Мейерхольд бед кожанки и нагана

Однажды знаменитый русский трагик-гастролер Россов на гастролях в Пензе благословил “на служение театру” пришедшего к нему за кулисы нескладного гимназиста. Гимназист вырос и стал одним из главных столпов не только российского, но и мирового театра.[b]О противоречивом и многогранном режиссере и – одновременно – об одной из самых трагических фигур нашей истории мы беседуем с главным редактором журнала “Театр” Валерием Семеновским.[/b][b]– Вахтангов говорил, что каждый спектакль Мейерхольда может дать жизнь целому театральному направлению. Можно ли провести некие пунктиры от его спектаклей к нынешним?[/b]– Очень трудно определить, что вообще в ХХ веке с Мейерхольдом не связано. Другое дело, что мы не замечаем массу вещей, которые придумал именно Мейерхольд. Да хоть бы то же отсутствие занавеса, замена его занавесом световым. Когда Любимов в 64-м году впервые применил это после стольких лет, его обвиняли черт знает в чем. Мейерхольд – одно из крупнейших имен мирового театра. Три года назад в Париже состоялся масштабный симпозиум, где собрались люди, занимающиеся Мейерхольдом, со всего мира. Включая Японию, Бразилию и прочие экзотические страны.[b]– И как воспринимают Мейерхольда в Бразилии?[/b]– Иногда очень странно, даже сквозь призму бразильского карнавала… А если серьезно, Мейерхольд (как писал Борис Зингерман) – это человек, может быть, единственный в ХХ веке, кто имел практические живые связи с людьми из совершенно разных эпох. Будучи первым исполнителем Треплева и Тузенбаха, он переписывался (и очень гордился этим) с Чеховым – и был современником и сотрудником Шостаковича. Его спектакли оформляли Судейкин, Сапунов. Он чуть было не сделал спектакль с Пикассо. Он был товарищем Блока – а их “Балаганчик” перевернул историю театра – и сотрудничал с Олешей. Он ставил спектакли с Комиссаржевской (ого-го когда); а актеры его театра – Бабанова, Гарин, Ильинский – ушли от нас совсем недавно. Он дружил с замечательным поэтом-символистом Пястом, который был человеком из “бывшей” жизни.[b]– …и хохотал, узнав, что Пяст решился полететь куда-то на самолете.[/b]– Вот-вот, а ведь они были почти что ровесники. Но Мейерхольд имел поразительное свойство сбрасывать года, молодеть рядом с Маяковским, Олешей, Эрдманом, которые были значительно моложе.Мейерхольд изменил отношение к профессии режиссера, воспринимая его как автора спектакля, который строит свой мир, а не просто как интерпретатора текста. До него ведь никто этого не говорил. А сегодня даже те режиссеры, которые Мейерхольда не читали, заявляют – а я так вижу. Другое дело, что Мейерхольд никогда не был волюнтаристом. Он прекрасно ориентировался в эпохе, он соблюдал законы, заложенные в литературном тексте. Еще одно классическое завоевание Мейерхольда – ставить не просто, скажем, “Ревизора” или “Мертвые души”, а всего Гоголя. Поэтику автора.Именно Мейерхольд раскрыл Островского через комедию дель арте. Это мы сейчас талдычим на каждом шагу – дель арте, дель арте. А тогда это было совершенно мертво. Он изучал театры разных эпох как разные системы условностей. И в известном роде переступил через Великую китайскую стену, отделявшую европейский театр от восточного, элементы которого он вводил в свои спектакли. И здесь он был первым.[b]– Какие белые пятна остались в, извините, мейерхольдоведении, а что удалось восполнить?[/b] – Самый неизвестный период – провинциальный, когда Мейерхольд ушел из МХТ и работал в провинции: Тифлисе, Херсоне. Что-то восстанавливается по рецензиям в местной печати. Молодой исследователь Сережа Конаев нашел и скоро опубликует со своими комментариями воспоминания одной женщины о тифлисском периоде. В день юбилея в нашем Центре состоится премьера книги писем Татьяны Есениной (дочери Зинаиды Райх и Сергея Есенина, приемной дочери Мейерхольда) Констатину Рудницкому (автору первой после реабилитации монографии о Мейерхольде) – с массой интересных подробностей. Их переписка продолжалась восемнадцать лет. Что-то утрачено безвозвратно – например, переписка с Чеховым и вообще часть архива. Хотя что-то может еще проклюнуться – например, известный театровед Владимир Колязин недавно обнаружил письмо Мейерхольда Сталину от 36-го года.[b]– То самое, которое от имени Мейерхольда написала Райх, находясь в невменяемом состоянии, и которое подтолкнуло расправу над ними?[/b]– Нет, другое, вполне вменяемое, с приглашением прийти в театр, поговорить о репертуаре. До закрытия театра оставалось два года. А письмо Райх было опубликовано в сборнике “Власть и художественная интеллигенция” среди тысяч подобных документов. Его мало кто знает.[b]– Что же она написала?