СЕГОДНЯ мало кто помнит, что гимн космонавтов со словами «на пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы» написал знаменитый и чуть позже изгнанный из СССР автор «Чонкина» и других не менее «звучных» произведений Владимир Войнович. Вот что он написал мне, прислав свои стихи (даю в сокращении): [i]«Как всякий приличный прозаик, я начинал со стихов. За первые пять лет фанатичных усилий в этом жанре исписал огромное количество бумаги, то есть приблизительно три тысячи стихотворений. Написанное за недостатком жилого пространства хранил в бумажных мешках под кроватью и хранимое называл собранием сочинений в четырех мешках. Большую часть написанного считал учебными упражнениями. Осенью 1960 года, работая на радио, написал четыре десятка песен. Тогда же была закончена и принята «Новым миром» к печати моя первая повесть «Мы здесь живем». После чего писание стихов я немедленно прекратил, а почти все, что хранилось в мешках, и сами мешки выбросил на помойку. Оставил только несколько… включая три песенки. Следующие 25 лет не написал в рифму ни строчки, не считая прикладных стишков, написанных за некоторых персонажей прозы… Теперь я опять пишу стихи, но время от времени, по настроению и между делом. Иногда одно-два в год, иногда ни одного».[/i] [b]– Владимир Николаевич, вас считают классиком. А вы себя как ощущаете?[/b] – Я себя ощущаю старым человеком. Потом разберутся, кто классик, кто не классик. Кого-то щедрые современники объявляли классиком, он умирал – и его немедленно забывали. А некоторых забывали еще при жизни. [b]– Особенно при советской власти такое нередко случалось.[/b] – Это зависит не от политического режима. Это свойство человеческой памяти, во-первых, и исправление былого преувеличения, во-вторых. Вот был классик – Чернышевский, властитель дум и прочее, а сейчас его и в руки никто брать не хочет: читать невозможно, потому что писатель он был посредственный. [b]– А сами вы классиков читаете?[/b] – Да, и с большим удовольствием. Вы знаете, сейчас многие просят прочитать, отозваться, написать предисловие. И я читаю, читаю – как правило, талантливые рукописи попадаются редко. А потом беру… ну, допустим, я раз пятьдесят, наверное, перечитывал «Капитанскую дочку». И всегда с наслаждением. А недавно открыл «Анну Каренину». Я ее читал когда-то в юности, ну, думаю, большая вещь, будет трудно, так вот – прочел не отрываясь! Как другие читают детектив – взахлеб! Потому что каждая строчка содержит в себе такой запас мысли, чувства и такие изобразительные средства, что получаешь огромное наслаждение. [b]– Вы сказали, что вам приходится читать много современных авторов. А есть ли среди них те, кто вам действительно интересен?[/b] – Есть. Хотя… Может быть, я просто стар, но такой радости, как в молодости, уж нет. Тогда стали открываться, приходить к нам запрещенные книги, всякие, не только наши, от которых прежде советского читателя удерживали. И люди читали, встречались друг с другом или перезванивались, говорили: «Как? Ты что, не читал Булгакова? Ты не читал Хемингуэя? Да что ты? Да как это можно? А вот Платонов, смотри, вот там Платонов появился». Вот сейчас таких книг, честно сказать, не знаю. Но есть очень интересные писатели. Не буду перечислять, потому что одного назовешь, другой, случайно пропущенный, обидится. [b]– Первую публикацию свою помните?[/b] – Первую трудно забыть. У меня первое такое убогое стихотворение было напечатано в газете «Знамя победы» Киевского военного округа в пятьдесят четвертом году. По-моему, в декабре. А первая публикация, после которой я решил, что могу называть себя писателем, это был первый номер «Нового мира» тысяча девятьсот шестьдесят первого года. Там вышла моя первая повесть «Мы здесь живем». [b]– Как вы отдыхаете? Какое-то хобби есть?[/b] – Мое хобби – живопись. Можно сказать – хобби, а можно – уже не хобби: у меня были большие персональные выставки, и много картин я продал. Отдыхать же я люблю в разных местах. Мне одно и то же место надоедает. В конце прошлого лета был в Италии, место называется Гаета, это недалеко от Неаполя, между Римом и Неаполем. Мне нравится и в Прибалтике, и в Подмосковье мне очень нравится. [b]– Владимир Николаевич, что бы вы пожелали читателям «Вечерней Москвы»?[/b] – Помимо общих пожеланий здоровья и благополучия я пожелал бы, чтобы «Вечерка» всегда их радовала и чтобы они ее по этой причине не покидали. [b]Владимир ВОЙНОВИЧ [i]Время стрелки движет неустанно…[/i] ЗОЛОТЦЕ[/b] [i]Голову уткнув в мою шинель Авиационного солдата, Девушка из города Кинель Золотцем звала меня когда-то. Ветер хороводился в трубе, А она шептала и шептала... Я и впрямь казался сам себе Слитком благородного металла. Молодость – не вечное добро. Время стрелки движет неустанно. Я уже, наверно, серебро, Скоро стану вовсе оловянным. Но, увидев где-то у плетня Девушку, обнявшую солдата, Вспомню я о том, что и меня Называли золотцем когда-то.