Все флаги в гости к нам

РОССИЯ впервые приняла у себя фестиваль, сопутствующий церемонии вручения самой престижной театральной премии Европы «Европа – театру» (вручается мэтрам), у которой есть премия-сателлит «Новая театральная реальность» (вручается режиссерам помоложе, а также целым театральным коллективам, создавшим свой театральный язык и стиль). Премии «стоят» соответственно шестьдесят и тридцать тысяч евро, но главное, являются своеобразным пропуском на театральный олимп. Кандидатом в лауреаты можно оставаться не один год (бывало, что и через десять лет заветная премия так и не доставалась претенденту).В этом году среди лауреатов оказалось аж два россиянина: Юрий Любимов (специальная премия «Европа – театру») и Андрей Могучий («Новая театральная реальность»). Последний в течение двух дней еще получил в Москве «Золотую маску» за режиссуру и срежиссировал обе церемонии награждения – и в Москве, и в Санкт-Петербурге.[b]Просьба занять места гениев[/b]В Петербурге театральную знать Европы принимал Александринский театр. Хозяева Александринки сыграли с гостями в свою фирменную игру – скажи, где ты сидишь, и я скажу тебе, кто ты. Благодаря сохранившимся старым кассовым книгам доподлинно известно, где в этом зале сиживали Пушкин, Тургенев, Чехов, Достоевский, чьи произведения до сих пор остаются главной заслугой России перед миром. На этих местах рассадили лауреатов. Так, Петер Штайн, вернувший нам «в лихие девяностые» утраченную было веру в психологический театр, оказался в суворинской ложе, где часто смотрел спектакли Чехов. Юрию Любимову предложили место Достоевского в середине партера, и только его зал приветствовал стоячими овациями. Британке Кэти Митчелл, тепло вспоминающей о работе с Львом Додиным, Анатолием Васильевым, Инной Соловьевой, досталось ложа Тургенева. Место Гоголя в шестом ряду занял создатель театра «Ферма в пещере» Вилиам Дочоломанский из Словакии. Места в пятом ряду, где был замечен Лермонтов, заняли актеры исландского театра «Вестурпорт». А во втором, где смотрел спектакль Пушкин, – португальский театр «Меридиональ». В третьей ложе первого яруса, где имел абонемент Карл Густав Эмиль Маннергейм, посадили его соотечественника Кристиана Смедса.Ну а за режиссерским пультом (изобретение Мейерхольда, сделанное как раз в Александринском театре) оказался Андрей Могучий. От Мейерхольда был послан еще один привет – занавес из спектакля «Маскарад», полного роскоши и трагических предчувствий (его премьера совпала с переворотом 17-го года: на улицах уже стреляли, когда премьерная публика в бриллиантах и смокингах разъезжалась от парадного подъезда).Ведущими церемонии оказались звезда итальянского кино и русского театра Ксения Рапоппорт в джинсах (символизирующая раскованную Европу), корифей Александринки Николай Мартон в смокинге (символизирующий чопорную Россию), живая лошадь с телегой (символизирующая режиссерские чудачества), девочки в балетных пачках (символизирующие то, в чем мы впереди планеты всей) и странные существа с круглыми носатыми болванками вместо голов (символизирующие иррациональную природу театра), которые норовили оказаться рядом с каким-нибудь чиновником-вручантом, сводя на нет любые попытки официоза.[b]Полеты наяву[/b]Главным открытием фестиваля стал, казалось бы, уже давно открытый для Европы Кристиан Смедс. Диковатый на вид то ли финн, то ли гунн («Мои братья копались в нашей родословной, дошли до шведов и цыган и остановились от греха подальше»), Смедс позволяет себе самые дерзкие эксперименты в театре и жизни. Один из них – добровольная шестилетняя ссылка в Каяни (один из самых северных и уж точно самых нетеатральных финских городов), откуда и началась его европейская слава. Как-то раз (и тоже на севере Финляндии) он проглотил «Нью-Йоркскую трилогию» Пола Остера, которая потом соединится в его сознании с великолепием Национального театра Финляндии. Так появился спектакль «Мистер Вертиго» о мальчике, способном к левитации (искусство двигаться по воде и парить в воздухе). О пути в искусстве – через страдания, унижения, через пошлость театральной изнанки, через множество искушений, через вольное и рискованное перемещение из собственного сознания в образы и роли, где актер подобен канатоходцу-лунатику: позови – разобьется.О пути в искусстве, на котором нельзя повернуть назад (так, сирота Уолт, попавший в бродячую труппу мастера Иегуди, получает от своего учителя и искусителя кусочек мела, чтобы нарисовать дверь, через которую он может уйти). Смедс, усадив зрителей на движущийся поворотный круг сцены, среди свечей и джаз-музыкантов, устраивает им настоящий эффект вертиго (головокружения): действие разворачивается в самом чреве театра, среди его внутренностей (пульты, прожекторы, подъемники). Чтобы в финале открыть нам потрясающий вид пустого зала, над бархатными креслами которого, точно дух театра, парит Артист.