Я опять опускаю письмо: 130 лет со дня рождения Александра Вертинского

В нем причудливо сочетались изысканная жеманность начала ХХ века и трагедии середины столетия, искусство избранных и искусство масс, искренность творца и его неприятие правящей властью. А еще — умение любить.

Александр Вертинский был рожден в результате огромной и трагической любви. Частный поверенный, киевлянин Николай Вертинский был влюблен в прелестную дворяночку Женю Сколацкую. Однако жена ему развода не давала, и в результате собственных детей Николаю Петровичу пришлось позже усыновлять. Но счастье было недолгим: Женя сгорела от чахотки. С ее смертью жизнь ушла и из Николая Петровича — он часами сидел на могиле любимой, плакал и в результате ушел спустя два года, тоже от чахотки.

Детей-сирот Сашу и Надю на семейном совете Сколацких решено было разлучить — никто не был готов взять на воспитание сразу двоих детей. Саше сказали, что Надя умерла. Тогда он впервые понял, что такое горечь одиночества. Позже он узнает, что Надя жива, но зато чувство это испытает не раз — даже в зените славы.

Из престижной гимназии № 1 города Киева Вертинского с позором изгнали через два года после поступления за неподобающее поведение.

Не удержался он и в гимназии № 4, куда менее претенциозной. Родственники рыдали, а Саша с энтузиазмом ринулся во взрослую жизнь.

Вертинский брался за любую работу — от корректора в типографии до продавца открыток, да еще и успевал печататься в «Киевской неделе», ночами строча рецензии на выступления популярных артистов — от Вяльцевой до Шаляпина. В нем были лихость и даже прохиндейство: скажите, а могли бы вы устроиться работать бухгалтером в крупную гостиницу, если бухгалтерии не знаете вовсе? А он — мог. Артист, одно слово! А еще было в Саше Вертинском какое-то невероятное обаяние. Благодаря ему он стал завсегдатаем модного литературного салона, в который захаживали поэт МИихаил Кузмин, художники Казимир Малевич и Марк Шагал... Именно тут он определилися с главным своим пристрастием и решил уехать в Москву: его ждала литература! Они поселились с сестрой Надюшей в Козицком переулке, и Вертинский закружился в шумной московской жизни. Сегодня он выступал в литературном салоне, завтра его видели среди людей, близких к театру.

— Наденька, ты только послушай, что пишет Блок! Можно ли сказать прекраснее! — и он читал сестре стихи, смешно картавя, глотая неподдающуюся ему буковку «р». И грезил о Прекрасной Даме, но кто тогда не грезил о ней? Она приходила к нему в мечтах, наплывала облаком, но черты ее растворялись в тумане из легких одежд… Миллион знакомств, миллион разговоров, каскады слов, в которых тонули взгляды, мысли и чувства, честолюбивые замыслы, видения — таким был тогда флер «культурного сообщества». И Вертинскому нравилось эпатировать новых знакомых намеренно вызывающими взглядами и суждениями, нравилось слушать их — таких же молодых, резких мечтателей. Ему нравился и совсем непохожий на Блока Маяковский, маг футуристов, и скромно называвший себя гением Игорь Северянин, носивший в себе какую-то внутреннюю тайну. Он понял главное — важно быть не похожим ни на кого. А он уже и был таким.

Наденька была актрисой; в первый же год в Москве Вертинский решил пойти по ее стопам. Он отправился в Художественный театр.

Станиславский — поджарый, со смешными нахмуренными бровями, слушал Вертинского сам. Саша с надеждой и трепетом отмечал, что голова Константина Сергеевича склоняется в такт строчкам. Но вердикт кумира был не таким, как ему бы хотелось. Проклятая буква «р»... Станиславский не счел ее изюминкой. Артист не может быть картавым! Точка.

Вертинский в отчаяние не впал. Он продолжил играть в Театре миниатюр, иногда исполняя песенки за кулисами. Зрители, в отличие от Станиславского, на ура воспринимали его картавинку, иногда делавшую текст еще более смешным.

Мелькнул он и в кадре... Но все его планы и карты перемешала Первая мировая. Записавшийся на фронт добровольцем Вертинский стал санитаром. Бесконечные перевязки, кровь, пот, людское горе... На войне он начал понимать, как ценен на самом деле для любого человека миг радости, час отдыха души, наслаждение искусством.

