Николай Дупак: Юрий Любимов растил поэтов и писателей
– Любимов – выдающийся режиссер. Наш театр с 1963 года до 1990-х был одним из ведущих творческих коллективов страны. Спектакли шли при аншлагах. Люди с энтузиазмом шли смотреть: что там, на Таганке?
Вот такая беда сегодня у меня в мой день рождения. Недавно был у него день рождения… Есть фото, где мы вместе отмечали юбилеи…
Когда предложили стать директором театра и дали на выбор театр Маяковского, Пушкина, я спросил «А какой самый трудный театр?».
Ответили: «Театр драмы и комедии». И я решил пойти в этот театр. Когда посмотрел учебный спектакль Любимова «Добрый человек из Сезуана», пригласил его в театр – и Юрий Петрович стал главным режиссером Таганки. Никого из бывших актеров мы не обидели, всех оставили в коллективе, вырастили новое поколение.
Была потрясающая атмосфера в театре: любовь и дружба, удивительная сплоченность коллектива… Характер у Любимова сложный был, но не сложных людей нет. Творческий человек без характера – не артист. Но он был целенаправленный, творческий, интересный. Фоменко начал с Таганки, Арцибашев, Калягин, Васильев, Райхельгауз – они создали свои театры, потому что у них был заразительный пример. При Любимове выросла плеяда удивительных талантливых людей: все были писателями и поэтами, и Юрий Петрович сам писал. Я уж не говорю про Высоцкого, Леонида Филатова, Валерия Золотухина, Дыховичного. Это личности в российском театре, бойцы. Все не те слова… Были трагедии: раздел театра…
Мне очень повезло: я работал с яркими личностями. Но команда была создана Любимовым.
ФОТОГАЛЕРЕЯ ПАМЯТИ ЮРИЯ ЛЮБИМОВА
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ
Век Юрия Любимова. Неподвластный и недостижимый
Колонка обозревателя Ольги Кузьминой
Да, недостижимый. Несносный, невыносимый.
Тяжелый. И неподвластный пониманию большинства.
Скала – недоступная. Океан – бурный, с водой то прозрачной – на отмели, такой влекущей, то – мутной и скребущей песком, обдирающей до крови.
Все это – Юрий Любимов.
Он весь, от непокорной шевелюры до кончиков нервных, таких театральных пальцев, - был целостен и един, неделим и – казалось – вечен. (далее)