Новая книга композитора Журбина называется «Моя музыкальная жизнь». И тут он лукавит: в сборнике эссе описаны труды далеко не всегда музыкальные, например, как он работал на радио «Свобода», и годы в Америке… Впрочем, об этом лучше прочитать в самой книге, мы же говорили совершенно о другом.[b]– Александр Борисович, вы в музыкальном жанре уже, можно сказать, классик. Да и книжку выпускаете уже шестую. Я так понимаю, вы хотите и в литературе след оставить?[/b]– Понимаете, у меня с ранней юности была тяга… к словам. Поэтому я являюсь одним из самых «литературных» композиторов. В том смысле, что почти все мои произведения так или иначе связаны с какими-то текстами, сюжетами, романами, пьесами.Если первая страсть моя – это страсть к музыке, то на втором месте – страсть к литературе.Я всегда очень любил и пытался писать. Первую книжку я написал в конце девяностых годов, когда жил в Америке, а потом пошло-поехало. Кстати, замечу в скобках, что в первой книге я пообещал читателям, что у меня будет десять книг. Шесть уже есть – значит, еще четыре осталось.[b]– А сами вы классиков перечитываете? Может быть, у вас есть некая «обойма» из них, а может, какая-то одна настольная книга?[/b]– К литературе я часто отношусь утилитарно. Поскольку я композитор, то всегда, когда читаю роман, или стихотворение, или пьесу, пытаюсь с этим произведением… слиться. Слиться в буквальном смысле слова, то есть стать соавтором этого человека, будь то Данте, или Гете, или Толстой, или наш современник, скажем, Володя Сорокин. Я все время думаю, можно ли из этого сделать оперу, или балет, или мюзикл. И вот с этой точки зрения я иногда перелистываю, например, Достоевского, который мне кажется очень музыкальным писателем, или Набокова. И для моего рода деятельности это совершенно нормально. Так же поступал Верди: он писал оперы и все время искал сюжет. Искал и всех заставлял: найдите мне хороший сюжет для оперы![b]– Вы упомянули Сорокина…[/b]– Я, можно сказать, профессиональный читатель. Я много читаю и слежу за новинками. И считаю, что у нас есть несколько писателей, которые действительно заслуживают внимания. Это Сорокин и Пелевин, наши два «близнеца». Может, они и антагонисты, но их объединяет то, что каждое их произведение вызывает интерес. Я не пропускаю ни одной их книжки. Иногда бываю разочарован, а иногда вижу, что это новая ступень, новый взгляд.Еще я читаю все, что пишет в романном жанре Дмитрий Быков. Я читал все его романы, включая даже последний, который, по-моему, еще и не вышел…[b]– Да-да, мы печатали отрывок из «Остромова» в «Письменном столе».[/b]– Еще слежу за премиями. И стараюсь прочитать книги тех, кто их получил. Опять же довольно часто бывает разочарование, и даже удивляешься, как за такое, извините, дерьмо дали премию. Но, с другой стороны, всегда интересно, что происходит в литературном процессе.[b]– А как книга попадает к вам в руки? У людей более старшего поколения обычно своя библиотека, плюс они чего-то докупают. А молодые предпочитают Интернет…[/b]– Я как раз из того, из старшего поколения. У меня огромная библиотека. Много книг хранятся с советских времен, те же многотомные собрания сочинений. Но у меня много и довольно изысканных книг, а это уже говорит обо мне как о книгомане и истинном книгочее. А как попадают… Я захожу в книжные магазины. И покупаю! Я, наверное, безумец, потому что уже некуда ставить и явно не все будет прочитано, но все равно покупаю![b]– Помните ли вы свое самое первое детское желание или мечту – «кем стану, когда вырасту»?[/b]– Вы будете смеяться, но первым желанием, насколько я помню, было желание стать писателем. У меня даже есть какие-то записки, они хранятся до сих пор. В 11–12 лет у меня были попытки написать детектив, еще я писал пьесы, ну и стихи, конечно. К счастью, я не стал этим всерьез заниматься, потому что дара писательского у меня нет. Сочинить рассказ или роман я не могу, а вот написать что-нибудь документальное, эссеистическое у меня вроде бы получается. Вообще я пишу легко, поскольку я к этому легко отношусь. Я думаю так: ну кто меня будет критиковать, все ж знают, что я композитор.[b]– Как вы отдыхаете от своих композиторских и писательских трудов?[/b]– Я не помню, когда отдыхал. Я, конечно, куда-то езжу – и весной, и летом, стараюсь попасть на пляж, зато я никогда не увлекался ни рыбалкой, ни охотой, все эти традиционные хобби мне совершенно чужды. Но уже на третий день отдыха мне становится скучно, и я начинаю что-нибудь писать или… или читать.