После ранения Вертинского отправили в Москву; знакомый попросил передать письмо возлюбленной, и прямо в шинели Вертинский пришел по адресу в дом в конце Тверской.

Женщина-ангел открыла ему дверь. Его Прекрасная Дама... Вера Холодная, а это была она, поражала его и на экране, но в жизни она была еще красивее и незащищеннее. Морок сошел с него лишь когда он дошел до дома и вернулся к страшной реальности: Надя, сестра, умерла. Теперь у Саши не было никого. Только мечты о будущем и оживший образ Прекрасной Дамы.

Он писал стихи — строчки складывались сами, сплетались в кружевную вязь. «Ваши пальцы пахнут ладаном» — выдохнулось само. Он видел в Вере признаки скорого ухода, но видел их нечетко, необъяснимо. Такими же были его стихи, паутина которых опутывала человека, лишала воли и заставляла путешествовать в какие-то иные миры. Для выступления он избрал образ Пьеро: грим позволял скрывать неуверенность, преодолевать страх публики.

Публика смотрела выступление завороженно. Теперь новому герою сцены предстояло найти свой стиль. Вертинский справился и с этим: он то ли пел, то ли начитывал напевно стихи Цветаевой, Блока и Северянина, разбавляя их стихами своими. Наконец получилось нечто особенное — и не песни, и не речитатив, а некая их смесь. На публику этот микст производил магическое действие.

Кроме того, слушая Вертинского, люди уносились куда-то далеко, в неведомые страны, мир ярких, порой резких и неожиданных цветов. Там был некий лиловый негр, вполне допустимый тогда — в отсутствие воинствующей толерантности, и прекрасные полувоздушные дамы, на плечах которых лежали шикарные манто, а вокруг парили капризные попугаи, цвели диковинные цветы и разрывали сердце глубокие чувства. Он будто опаивал публику волшебным напитком: их души пели, пальцы — пахли ладаном, корицей и воспоминаниями о той жизни, которая стала прошлым.

Вертинский в образе Пьеро. 1915 год / Фото: Вертинский в образе Пьеро. 1915 год

Через некоторое время на смену первому Пьеро пришел второй — в черной одежде и с платком на шее. Он был ироничнее своего предшественника, не так грезил несбыточным. Свои песенки он называл ариетками, из каждой выводил некий законченный сюжет. В Петровском театре ему начали платить сто рублей в месяц, начались гастроли. Пьеро Вертинского так нравился публике, что его принялись пародировать и «размножать», но повторить не мог никто. На 25 октября 1917 года в Москве был назначен бенефис Вертинского. В этот же день произошел переворот, вошедший в историю как Октябрьская революция.

Разве что в тот день никто толком ничего не понял...

Понимание пришло позже. Вертинский не очень соответствовал представлениям большевиков о прекрасном, но какое-то время особо никого не раздражал. Ровно до тех пор, пока в его «ариетках» не появился политический контекст.

ЧК заинтересовал романс «То, что я должен был сказать». «Пьеро» вызвали «в кабинеты».

— Что это? — вопрошал человек в форме, блистая тараканьими глазками.

— Это просто песня. Вы не можете запретить мне жалеть триста юных юнкеров, погибших ни за что. Это все равно что запретить дышать.

— Это только кажется, что не можем, — человек в кресле гоготнул. — Ваши песни глубоко буржуазны. Надо будет, и дышать запретим… Песню о юнкерах, созданную в память о мальчишках, убитых в боях, он продолжал исполнять и уехав на гастроли. Двухлетнее турне завершилось в Севастополе. По вечерам, глядя на море, Вертинский с ужасом понимал, что не знает, как жить и куда идти. Решение вызрело внезапно. В ноябре 1920 года он он поднялся на борт парохода «Великий князь Александр Михайлович». Пароход взял курс на Константинополь. На растворяющуюся в дымке родину с борта вместе с Вертинским смотрели «недобитые белые» — остатки армии Врангеля.

Много позже он попытается объяснить отъезд не нелюбовью к советской власти, а жаждой перемены мест и юношеской беспечностью.

