Десять дней назад ушла из жизни Римма Казакова, пронзительный трибун и столь же пронзительный сокровенный лирик.Это интервью вечная “комсомольская богиня” дала “Вечерке” незадолго до смерти.[i][b]Не мы выбираем. Нас выбирают[/i]– Римма Федоровна, вы столько сделали, что, видимо, можно подвести итог: жизнь состоялась. Как живется сейчас, идут ли стихи?[/b]– Живется неплохо. Я жизнью довольна. Мне кажется, что поэтом быть хорошо – я делаю то, что люблю. И сейчас – тоже. Недавно у меня вышло три сборника: “Мгновение, тебя благодарю”, “Стихи о любви” и “Ты меня любишь”.[b]– Значит, никаких сожалений? Выбор сделан точно?[/b]– Не мы выбираем. Нас выбирают. Я всегда ощущала себя поэтом, хотя когда-то работала и по специальности – учителем-историком, и в газете, и ассистентом режиссера в кино, и редактором на киностудии. Даже фильм сделала как режиссер. При этом оставалась поэтом. Стихи шли своей дорогой, все больше отталкивая все остальное.[b]– Как произошел окончательный разрыв с “остальным”? Как вы стали профессиональным поэтом?[/b]– Преподавать в сельской школе на Дальнем Востоке историю, да еще и немецкий, было не совсем то. В Хабаровске в Дом офицеров понадобился историк, но специфический – консультант по общественно-политической пропаганде. Вот я туда и пошла.[b]– Вот, оказывается, откуда взялся у Окуджавы образ “комсомольской богини”![/b]– Да, поработала я там, проконсультировала защитников Отечества. Кстати, отец мой был из офицеров. Неунывающий такой, энергичный человек. Я, наверное, в него удалась. Ну, вот, решила я все это бросить и двинуть в Москву, на Высшие литературные курсы. Литература настойчиво призывала меня.В Москве вышла замуж за Георгия Радова, талантливого журналиста и писателя, но обиженного советской властью из-за своего английского происхождения.[b]– Выходит, у вашего сына Егора английские корни?[/b]– Прадед Георгия Радова был англичанин. Дед – тоже, понятно, англичанин, приехал в Россию на заводы, женился на русской из рода Демидовых. У них родилась дочь, которую назвали Риммой. И она писала стихи.Мистическое для меня сочетание! От поляка по национальности родила маленького Георгия. Потом ушла на греческий фронт и там умерла от холеры.Так вот, Георгий Радов, человек редкий, впечатленный этой аурой мистики имени, активно за новой Риммойпоэтом ухаживал. Предложение мне сделал, я и согласилась – очень хотелось уже иметь детей. Мне было 29, Радову – на 17 лет больше. Ребенок у нас вскоре появился – лобастенький, “горластенький. Можно сказать, первая моя премия! Сын наш Егор Радов стал прозаиком, пошел по стопам отца. Сейчас у меня двое внуков.[b]– Много с ними забот?[/b]– Они мне как младшие дети, но у них своя жизнь, у меня – своя.[b][i]Самого прекрасного так и не случилось[/i]– Тяжело, наверное, быть поэтом?[/b]– Ну и что, что тяжело. Любить тоже трудно. А я и сейчас влюбляюсь.[b]– И очень неплохо разбираетесь в предмете.[/b]– Все мои книги – о любви. Я и сейчас влюбляюсь. Позволю себе даже такое высказывание: уж скоро, знаю, помирать, а мне – рожать охота! Но замужество не всегда совпадает с любовью. Да что там говорить: стихи часто рождаются не от конкретного предмета, а от мимолетных ощущений. Но, похоже, самого прекрасного у меня в жизни так и не случилось. Я бы хотела однажды проснуться и кожей почувствовать, что меня любят…[b]– Может, у вас слишком завышены требования к потенциальному избраннику?[/b]– Да какое мне дело – завышены, занижены! Они есть. Мне казалось требования самые умеренные, а выяснилось, что – нет.[b]– По-моему, вы всегда были окружены поклонниками.[/b]– Но что значит – “окружение”? Когда ты влюбляешься, то существует только Он. Все остальные – не мужчины, а так, предметы. Как сказал Бруно Ясенский, все любят, а когда перестают любить, им кажется, что это им казалось.[b]– Печально.[/b]– Это нормально. Пока любишь, кажется – ах! А потом видишь – нет, он мещанин был, узких взглядов человек, скучный, мелкий. “Задыхаюсь от большой любви к очень небольшому человеку”, – такой у меня сложился афоризм ([i]усмехается[/i]).