[b]– Что бы вы пожелали читателям «Вечерней Москвы»?[/b]– Я скажу, наверное, банальность – для начала нового года. Хочу пожелать, чтобы у всех читателей «Вечерки» сбылись их мечты, чтобы все были здоровы, чтобы у всех было много денег, ну, по крайней мере, достаточно для исполнения желаний.[b]Александр ЖУРБИНКак я работал на радио «Свобода»[/b][i][b]Фрагмент из книги «Моя музыкальная жизнь»[/b][/i]Людей моего поколения слова «Радио «Свобода» возвращают в детство, в раннюю юность...Я думаю, уже написаны тысячи страниц о том, как в тоталитарном государстве единственным независимым источником информации, единственным деликатесом среди безвкусной и безвитаминной коммунистической еды были «вражьи голоса». Стоит ли еще раз говорить, как все мы приникали к радиоприемникам, как пробивались сквозь глушилки, как завидовали тем, у кого был высшего качества дорогой приемник или дом за городом, где ловилось лучше (как это ни невероятно, но я знал человека, который специально жил за Кольцевой дорогой в Москве – или так он, по крайней мере, говорил, – чтобы лучше слышать «голоса»).Я думаю, существует или, вернее, существовал, сейчас это все вымирает) целый фольклор, связанный с западным радио: анекдоты, байки, истории. Например, когда я звонил одному моему приятелю вечером и спрашивал: «Что поделываешь?» – он говорил: «Лежу, как всегда, с Анатолием Максимовичем».Человеку тех времен сразу было ясно, что у него включено Би-би-си, а Анатолий Максимович Гольдберг – известный обозреватель этой станции. (Даже в «Крокоди» было сказано – обличающе, конечно, – что советский человек засыпает «обибисиленный». Уверен, автор этого каламбура знал это по себе.) Еще вспоминаю знаменитый анекдот о закрытом заседании Политбюро, где Косыгин просится в сортир, а ему говорят: «Нельзя, секретное заседание». Через несколько минут стук в дверь. Открывают – старушка-уборщица стоит с горшком и протягивает его Косыгину. Тот: «Ты откуда знаешь, бабка?» – «Да как же, миленький, «Голос Америки» передал».Как ни странно, в этом анекдоте очень точно передается наша тогда почти мистическая вера в эти «голоса».Естественно, никто из нас никогда не видел ни Анатолия Гольдберга, ни Людмилу Фостер, ни Правду Ванделлас.Позже, когда на этих станциях стали появляться те, кто выбывал из наших рядов, уже можно было представить внешне Василия Аксенова или Анатолия Гладилина. Но это позже, уже в 80-х. А в юности, в 60-х, они, эти имена, эти голоса, были какими-то внематериальными полубогами, да, собственно, почему «полу» – настоящими богами, со всеми божественными признаками – вездесущностью, всемогуществом и недосягаемостью, да к тому же – deus ex machina! Да, из машин, из радиоприемников спускались они на нас, но их небесное происхождение не вызывало сомнения (да и на самом деле – радиоволны, дети эфира, дети поднебесья).У каждого были свои любимцы, любимые ведущие, любимые передачи. Но в конечном счете, все слушали одно и то же. И потом рассказывали друг другу. Я помню, как на дорожки Домов творчества – будь то композиторская «Руза», писательская «Малеевка» или киношное «Болшево» – после 11 вечера высыпали «творцы» на вечернюю прогулку, и тут начиналось: «Ну, вы слышали? Как вам это нравится? Эти сволочи...»Впрочем, это я говорю о «диетических» временах, 70-х годах, когда уже никто ничего не боялся: по крайней мере, ничего страшного произойти не могло. Так было не всегда.В годы моей службы в армии (1965–1967), когда только закончилась хрущевская оттепель и начинались диссиденты, слушание зарубежного радио являлось – не приравнивалось, а являлось – преступлением. Иногда в комнату, где отдыхали солдаты, врывался старшина (или капитан) и проверял – на какой волне у каждого стоял приемник. Если он стоял на «печально известной» волне одной из четырех самых популярных станций (а старшина или капитан знал эти волны очень хорошо, поскольку сам, небось, украдкой их слушал) и если даже в этот момент приемник был выключен, владелец приемника рисковал многим. Ну, как минимум, гауптвахтой.А то и дисбатом. Одного из моих сослуживцев, который не расставался со своей «Спидолой», отправили в штрафную роту. Правда, нам было сказано – за пьянство и моральное разложение. А кто из нас тогда не пил и не «разлагался»? Словом, выражаясь языком плаката, влияние на нас западных радиостанций было «трудно переоценить».Даже если отбросить в сторону политику, то и в области культуры, литературы, религии, философии и многого-многого другого некоторые важные вещи мы впервые узнавали из их передач…