Роман Виктюк: Артисты, за редким исключением, не умеют любить

В новом здании театра в Сокольниках в кабинете Романа Григорьевича собрана колоссальная библиотека: несколько тысяч книг занимают все пространство — от пола до потолка. Добрая половина книг — XIX–XX веков: тут и поэты, и прозаики, много философов. Сейчас Роман Виктюк работает над постановкой пьесы Николая Гумилева «Отравленная туника».  

— Роман Григорьевич, увидела лестницу, ведущую за книгами прямо к потолку, и почему-то подумала, что это нечто из детства вашего. Признайтесь, любили лазить по деревьям?

— Во дворе нашего дома во Львове росло очень высокое дерево, на котором я любил проводить время. Однажды убедил ребят в том, что умею летать. Собрал детвору, таких же, как я, ребят, забрался на верхушку дерева и сказал: «Смотрите, как я сейчас полечу». Ребята стояли внизу и считали «Один, два, три, четыре...» А я сидел на дереве и... не летел. Они снова начинали считать: «Один, два, три, четыре...» И я опять не летел. А на третий раз прыгнул вниз, ударился о землю, но тут же поднялся и подобно белому лебедю из балета Чайковского начал изображать полет. Ребята поверили, что я могу летать, подхватили меня на руки, подняли высоко. А я это все это тщательно срежиссировал!

— Тогда законный вопрос: режиссерами рождаются или становятся?

— Думаю, рождаются. Точнее, у мамы в животике уже живет режиссер, если, конечно, он — режиссер... Моя мамочка приходила слушать оперу «Травиата» Верди, и когда начиналась «Увертюра», я бился в ее животике так сильно, что маме приходилось уходить. Она делала несколько попыток до конца дослушать оперу, но я не давал. Мама сказала, что первая нота в оркестре и мой крик совпадали. Вот она, мама, на фотографии. Она была красавицей. Ее звали Катарина. Боготворю ее.  

— Не думали о том, чтобы поставить «Травиату», если с ней у вас была такая вот особая связь?

— Верди — мой самый любимый композитор. Впервые приехав в Италию, я пошел на могилу Верди в Милане. Сидел там весь день и рассказывал Верди всю свою жизнь. Тогда же попросил у него позволения поставить «Травиату». Но до сих пор благословения на этот спектакль не получил.

— Художественный руководитель Театра имени Вахтангова Римас Туминас любит рассказывать о том, что Верди во всех анкетах писал, что он — садовник. Как вы думаете, с чем это связано?

— Верди родился в деревне, как и Римас, а все деревенские хотят быть садовниками. Думаю, что садовник — это человек, который с помощью растений очищает землю. Кто знает, может из Римаса получился бы хороший садовник, если бы я не порекомендовал ему поступить на режиссерский факультет ГИТИСа. В Молодежном театре Вильнюса я ставил пьесу Рощина и увидел на сцене тогда еще молодого Туминаса. Он ничего не играл, просто ходил по сцене и произносил текст. Мне показалось, что он мучается, играя роль. Тогда я сказал ему: «Я знаю в ГИТИСе Кнеббель, Туманова и скажу им о тебе. Поезжай в Москву и поступай на режиссерский факультет». Римас так и сделал. Эту историю, кстати, он любит рассказывать в интервью.

— А с чем, с какой профессией вы бы сравнили профессию режиссера? Туминас, например, говорит, что она сходна с шахтерской...

— Режиссура — это не стройка и, конечно, не шахта. Для меня режиссура — это создание неба. Большой режиссер ощущает энергию всей планеты и передает ее в своих спектаклях. Строить могут все. А создавать воздух, луну, солнце — единицы. Сегодня каждый второй называет себя режиссером, но настоящий режиссер — избранный и поцелованный Создателем.

— Роман Григорьевич, в этом театральном сезоне вы поставили спектакль по роману Федора Соллогуба «Мелкий бес», и о нем говорит вся театральная Россия как о большом событии. Важны ли вам любовь публики и оценка критики?

— Кто может заставить любить? Если есть расчет — поставить успешный спектакль, это никогда не случится. Я не ставил то, что мне предлагали. Никогда не работал с теми драматургами, которых любила власть, предпочитал общаться с гонимыми. В моем спектакле «Муж и жена снимут квартиру» по пьесе Рощина впервые прозвучали песни Владимира Высоцкого. Спектакль шел на сцене МХАТа, и пел Всеволод Абдулов. Володя был на премьере и радовался, что его песни звучат со мхатовской сцены. Правда, на афише фамилия Высоцкого была мелкими буквами — в одном ряду с техническими работниками. Но Высоцкий на это не обиделся.