[/i] [b]ПЕСНЯ О ДВОРОВОЙ СОБАКЕ[/b] [i]Там лампочка качалась во дворе И вырывала конуру из мрака. В той индивидуальной конуре Жила-была дворовая собака. Два жениха ходили в гости к ней. Один нес кость, украденную где-то. Другой был и богаче, и щедрей, Он приносил ей рыбные котлеты. А третий не годился в женихи. Он был поэт и скромен, как поэты. Он приходил, пролаивал стихи. И ничего не требовал при этом. Ушами хлопал, лапою махал, Пел о любви, о чести и отваге. Он был поэт и вовсе не нахал, Чем и смутил он сердце той дворняги. Однажды, появившись во дворе, Два пса тащили кости и котлеты. И вдруг узрели оба в конуре Лохматый профиль нашего поэта. Два пса любили преданно одну, И только в этом были виноваты. Два пса тоскливо выли на луну, Как будто пели «Лунную сонату».[/i] [b]БАБУШКИН ОБЕД[/b] [i]Шла бабушка, несла кошелку с овощами. Спешила накормить свое семейство щами С картошкой молодой, капустой и морковью И прочей ерундой, полезной для здоровья. Шла бабушка... Был день воскресный, и погода Прекрасна, как всегда в такое время года. Ей встречная толпа улыбки излучала, Казалось бы, ничто беды не предвещало. О, бабушка, яви немного уважения Хотя бы не к себе, а к правилам движенья! Куда там! Подошла она к проезжей части... Еще мгновенье, и произойдет несчастье. Стоп, старая! Постой! Не перейди предела! Неужто тебе жизнь настолько надоела? Вон слева светофор. Зажжется свет зеленый, Ступай себе вперед с неспешностью законной. А справа переход подземный, им надежно В любое время дня воспользоваться можно. Она не слышит, нет. И напрямик полезла Визжали тормоза, корежилось железо... Был домино эффект вполне наглядно явлен: Пал велосипедист, «тойотою» раздавлен... Сплошной карамбуляж: «форд» врезался в «тойоту», А на «форда» еще залез побитый кто-то. В автобус грузовик ударился и смялся, И превратился вмиг автобус в банку с мясом, При этом въехав в столб, Столб рухнул на троллейбус, Троллейбус встал, как столб, и тут же загорелся. Стелился черный дым, визжали пассажиры (Не все, а только те, что оказались живы). Об этом по ТиВи в обед нам сообщили, Когда мы ели щи и бабушку хвалили.[/i] [b] СТИХИ О РИСКЕ БЕССЛАВНОГО КОНЦА[/b] [i]Все то, что было молодым, Стареет. Может статься, Умру почтенным и седым И поглупевшим старцем. Меня на кладбище снесут И – все равно не слышу – Немало слов произнесут, И до небес превознесут, И в классики запишут. И назовут за томом том, Что написал для вас я... Что ж, слава – дым, но дело в том, Что к нам она всегда потом... Но почему всегда потом И никогда авансом? Когда умру я в нужный срок, Жалеть меня не смейте. Я, может, сделал все, что мог, За много лет до смерти. Но если завтра попаду Под колесо машины, А то и вовсе упаду Без видимой причины, – То неужели в день такой. Не пожалеют люди, Что ненаписанное мной Написано не будет?[/i] [b]НЕУДАЧНИК[/b] [i]Был вечер, падал мокрый снег, И воротник намок. Сутулил плечи человек И папиросы жег. Он мне рассказывал о том, Что в жизни не везет. Мог что угодно взять трудом, А это не возьмет. Давно он сам себе сказал: «Зачем себе ты врешь? Пора понять, что Бог не дал Таланта ни на грош. Пора, пора напрасный труд Забыть, как страшный сон…» Но, просыпаясь поутру, Спешит к тетради он. И снова мертвые слова – Ни сердцу, ни уму. Такая выпала судьба. За что? И почему? «Ну, мне сюда». В руке рука. Сказал вполусерьез: «Давай пожму ее, пока Не задираешь нос». И, чиркнув спичкой, человек За поворотом сник. Я шел один, и мокрый снег Летел за воротник.[/i] [b] БАРАНЫ[/b] [i]Мысль о том, что борьба есть закон, Человеком усвоена рано. И в баранину с древних времен Человек превращает барана, Но издревле баран, как баран, Размышлял примитивно и глупо: «Люди могут забыть ресторан, Обойтись без овчинных тулупов. Есть в баране душа, есть и плоть, Светят всем одинаково звезды. Может быть, и барана Господь Для чего-то для высшего создал». Сложно мыслить баран не привык И не может понять он, что люду Очень нравится вкусный шашлык И другие скоромные блюда. Что баранина, если сварить, Хороша и к жаркому, и к супу. И зачем без тулупов ходить, Если можно ходить и в тулупах? Человек очень занят, ему Дела нету до скотской планиды. И к чему ему? Да ни к чему Разбираться в бараньих обидах. Он, охотник до умных затей, Жил, скучал и, возможно, от скуки Человек на планете своей Напридумывал разные штуки. Мчат машины, растут города, Зажигаются мощные топки… Скоро жизнь будет впрямь хоть куда, Нажимай только нужные кнопки. Только что человек ни найдет, Все ему приедается быстро. И уже в межпланетный полет Человека влечет любопытство. Он, презрев и опасность, и смерть, Долетит до Луны и Урана, Только жаль, никому не суметь Из баранины сделать барана.[/i]