[b]ЛЕТОМ в московский прокат наконец вышли две последние долгожданные картины Сергея Соловьева: «Анна Каренина» и «2-Асса-2». В общей сложности они снимались 15 лет. Поэтому наша беседа с режиссером, которая состоялась после премьеры «Анны Карениной» на Одесском международном кинофестивале, началась с вопроса: «Почему так долго?»[/b] – Это легенда. 15 лет я искал на «Анну» деньги, ходил по инстанциям с протянутой рукой. А сняли мы картину довольно быстро. Правда, не одним махом. В очередной раз, когда я понял, что картина опять закрылась, написал сценарий «2-Асса-2» – просто чтобы куда-то пристроить пропадающий материал. А потом доделали «Анну». Эти картины хорошо смотреть вместе, а вообще-то это трилогия. Лондонская академия искусства устроила такую премьеру – показали одну картину за другой – «Ассу», «2-Асса2» и «Анну Каренину». Я сам только тогда сразу все их увидел и впервые понял, что имел в виду. [b]– Почему из всего многообразия романов русской литературы вы выбрали именно «Анну Каренину», которую уже не раз экранизировали, причем весьма успешно?[/b] – Не знаю. Тут нет никакой логики. Это текст, который завораживает и от которого невозможно освободиться. В этом романе нельзя найти никакую определяющую мысль. Сам Толстой пытался несколько раз формулировать, про что он написал – его волновала мысль семейственная, например. Но на самом деле это ничего не говорит о романе. Просто это какая-то художественная система магии. Если кто-то посмотрит картину и вдруг захочет прочитать или перечитать этот удивительный текст, я буду страшно счастлив. Во время съемок меня не покидало ощущение волшебного мира и прекрасных людей, которые любят, страдают, пытаются найти выход… А выхода нет, потому что так устроен Божий мир. [b]– Но этот волшебный мир уже, увы, в прошлом. И люди сейчас не так прекрасны и благородны…[/b] – Почему? Актеры, которые там снимались, – они сами такие. Этому же не обучишь на репетиции. И вообще, я думаю – то, что сохранилось из того мира, и есть основа мира будущего, а вовсе не нанотехнологии. Важно просто это не изуродовать. [b]– Жалкие осколки сохранились.[/b] – Да, жалкие осколки. Но из этих осколков складываются целые большие фразы, предложения… Я не пессимист, у меня нет ужасного ощущения, что мы становимся безумными манкуртами, которые не помнят прошлого. И потом, я считаю, что единственная цель искусства – обнаружить жизнь, а если есть талант и умение – запечатлеть ее очень призрачную и, как сказал гениальный Бертоллучи, ускользающую красоту. Это очень трудно, но это и есть основная задача всех людей искусства. А не обслуживание населения, как решили многие кинематографисты. Любая концепция – это умственное баловство, а хочется ускользающей красоты. [b]– В «Анне» вы работали с Александром Абдуловым и Олегом Янковским, которые сыграли там одни из последних своих ролей. Нельзя освободиться от щемящего чувства, когда видишь их на экране. Скажите, в них было что-то такое, чего нет в современных молодых актерах?[/b] – Да. Порода. Дворянская порода, конечно, утеряна, но великий поэт и человек Геннадий Федорович Шпаликов как-то сказал: «Единственную по-настоящему хорошую вещь сделала советская власть – она создала великую общность людей – советский народ». Это правда. И в Олеге, и в Саше еще оставалась эта крупная человеческая задумка – великой общности людей. Посмотрите, как они себя уверенно чувствуют на экране, и в жизни они так же уверенно себя чувствовали. Прямые, с расправленными плечами, красивые и сильные люди. Олег и Саша оба начинали картину в состоянии взлета, в том числе и в прекрасной физической форме. И то, что случилось, я не готов понять. Какая-то катастрофа. Я с ними был очень дружен, и этот фильм для меня еще и память об этой дружбе. [b]– Сергей Александрович, какие темы вас вообще не интересуют? Про что вы никогда не будете снимать кино?[/b] – Меня вообще мало что интересует как предмет художественного изложения на экране. Я довольно счастливый человек, потому что большинство из того, что меня интересовало, я реализовал. [b]– Однако вы как-то сказали о своей жизни как о кладбище нереализованных идей.[/b] – Конечно, много времени потеряно бессмысленно и бездарно. Но я всегда снимал только про то, что меня интересует. [b]– Какой зритель для вас идеальный?