться. Семья живет по стандартам середины среднего класса (тамошнего, а не нашего), ни в чем себе не отказывая. Муж Лены устроился в МАГАТЭ, но опять на кабальных условиях. За 4000 долларов зарплаты по две недели в месяц проводит в командировках, летая по всему миру. Так работают все его коллеги-эмигранты: индусы, русские, поляки. Лена сидела с детьми, половина зарплаты мужа уходила на квартиру. Искала работу, пыталась преподавать на курсах русского языка для детей эмигрантов. Но со следующей волной из России понаехали филологи и спрос на преподавателей русского упал. Лена ходила работать сиделкой к больным эмигрантам и в конце концов нашла себя. Оказалось, есть тьма стариков, которые вывезли в США детей, продав все в России, а теперь заброшены обамериканившимися детьми, страшно одиноки и… готовы платить за утешительную психотерапию. Коммуникабельная и сильная характером Лена прошла какие-то курсы, несколько лет бесплатно, «за науку» ассистировала психотерапевтам. Теперь самостоятельно работает в частной клинике с отечественными психбольными и алкоголиками. Использует специальную литературу российских авторов – душа у наших спившихся и надорвавшихся остается русской. Советский кандидат наук и американский профессор Владимир сильно поднялся по научной лестнице и снова обогнал жену по доходам. Задолженность по кредиту за дом они могли бы погасить за год. Но банку было выгоднее сосать проценты. Только недавно семья вылезла из этой десятилетней кабалы. А дом, кстати сказать, из сайдинга – по нашему климату летний, но там тепло. В США стоит в три-четыре раза дороже, чем в России (я смотрела по каталогу: тот же проект, те же «канадские» материалы, скорее произведенные у нас, чем приехавшие из-за океана). Оплата процентов за кредит подняла его стоимость еще вдвое. Жена Владимира по-прежнему программист, работает в муниципалитете. Сын их получил в Пенсильванском университете степень магистра и сейчас в Англии готовится защищать докторскую. В университете у Владимира лекции, студенты, аспиранты, научные проекты. Встает в пять, чтобы из своего пригородного дома успеть к началу занятий доехать до университета: два часа на машине или два с половиной на пригородном поезде. Возвращается в десятом часу вечера, ложится спать в одиннадцать. Говорит: «Если знаешь, что разбудят в пять, то никакой бессонницы!» Подтверждает справедливость шутки: «Американский университет – это место, где русские учат индусов и китайцев». Недавно в печати промелькнуло исследование американских социологов: уик-энд у них начинается в четверг после обеда – с этого часа клерки только имитируют работу, мечтая о том, как проведут выходные. Видимо, ученых это не касается. Или только ученых из эмигрантов? У Владимира один выходной в неделю – воскресенье. Хватает, чтобы привести в порядок научные записи или приехать в университетскую лабораторию и в тишине и покое поставить эксперимент. Что оставили в Москве У сестер Светы и Лены в Москве остались престарелые родители. У Владимира – мать и старшая сестра. Пока родители были здоровы, ездили к детям в Америку на месячишко в гости. Теперь они уже не в силах переносить десятичасовой перелет. Обсуждали, не забрать ли стариков в Америку. Но те и сами не хотят, и, главное, страховка для пожилого человека с букетом возрастных болезней стоит бешеных денег. Лечиться старикам нужно в России – с нашими льготами для инвалидов, подкрепленными американскими деньгами. Только вот кто будет присматривать за ними? У Владимира этот вопрос не стоит: его сестра по семейной традиции работает врачом и к тому же живет в десяти минутах пешего хода от мамы. А у Светы с Леной мама и отец – оба пережили инсульт. Пришлось нанять для них домработницу-украинку и оплачивать услуги приходящей медсестры. Расходы несут пополам – по тысяче долларов богатая Света и бедная Лена. По справедливости, по-американски. Владимир тоже посылает маме деньги. Она, насколько знаю, откладывает сколько может, чтобы оставить детям. У сына же серьезная американская проблема: за пятнадцать лет честной уплаты налогов он заработал пенсию в одну тысячу долларов. При их уровне расходов на такие деньги невозможно содержать дом и себя самого. Если Владимир не сумеет скопить себе на старость, его принудительно отправят в дом престарелых. Есть еще вариант: вернуться в Россию к нашей минимальной в 1800 рублей… Неожиданно для эмигрантов подорожала московская недвижимость. Уезжая, многие спустили квартиры за бесценок: 10–15 тысяч долларов казались людям с советским мышлением значительной суммой. Теперь счет пошел на сотни тысяч и они кусают локти. Опять повезло богатой Свете. Они же с Борей политические (так и лезет на ум анекдот про «политического» петуха, который пионера клюнул). Поэтому российское гражданство им восстановили по первому требованию, компенсируя зверства советского режима. Света тут же прописалась в профессорской «сталинке» родителей, обеспечив себе наследство минимум в четверть миллиона. А Лене американское гражданство, которого она с трудом добилась, затруднит оформление в России своей доли наследства. Опять бедные – мимо. Там акробаты