Но и это было правдой лишь отчасти. Ему стало душно в стране, которую он так любил когда-то… ■ Теперь было не до капризов. Он давал концерты, когда мог и когда не мог, и платой за трудоголизм были овации.

Русскоязычная публика обожала его — он стал в их глазах символом безвозвратно потерянной прежней жизни.

Случился и брак — с богатой невестой Рахиль Потоцкой, ставшей Иреной Вертидис — на греческий манер, ибо Вертинский купил и гастролировал с греческим паспортом.

Но отношения не складывались. Ему хотелось домой, но в просьбе о возвращении на родину ему было отказано.

Он переезжает из страны в страну и везде выступает с успехом, но покоя и радости нет. В отчаянии он пишет новое письмо — Луначарскому. Но вновь приходит ответ «нет». Перебравшись из Германии в Париж, Вертинский становится звездой номер один. Он влюблен во Францию, на его выступления валят валом, продолжая называть «русским Пьеро»; с ним почитают за честь познакомиться представители царской фамилии,Романовы, европейские монархи, звезды кино — Марлен Дитрих и Грета Гарбо, с восторгом принимают в Палестине и Бейруте, Иерусалиме и Яффе. Затем он покоряет США, где на первый же его концерт собирается мировой бомонд. Слушая «Чужие города» и «О нас и о Родине», люди плачут о разрушенном мире и жизнях миллионов.

А он хочет обратно... Но пока нет ответа, Вертинский едет в Шанхай. Заводит роман с поэтессой Лариссой Андерсен... А потом он встретил ее.

Лидии Циргвава, дочери служащего, было двадцать. Его Прекрасная Дама больше не была скрыта в тумане, к ней он стремился многие годы, ее ждал, ей пел. Он понимал: я старше на 34 года... Но Лида полюбила его.

26 мая 1942 года они заключили брак. Это было невероятное счастье. ...Вертинский давал по два концерта в день, чтобы обеспечивать семью и просто засыпал советское посольство просьбами о разрешении вернуться. Наконец разрешение было получено, но отъезд вновь был отложен — по причине начала Второй мировой. В 1943 году он пишет теперь уже Молотову: «Жить вдали от Родины в момент, когда она обливается кровью, и быть бессильным ей помочь — самое ужасное». Возвращение уехавших властям теперь на руку: это правильно политически. В ноябре 1943 года Вертинский, Лидия и трехмесячная малышка Марианна приезжают в Москву. Александр Вертинский отправляется на фронт, где исполняет патриотические песни и свою старую классику, всеми любимую… А скоро родится и Настенька.

«У меня нет ничего, кроме мирового имени» — так говорил Вертинский. Он проехал всю страну, ему аплодировали в больших городах и на провинциальных сценах. Поначалу все складывалось неплохо: зрители обожали, гастроли устраивались, да и роли в кино давали (какой изумительный князь , например, получился из Вертинского в «Анне на шее»!).

В 1951 году Вертинского даже наградили Сталинской премией. Но с каждым годом власти все активнее делали вид, что артист как будто не существует. «Я есть!» — возражал Вертинский. Но не получал ответа.

Чем больше времени проходило со смерти Сталина, тем меньше тумана оставалось в прошлом. Миллионы жертв сталинских лагерей, фальшь, ложь — Вертинскому ли было не видеть этого? Он все понимал, все чувствовал и болел этим.

Как и демонстрируемым «верхами» равнодушием. Но советская власть не склонна была к признанию чьего бы то ни было величия, кроме своего.

...21 мая 1957 года Александр Николаевич выступил в Доме ветеранов сцены в Ленинграде. После концерта вошел в двери гостиницы «Астория » и вскоре, уже в номере, ощутил боль и жжение в левой части тела. Все произошло быстро: острая сердечная недостаточность, так будет написано в графе «причина смерти». Его Лидочка уйдет вслед за ним в 2013 году, а невероятная одаренность Вертинского «прорастет» во всех последующих поколениях — в дочерях, ставшими знаменитыми актрисами, в талантливых внуках и будет продолжать жить в том огромное наследии, которое он оставил.

*В заголовке использована строчка из стихотворения А. Вертинского «Злые духи»