[/b] – Да весь зритель идеальный. Мы просто сами его уродуем, приучаем к пошлости, глупости, отрезанию ушей на экране и – как следствие – к пожиранию попкорна в зрительном зале. [b]– Ну всегда же есть возможность выбора.[/b] – Возможности выбора нет. В Москве приличные люди даже в кинотеатр не ходят, потому что в них всегда показывается какая-то гадость. А хотелось бы, чтобы человек, который хочет посмотреть «Затмение» Антониони, мог бы прийти в маленький – на 25–30 мест – кинотеатр и погрузиться в этот мир, который не увидишь и не прочувствуешь на видео. У нас нет правильной системы проката, который должен быть устроен очень дифференцированно – чтобы люди имели свой кинотеатр, со своей программой, чтобы они могли влиять на репертуар. Это все ведь несложно, но этим никто не занимается. [b]– У какого вашего фильма самая счастливая прокатная судьба?[/b] – Наверное, «Асса» – ее за 8 месяцев проката посмотрели 88 млн зрителей. Это невиданная цифра. [b]– Что сейчас снимаете?[/b] – Довольно ужасный и одновременно светлый фильм под названием «Елизавета и Клодиль». Это история двух юных барышень из очень хороших семей – русской и француженки. Они страшно боялись, что все революции, включая сексуальную, пройдут мимо них, и тайно бежали на маленький французский курорт. В результате смешных и трогательных коллизий, которые там возникают, девочки становятся необыкновенно верными и преданными друг другу людьми. Заканчивается все трагически. Такая вот история самого начала Серебряного века. Я объявил нечеловеческий поиск героинь – искал и во Франции, и чуть ли не по всему свету. А как-то пришел на экзамен в свою мастерскую и вижу: да вот же! [b]– Вы много времени и сил отдаете преподаванию во ВГИКе. Что вас привлекает в молодежи?[/b] – Когда мы говорим о молодых людях, то зачастую испытываем такое чувство, как будто их прислали к нам инопланетяне – этих «парнокопытных», которые жуют попкорн и требуют, чтобы вместо «Летят журавли» были показаны «Летят пеликаны». Но это мы их такими сделали, своими руками. Это правда, что ребята приходят сейчас поступать исключительно серые. Один у меня спрашивает, кто такой Любшин, другой – кто такой Шукшин... Но когда удается отобрать из них талантливых, то уже через год они становятся потрясающими зрителями. Потом же и вовсе меняются на глазах. Они начинают понимать, зачем нужно кино – не только для того, чтобы вытащить из человека 300 рублей. И наблюдать за этим преображением очень увлекательно. Каждый из них знает интереснейшие вещи, которых я не знаю. У меня сейчас есть феноменальные ребята из глубинки. А педагог я никакой, я вампир – пью молодую кровь и черпаю из нее силы. [b]– А вы задумываетесь, что с ними будет дальше?[/b] – А вот дальше начнется самое страшное – они окончат вуз и попадут в руки так называемого продюсерского кино, которое от них потребует профессионализма. Профессионализм, на мой взгляд, вообще вредное слово. Оно означает набитую в процессе производства чего-то руку. А весь советский кинематограф был основан на выдающихся, гениальных любителях, и до сих пор он дорог этим всему миру. Все лучшие фильмы этого огромного мира были непрофессиональными. Все снимали любительские фильмы – любя кино, а не цифры сборов. Хотя сборы советского кино были колоссальными. Это лицо утеряно, но не полностью. Есть еще сумасшедшие, которые этим занимаются, – Рустам Хамдамов, Алексей Герман, Отар Иоселиани... Они помешаны на искусстве и не могут заниматься ничем другим. Ну не можем мы соревноваться с Голливудом в отрезании ушей противника – там это все равно делают лучше. И я учу молодых, которых обожаю, никуда не встраиваться и думать не о том, как бы заработать бабки, а о том, какие глубоко личные послания и какие прекрасные сны они могут отправить миру. [b]– Что вас как жителя Москвы больше всего раздражает в нашем городе?[/b] – Да ничего особенно не раздражает. Я понимаю, что происходит вокруг, просто надеюсь, что из этого колоссального брожения все-таки выкристаллизуется какой-то человеческий город. Как ни странно, такая надежда у меня есть. Вот, например, недавно меня позвали в тургеневский музей. Ведь этого музея совсем не было. Стоял никому не нужный и неприкаянный деревянный особняк, и вдруг – стараниями интеллигентных и понимающих людей – в нем появился прекрасный музей. Все угробить, убить и перевести на офшор невозможно. Что-то непременно останется.