скачут по вагонам В семьях Светы и Лены бытует легенда-страшилка о дедушке, объевшемся американским фудом. Отдав в первые годы эмиграции дань хот-догам и бигмакам, сестры теперь готовят дома русские блюда. А можно и заглянуть в русский ресторанчик, пройтись по русским магазинам или послушать концерт гастролера из России, не нужного в Америке никому, кроме эмигрантов. Приезжают в Москву навещать родителей. Тянет к друзьям детства, хотя теперь есть Интернет, и все с московскими друзьями он-лайн: посылают фотографии, видео. Иные москвичи уже съездили к ним в гости. – В Москве мне мрачно и страшно, – признается Лена. – Там, в Нью-Йорке, я всегда в тонусе: надеваю улыбку и знаю, что на вопрос «Как дела?» надо отвечать: «Все хорошо». А здесь знакомые сразу начинают грузить своими проблемами. За несколько недель моя американская улыбка сходит с лица, я становлюсь хмурой и угрюмой, и по возвращении в Нью-Йорк приходится несколько дней адаптироваться. В московском метро страшно, а вот в нью-йоркском я езжу, как на празднике. Там музыканты, виолончелисты, джаз играют, даже акробаты по вагонам скачут. Конечно, мне с моей нынешней психотерапевтической профессией, как вхожу в вагон, сразу бросаются в глаза люди с диагнозами. Но в Америке и шизики менее агрессивные – там лояльнее относятся к маргиналам, а они отвечают тем же. В Москве сейчас сильнее социальная дифференциация, и к бедным, больным и падшим относятся плохо, агрессивно – это я каждый раз замечаю. Володя в Москве зависает с друзьями, отключает мобильник, и мама, как в ранней молодости, начинает разыскивать его по домашним телефонам. «Общения не хватает, – объясняет он.– Там я постоянно на эмоциональном взводе, не могу расслабиться». В Москве он поет под гитару свои песни в артистическом кафе, или по-советски на кухнях, под стопку и пельмени. В США это могут понять только друзья-эмигранты, с американскими же коллегами подобное общение немыслимо. Раечка теперь Рейчел Дети Светы и Бори – абсолютные американцы. Дочка Раечка давно Рейчел, учится в университете, живет с бойфрендом. На себя зарабатывают сами и от родителей полностью отделились. Младший пока еще предпочитает, чтобы его называли Илюшей, и старается приезжать из университета на уикэнды к родителям. Дети Лены Рома и Юля пока не меняют свои имена. Дружат с поляками, русскими, латиносами. Любят фастфуды и китайскую кухню. Девятнадцатилетний студент финансового колледжа Рома от такой еды очень полный и по характеру сдобный, переживающий. Сейчас выбрал курс психологии: хочет с заокеанских финансов перескочить на работу с человеческой душой. Мужские вкусы у него тоже не американские, но уже и не славянские – его привлекают горячие темнокожие латинские девочки, он приводит их в гости к родителям. Горячие латинки кидаются Лене на шею с поцелуями, называют мамой: для них Ромочка жених завидный. Четырнадцатилетняя Юля – девочка воинственная, любит стрельбу и одежду в стиле милитари. Такой же в четырнадцать лет гуляла в нашем московском парке ее мамочка: в камуфлированном офицерском зимнем бушлате и кирзовых сапогах, выпрошенных у дембеля-соседа. Алеша Владимира – давно Алекс, когда появляется дома, первые дни говорит по-русски с акцентом. При этом с увлечением помогает отцу записывать диски с его авторскими песнями. Дрожит, значит, в душе какая-то струна. Мечты Света мечтает жить на пенсии в Москве. Судя по всему, сестре Лене не видать своей доли родительской квартиры. Лена и Владимир, друг с другом не знакомые, неожиданно поделились очень похожими мечтами: купить бы большой дом в диком месте и перевезти в Америку состарившихся московских друзей. Разница была только в подробностях: чем в этом доме заниматься, помимо разговоров. Вслух никто не жалеет, что напрасно уехал. Но с возрастом, проводив в самостоятельную жизнь американизированных детей, тянутся к прошлому. Только одни хотят в прошлое вернуться, другие – привезти его к себе в Америку. То и другое – лишь мечты. Нельзя дважды войти в одну реку. Отплыли мы от одного берега, а движемся в разные стороны. И все шире черная вода между теми, кто выбрал жизнь с «золотым миллиардом» – и теми, кто либо «золотому миллиарду» даром не нужен. P.S. Вернусь к тому, с чего начинала: осадок остался. Можно любить каждого уехавшего родственника или друга, но общество в целом никогда не даст положительную оценку эмиграции. Если без пафоса – образование стоит денег. В стране, разоренной не нами начатой «холодной войной», лишних денег не было. От себя отрывая, учили самых талантливых молодых людей. Зато знали, что мы не только в области балета, мы и в науке держимся на мировом уровне. И если человек увез с такими жертвами наполненные мозги из бедной страны в богатую, это не демократическая норма, а драма, в которой обязательно станут искать виноватого. Драма рухнувшего общества, засеявшего зарубежье человеческими щепками. Драма личности, которая чем уникальнее, тем труднее ей найти место в обществе. Или подлость личности, каковая подлость состоит не в том, что человек захотел лучшей жизни, а в том, что свое желание нажраться колбасы он подпер «идейными» мотивами.