«Домовой» по призванию

[b]Я еще раз, смеясь, перечитываю письмо со вложенной в него фотографией. Конечно, этот розыгрыш мог придумать только Борис Михайлович Филиппов, неугомонный и неистощимый выдумщик. И это было не только отличительной чертой его характера, но и неотъемлемой особенностью профессии — клубного руководителя.[/b]Он начал с «Кружка любителей искусства», небольшого клуба, выросшего в дальнейшем в Центральный дом работников искусств, откуда его лет через тридцать «переманили» в Центральный дом литераторов. Писатель Борис Полевой прозвал его Домовым, и это прозвище за ним сохранилось — одну их своих книг Борис Михайлович даже назвал «Записки «Домового».Вернемся, однако, к полученному мною письму. Оно гласило: [i]«Уважаемый гражданин Ефимов! Как известно, вы не являетесь солистом балета Большого театра. Поэтому прилагаемый к сему фотоснимок вашего «па де-де» с Ольгой Лепешинской вызывает некоторое недоумение и, будучи показан вашей уважаемой супруге, Раисе Ефимовне, вряд ли ей понравится и может доставить вам крупные семейные неприятности. В странах капитализма, где царят бесчеловечные законы джунглей, с вас потребовали бы за этот снимок крупную сумму денег. Но пишущий эти строки — не какой-нибудь бессовестный вымогатель и готов ограничиться скромной суммой в один миллион рублей, которые прошу опустить в почтовый ящик у входа в ЦДЛ на имя директора Дома. Ваш доброжелатель».[/i]В пакет была вложена фотография, снятая на каком-то веселом «капустнике» в ЦДРИ. На этом снимке я держу на руках знаменитую балерину.В нынешнее время угроза «компромата» перестала быть веселым розыгрышем, а весьма серьезно применяется против кого угодно – от министра до генерального прокурора. А тогда на шутку отвечали шуткой, на розыгрыш — розыгрышем. И я стал обдумывать ответный удар. Найдя у себя фотоснимок, на котором Борис Михайлович в компании писателей сидит в ресторане ЦДЛ за обильно уставленным блюдами столом, заретушировав всех, кроме Филиппова, я отправил ему это фото со следующим посланием: [i]«Директору Центрального дома литераторов тов. Б. М. Филиппову. В Прокуратуру Фрунзенского р-на гор. Москвы поступили сведения о систематических хищениях продуктов, винно-водочных изделий и кондитерских товаров из ресторана ЦДЛ. Честным советским гражданам, стоящим на страже полноценного питания и высокой упитанности советских прозаиков и поэтов, удалось заснять на месте преступления одного из расхитителей. Есть предположение, что он является одним из работников ЦДЛ. Направляем Вам указанный фотоснимок и просим как директора ЦДЛ принять меры к опознанию разоблаченного преступника, посягнувшего на желудки московских писателей, для последующего привлечения его к судебной и моральной ответственности. Подписи: и. о. секретаря прокуратуры Гробман, член группы содействия ОБХСС при ЦДЛ Б. Ефимов».[/i]Между прочим, фамилия «Гробман» мною не придумана. Как-то в Большом зале ЦДРИ я проводил молодежный вечер встречи художников со студентами.Как и полагалось в те времена, программа вечера была согласована в райкоме партии: доклад о задачах молодежи по строительству развитого социалистического общества, а затем демонстрация кинофильма. Все шло спокойно, чинно и… нудно. Но вот ко мне из зала поступила записка с вопросом, могут ли выступить желающие. Не видя в этом ничего дурного, я легкомысленно спросил, кто хочет высказаться. К микрофону подошел некий субъект и заговорил почему-то о… Маяковском, сходу именуя поэта, ушедшего из жизни без малого тридцать лет назад, «приспособленцем, карьеристом, изменившим революционному футуризму». Минуты две-три я с недоумением слушал, а потом со словами: «Э, нет, этого мы не допустим!» вскочил со своего председательского места и бросился отнимать микрофон. Я слишком чтил память о Маяковском, чтобы допустить его оплевывание.В другое время или в другой стране это был бы просто комичный эпизод, которому никто не придал бы ни малейшего значения, но у нас… Из райкома партии было спущено в ЦДРИ указание обсудить на экстренно созванном Правлении «серьезную политическую ошибку». На Правлении присутствовали такие известные всей стране деятели искусства, как Валерия Барсова, Серафима Бирман, Софья Гиацинтова, Елена Гоголева, Борис Голубовский, Михаил Козаков, Борис Петкер, Леонид Утесов, другие артисты, режиссеры, художники. И, естественно, представители городского и районного комитетов КПСС. Были, конечно, и я, и Борис Филиппов. И все на полном серьезе обсуждали эту глупейшую историю, не стоившую выеденного яйца! Как беспартийный я отделался «строгим указанием» от Правления, но бедный Филиппов, которого даже не было в тот «роковой» вечер в Москве, схлопотал строгий партийный выговор.Фамилия причинившего нам столько хлопот субъекта, срочно объявленного, кстати, психически неполноценным, была Гробман. С той поры эта курьезная фамилия вошла в наш с Филипповым юмористический лексикон. Мы часто говорили по тому или иному поводу: «Лишь бы не появился Гробман…» или «Как бы не узнал Гробман…» Нельзя не сказать и о том, что Филиппов был автором ряда интересных книг. С одной из них связан следующий эпизод.То был сборник очерков об известных деятелях театра. Их литературные портреты были написаны живо и увлекательно, но мнения о них Филиппова не всегда совпадали с мнением вышестоящих партийных инстанций. И неудивительно, что в «Литературной газете» появилась разгромная рецензия. Нетрудно себе представить огорчение Бориса Михайловича.Я ему очень сочувствовал и решил объясниться с редактором «Литературной газеты» Константином Симоновым.— Как же так, Константин Михайлович? Почему надо так обижать Филиппова, хорошего, талантливого человека? И книга совсем неплоха. А если он считает, что Таирова грубо отстранили от руководства Камерным театром, это его личное мнение.Симонов как-то странно на меня посмотрел:— Борис Ефимович, — сказал он, — неужели я должен объяснять вам, человеку грамотному, что в наше время личное мнение лучше всего держать при себе? И еще: поверьте мне, я два часа работал над рецензией, выбрасывая из нее обидные слова в адрес Филиппова.Но кое-что, естественно, осталось. А к Филиппову я, как и вы, отношусь с большим уважением.