[/b]– А вот я вам сейчас процитирую. “Дорогой Иосиф Виссарионович! Я все время спорю с вами в своей голове, все время доказываю вашу неправоту порой в искусстве. Толстой отрицал искусство, а вы должны понять его всю силу и не ограничивать своими вкусами. Простите мою дерзость, это беру на себя. Вам дерзости никто никогда не скажет. Я дочь рабочего – сейчас это для меня главное. Я верю в свой классовый инстинкт. Он ведет меня на это письмо к вам. Я обязана перед своей совестью все, что я знаю, сказать… Я вам все расскажу при свидании. Сейчас у меня к вам два дела. Первое – это всю правду наружу о смерти Есенина и Маяковского… О Володе Маяковском я всегда чувствовала, что – рапповские… О смерти Есенина тоже дело рук троцкистов… Я хочу, чтобы могила Есенина была не святой могилкой с паломничеством, чтобы на ней не стоял крест, поставленный его матерью, а хороший советский памятник. Дорогой Иосиф Виссарионович… Вас так бесконечно обманывают, скрывают и врут, что вы правильно обратились к массам сейчас. Для вас я сейчас – тоже голос массы. И вы должны выслушать от меня и плохое, и хорошее. В вашу чуткость я верю. Вы поняли Маяковского, поняли Чаплина, вы поймете и Мейерхольда”…Но сегодня, мне кажется, самое главное не заполнение этих белых пятен, а осознание того, что идеи Мейерхольда не исчерпаны и требуют нового осмысления. Еще несколько лет назад приходилось бороться с расхожим мнением, что Мейерхольд – это тот, что ходил в кожанке и размахивал наганом. Любомудров писал, что Мейерхольду досталось поделом за то, что он принял большевизм. Конечно, в нем было намешано много контрастов, и не надо его идеализировать. И конечно, все намного сложнее. Например, только сегодня мы приходим к трезвому осознанию того, что “большевизанствующий” (как называл его Михаил Чехов) Мейерхольд и “белогвардействующий” Булгаков, которые были врагами, принадлежат не только к одному времени, но и к одной культуре.[b]– Почему политическая реабилитация Мейерхольда произошла гораздо раньше эстетической?[/b]– Потому что это было бы уж слишком “поверх барьеров”.Ведь что такое Мейерхольд? Это гротеск, преувеличение. Когда в 53-м ученики Мейерхольда Плучек и Юткевич пытались поставить “Клопа”, реанимировать драматургию Маяковского, это было чем-то невероятным (а, казалось бы, памятник ему стоит на площади его имени). У Маяковского, как автора Мейерхольда, театр был не зеркалом, а увеличительным стеклом. Которое увеличивало в том числе и вранье. Любая правда была запрещена, но правда не в формах самой жизни выжигалась каленым железом.[b]– С кем из родственников Мейерхольда поддерживает связь Центр его имени после смерти Марии Валентей, внучки режиссера?[/b]– Например, с Петром Васильевичем Меркурьевым, сыном актера Василия Меркурьева и Ирины Всеволодовны Мейерхольд, – недавно он тоже выпустил книгу воспоминаний. Остались сыновья Марии Алексеевны Валентей. Сама она, конечно, была душой нашего мейерхольдовского общества. Мейерхольд так и сказал про нее однажды, когда гадали о будущем: будет душой общества. Она ведь жизнь положила на то, чтобы восстановить статус деда. Ходила в КГБ, добивалась справедливости, писала письма. Была бессменным ученым секретарем комиссии по творческому наследию Мейерхольда. Основала музей-квартиру в Москве, а также участвовала в создании музея в Пензе, там, где был дом Мейергольдов и фабрика его отца (крупного водочного магната, выпускавшего знаменитую “мейергольдовку”, которая конкурировала со “смирновкой”).[b]– Очевидцы свидетельствуют, что зал ГОСТИМа бывал неполон. Как соотнести гениальность Мейерхольда с особенностью театра как искусства настоящего времени?[/b]– Неполным он бывал в основном в двадцатые годы. А вот в 34-м, когда шла “Дама с камелиями”, у театра дежурила “скорая помощь”, потому что знали – дамы будут рыдать так, что комунибудь станет плохо. Я всегда вспоминаю замечательный вопрос Мандельштама: а кто тебе сказал, что ты рожден для счастья? Конечно, хочется иметь успех, но всегда встает вопрос: какой успех, у кого успех? Мейерхольда как раз это волновало. Кстати, и зрителя изучать первым стал он. Вынужден был изучать. Он ведь стал обращаться напрямую, через рампу, к новому зрителю, который пришел в театр с семечками, не имея ни малейшего представления о том, что это такое. Потом зритель менялся. Не было какого-то единого советского времени – было несколько советских времен, очень разных.По поводу успеха Мейерхольд говорил следующее: “Если спектакль все хвалят – плохо: за этим часто скрывается вежливое равнодушие или другие мотивы. Если все ругают – тоже плохо. А если зал раскололся, значит, удалось задеть что-то важное”.