— Когда-то меня страшно удивила откровенность Аллы Демидовой: она не раз называла Высоцкого «средним артистом». Ваше мнение?

— Пожалуй, с Аллой Демидовой соглашусь. Володе не хватало свободы в игре на сцене. Он был свободен в другом. А свобода в общении с тенью — это другая свобода. Актеры, когда играют на сцене, взаимодействуют со своей тенью. Хорошие артисты удерживают свет в себе и тратят энергию только на роли, а Володя был очень щедрым и не жалел себя ни в чем. А еще артисты, за редким исключением, не умеют любить, а Володя умел.

— Роман Григорьевич, вы — один из немногих художественных руководителей, кто открыто говорит о том, что с Татьяной Дорониной поступили не очень красиво и справедливо, лишив ее поста художественного руководителя МХАТ имени Горького. 

— Я кричу об этом, только меня никто не слышит. Более 30 лет назад я пришел в только что созданный Дорониной МХАТ имени Горького, мы стали ставить спектакль «Старая актриса на роль жены Достоевского». Татьяна Васильевна, что называется, с порога спросила: «Когда будем ставить?» Я сказал: «Завтра в 11 утра». Спектакль шел очень долго и пользовался успехом. Буквально за несколько дней до назначения худруком МХАТа Эдуарда Боякова я был в этом театре и собирался ставить спектакль о великой французской актрисе Саре Бернар. Но почувствовал что-то темное в атмосфере театра и не смог... Кажется, на следующий день во МХАТе поменялась власть.

— Что-то темное — это что?

— Запах денег. Приближение коммерции в стенах этого театра. Я считаю, что деньги — это изобретение дьявола. Не люблю Америку, потому что там все измеряется деньгами. За исключением театров. В Америке есть свобода только в театре.

— Выходит, вам никогда не хотелось быть богатым? Трудно поверить.

— А зачем это? Еще по молодости я приехал в родной Львов с чемоданом денег — получил большой гонорар за съемки фильма. Собралась вся семья, я достал чемодан, открыл его и подбросил вверх пачку денег. Мама сказала сестрам: «Девчата, где он это украл?»

— И что же сделали с этими деньгами?

— Чемоданчик стоял в книжном шкафчике, кто хотел, тот подходил и брал деньги.

— Забавно... А как вам, кстати, то, что президентом Украины стал артист и шоумен Владимир Зеленский? Конечно, Рональд Рейган тоже был актером, но...

— Не знаю его, пусть пробует. Я лично знал всех украинских президентов. Для меня самым хорошим был Виктор Ющенко, потому что он любил театр и покровительствовал ему. Кстати, у меня был забавный случай, связанный с ним. Это было во Львове, мама взяла трубку телефона и, услышав «С вами будет говорить президент Украины Виктор Ющенко», положила ее. Через несколько минут перезвонил сам Ющенко, и я сам взял трубку. Президент сказал, что его мама поступила бы так же, как и моя. На что я ответил: «Но моя мама ни за что на свете не пустила бы меня в президенты страны».

— Вы поставили спектакль «Мандельштам» — о взаимоотношении поэта с властью и Сталиным. Спектакль настолько трагический, что невозможно сдержать слезы. Чувствуется, что всецело вы на стороне поэта.

— Сталин тоже писал стихи и считал себя равным по таланту мастеру Мандельштаму. Это было соревнование поэтов — дуэль Сталина и Мандельштама... Поэт убит, как были убиты Пушкин и Лермонтов, но он заслужил место на небе и бессмертие. В начале XIX и XX веков была вспышка энергии талантов в России, благодаря которой родились Пушкин, Лермонтов и поэты Серебряного века. Финал этой вспышки божественной энергии — Мандельштам. Он — последний поэт духа. Сейчас Земля не получает творческой подпитки, и это настораживает. Я вот решил поставить пьесу Николая Гумилева «Отравленная туника». Идея обратиться к драматическому сочинению Николая Гумилева возникла у меня во время работы над спектаклем «Мандельштам». Известно, что Мандельштам был влюблен в жену Гумилева — Анну Ахматову, которая его отвергла, и он переживал неразделенную любовь к Ахматовой до конца жизни.

— Трагическая личность, трагическая история жизни... При этом удивительно светло он иногда писал: «Все лишь шерри, шерри бренди, ангел мой». Как вы думаете, неужели он сохранил в себе веру в ангелов?

— Конечно, сохранил, он верил в них, поскольку был верующим человеком. И я верю в ангелов. Даже не просто верю, а слышу иногда шелест их крыльев. Видите, сколько здесь книг? И все они — ангельские. Здесь нет ни одной темной книги.

Читайте также: Александр Домогаров: В театре зритель голосует ногами