[b]– Какой тип мужчин привлекателен для вас?[/b]– Мужчины, которые поражают воображение своим талантом, своими мужскими качествами – действует ощущение незаурядной личности. Но к любви это не имеет отношения. Увы, мы часто принимаем за любовь страсть.[b]– Между тем последняя книга стихов Риммы Казаковой названа оптимистично: “Ты меня любишь”.[/b]– “Ты меня любишь! Лепишь, творишь, малюешь…” Сколько шуму в свое время эта строчка вызвала! Серов сделал из нее неплохой шлягер в свое время. Хотя, с моей стороны, это, конечно, определенная наглость – так назвать книгу ([i]улыбается[/i]).[b][i]Деточка, я пишу стихи[/i]– Скажите, в чем секрет вашей вечной молодости?[/b]– Наверное, в самоиронии. В умении посмотреть на себя чуть-чуть со стороны, но с интересом. Любить себя, думаю, не обязательно, а быть себе интересной – это стимулирует. Также как контрастный душ и жесткая мочалка по утрам ([i]улыбается[/i]).[b]– Не возникало ли у вас в пору трудностей желание покинуть Россию, как у иных ваших коллег?[/b]– У меня не было таких намерений никогда. Видимо, я биологически, на уровне подсознания привязана к России. Поэтому, наверное, мои первые стихи носили даже оттенок квасного патриотизма: “Прозрачно Подмосковье, как росинка, на крохотном березовом листе/в росинке отражается Россия во всей ее прозрачной чистоте”.А потом, когда я стала ездить по разным странам – мне как будто везде было хорошо. И даже после распада Советского Союза у меня не испортились отношения с бывшими его республиками. Меня спрашивают, а почему так? Я отвечаю: потому что я никогда не вела себя как хозяйка, я везде была гостьей. Российские бесцеремонность и высокомерие, мне кажется, лежат в основе шовинизма. Это не по мне. Я легко любила чужой мир, потому что он не соперничал с моим миром, плохим или хорошим, но моим.Хотя больше 10 дней находиться за рубежом не могла, тянуло в Россию – до слез. Я как-то была в Бельгии, так там доходило до таких богатейских вывертов: за завтраком стояла у стола изящная барышня, и весь кринолин ее пышного платья был утыкан изысканными колбасками. “Кушайте, кушайте! – говорили мне. – В Москве этого не будет!” Я же, вернувшись, зашла к подруге, и первое, что сделала на кухне, – схватила черный хлеб и, густо намазав его горчицей, водрузила сверху кусок простой чесночной колбасы. Но с каким запахом! И это – вместо рассказов о Бельгии, которых от меня с нетерпением ожидали ([i]смеется[/i]).[b]– Вы объехали со стихами полсвета. Что особенно запомнилось?[/b]– Однажды мы плыли по Лене – я, мой сын и его друг, молодой якутский поэт, окончивший вместе с Егором Литинститут. Было чудное путешествие: закаты, рассветы, эта спокойная, мощная река и каменные готические изваяния по берегам – Ленские столбы.Все поражало воображение. Остановились мы у этих столбов, выбрались на берег. Я присела на камушек и начала, естественно, что-то про столбы сочинять. Откуда ни возьмись подходит ко мне якутская девочка – белолицая такая, с раскосыми глазками, смотрит внимательно и спрашивает: “А что это ты делаешь?” Обычно я отнекиваюсь, а тут что-то меня заставило ответить: “Деточка, я пишу стихи. Ты, наверное, в школе слышала о Пушкине. Вот я тоже – поэт”. И объяснила даже популярно, как это делается.“Тебе трудно?” – спросила она. “Нелегко”, – ответила я. Девочка постояла, задумавшись, и внезапно, как и появилась, куда-то убежала. Я продолжала писать, а подняв голову, снова увидела ее перед собой. Она протягивала мне руку, сжатую в кулачок. Разжала его в моей ладони, и с нее взлетел фонтаном десяток красивейших экзотических бабочек! Это было так неожиданно! Живая метафора просто сразила меня. “Это мои стихи тебе”! – сказала якутка, сияя глазками.[b]– Здорово! А еще что запомнилось?[/b]– На Фрунзенской набережной в Москве солидные люди с учеными званиями читали мои стихи. Я впервые слушала “себя” со стороны. И одна женщина вдруг сказала, что воспринимает мою поэзию как “апостольское служение”. “Ваши стихи для меня – как Евангелие!” – ее слова. Это меня потрясло.[b]– И каков главный Бог этого Евангелия?[/b]– Мой Бог – Любовь.