Ходить по земле не пожелали и актеры исландского театра-лауреата «Вестурпорт».Это очень юный по духу театр, да и вообще Исландия – самая молодая театральная держава (их нынешние восьмидесятилетние корифеи – первые профессиональные актеры в стране). «Вестурпорт» родился из компании однокашников, где до сих пор сохранился студийный дух, где «не решают, кому купить чай или кофе, а покупают». Хотя на счету у компании – славное первое десятилетие, огромное количество гастролей и постановок, и даже несколько титулованных фильмов.«В начале было Слово. А может, желание? Или действие», – задается вопросом некий прославленный актер, заканчивающий свои дни в доме престарелых, где за стариками ухаживают очаровательная медсестра Гретхен и ее туповатый братец-тренер Валентин. Актер сыграл все что хотел, и только роль Фауста осталась его нереализованной мечтой. В канун Рождества его одолевает грусть: очаровашка Гретхен по приказу брата возвращает ему подарок, в инвалидном кресле умирает сосед, которого только что навестил сын с подружкой, отделавшись какой-то дешевкой в подарок. И актер решительно наматывает на шею гирлянду елочных лампочек, отстаивая свою последнюю свободу – распорядиться собственной жизнью. Вот тут-то и происходит взрыв. Новоиспеченный покойник поднимается с кресла Мефистофелем и обращается к повесившемуся Фаусту. Из всех полов и щелей вылезает и выстреливает петардами всякая нечисть. Над головам у зрителей обнаруживается сетка-батут, и действие стремительно перемещается из горизонтальной плоскости в вертикальную. Актеры летают на лонжах и инвалидных колясках, слой за слоем сдирают с себя маски-лица, а посреди этого безумия старый Актер, ставший Фаустом и получивший тело юного атлета, мучительно пытается найти самого себя.[b]Разбитое – склеить[/b]За старый добрый психологический театр ответственность на этом фестивале несли лауреат 14-й премии Петер Штайн и лауреат 8-й премии Лев Додин. Петер Штайн привез на фестиваль «Разбитый кувшин» по комедии Генриха фон Клейста с легендарным Клаусом Марией Брандауэром в роли лживого судьи Адама, разбившего пресловутый кувшин во время своих ночных домогательств добропорядочной девушки и вынужденного наутро расследовать дело о собственном преступлении под надзором заезжего судейского инспектора.Спектакль Петера Штайна так вызывающе старомоден и традиционен, что в современном мире выглядит почти что вызовом, брошенным в лицо своим радикальным соотечественникам-режиссерам. Он кажется ожившей картиной одного из старых голландских мастеров (будущих актеров учат по картине воссоздать ход изображенных событий). Живчик Адам в исполнении выдающегося актера так обаятелен, естествен и по-своему беззащитен, что симпатии публики быстро смещаются в сторону этого плута, который в одиночку пытается сопротивляться целому миру, упивающемуся своей правотой.Лев Додин представил на фестивале свою последнюю чеховскую работу – «Трех сестер». Дом Прозоровых – домостов, продуваемый всеми ветрами, – с каждым актом выдвигается на авансцену, точно выталкивает со сцены жизни чеховских героев, наших собратьев по несчастью. Даже Наташа, сестра Грядущего Хама, жмется поближе к этим несчастливым людям, чтобы не так остро чувствовать свое одиночество, над которым не властны ни Бобик с Софочкой, ни мифический Протопопов.Апокалипсическое предчувствие краха этого мира пронизывают додинский спектакль, равно как и мужество жить – жить до тех пор, пока для жизни-игры остается еще хоть какое-то пространство, пусть даже совсем ничтожное.[b]Дети спасут всех[/b]Вечная Золушка российского театра – театр для детей – выступила прекрасной принцессой на европейском фесте: Андрей Могучий замахнулся на одну из главных «священных коров» российского театра – «Синюю птицу» Метерлинка.Его спектакль называется «Счастье» и имеет к «Синей птице» весьма отдаленное отношение. Фантастическая визуальная избыточность (видеопроекции, гигантские куклы, картонные люди и зажившие отдельной жизнью тени) легко уживается с подлинным театральным демократизмом (в детском спектакле играют многие корифеи Александринки). В счастливом семействе ждут появления третьего малыша, и младшая сестра Митиль (Янина Лакоба) страшно ревнует к нему всех остальных членов семьи. Но в дом приходит опасность: злодей-какошка похитила синюю птицу (душу, жизнь) малыша, и мама отдала ему свою. В переводе на обыденный – мама с малышом могут умереть.И тогда Тильтиль и Митиль ищут синюю птицу брата, или попросту взрослеют душевно, понимая, что готовы жизнь отдать за этого не родившегося человечка. Такую вот «простенькую» задачу поставил себе Могучий – показать, как у человека рождается душа. Это ли не счастье, когда она родилась.