Большой театр: занавес упал

Я помню Большой с раннего детства: прежде чем войти в него, сидели под «китайками», что росли в сквере напротив здания, будто готовясь к встрече. Потом были пахнущие непередаваемо вкусно программки, и тяжелый бинокль, и – тсс! – занавес. И режущая слух тишина, которую невозможно было взорвать шуршанием бумажкой от конфеты, поскольку сама мысль съесть что-либо «под балет» тогда и в голову не приходила. Есть – это потом, это в сладко пахнущий буфет с горками бутербродов с тонкой копченой колбасой, икрой, стаканчиками лимонада…

О посещениях Большого, стоило случиться такому чуду, вспоминали месяцами. И имена тех, кто составлял его гордость и славу, были овеяны ореолом святости: небожители казались чище и белее белоснежных пачек балерин. Однажды, помню, у «лебеденка», стоящего в правой части сцены, ножка дрогнула и на миг опустилась. Зал выдохнул в ужасе. Невозможное случилось. Большой был безупречен. Ну, должен был быть.

Так было очень долго. А потом началось. Скандальные разборки по поводу ремонта. Переезд пары звезд в Питер. Бесконечная мыльная опера с Волочковой, шум вокруг Цискаридзе... И, наконец, «кислотный скандал».

В том, какова степень вины Дмитриченко, разберется следствие. Вот сейчас пошла новая волна: он, оказывается, лишь орудие, а за ним стояли… И давайте писать письмо хоть турецкому султану – о том, какой он хороший и милый, и любящий…

Боже мой, неужели не понятно, что все это уже совсем не так важно – не с точки зрения следствия, а с точки зрения человеческой?

Мы все состоим из белого и черного, хорошего и плохого; и нет иллюзий, что в служителях искусства белого должно быть больше. Но как бы хотелось в это верить! Да ведь и сделано для этой веры было немало. Ведь кто как ни служители искусства так любят говорить о духовности, морали, нравственных устоях, верности традициям и вкладывании души в создание каждого образа. И поверилось. Чистое искусство грязными руками вроде как не создашь…

Но занавес падает. И костюм убирается в сторону. И человек, только что отслуживший Мельпомене, идет на пацанские разборки. Чисто и конкретно. Типа поговорить. Типа… эта… надо на место поставить. Идет к «реальным пацанам», которые такие дела наблатыкались решать. Типа нормально так. Нормально ли?

Идет не поговорить с коллегой, выяснить отношения через адвокатов. Идет – вдумайтесь – «заказывать»! Договариваться, чтобы «пацаны» проучили…

Роли меняются, образы – тоже. Облитый кислотой Филин уже, оказывается, не такой бедный, а плохой, а Дмитриченко уже не такой плохой, а добрый и просто немножко нервный. Оно и понятно – артистическая же, творческая натура!

Но другое заводит. Другое потрясает. Как, скажите, как добрый и милый, талантливый артист БОЛЬШОГО театра в принципе может согласиться не то что на организацию, на одно лишь обсуждение подобных пацанских, а на самом деле чисто уголовных разборок? А, соглашался, но «не в той степени, в какой преступление было совершено…» А в какой? Что, есть разница? Типа не просил кислотой в лицо, а так – пугаловку устроить?

От новых и новых подробностей душа цепенеет. Солист то сознается в содеянном, то идет в отказ – если пользоваться терминологией, сопутствующей «пацанскому базлу».

…«Принципиальные разногласия с Сергеем Филиным относительно его художественной и кадровой политики в балете по нашему глубокому убеждению не могли выйти за рамки закона.» Так написано в открытом письме ГАБТ, адресованному в высшие эшелоны власти.

Слава богу, если так. И время пройдет – все разрешится как-то, спору нет. И в интервью солиста ГАБТ Дмитриченко нашей газете, которое он дал всего пару месяцев назад, есть правильные слова: «Я считаю, что никак нельзя забывать величие первого русского царя. Нужно стараться как можно больше находить исторических фактов и рассказывать их нашему поколению и будущему. Чтобы каждый знал свою историю. Но именно достоверную историю, не написанную кем-то в художественном стиле, основываясь на переписке Курбского или еще какого-то человека, который во времена Ивана Грозного его предал…»

Как просто, хорошо и точно. И про царя, и про предательство его. Но читается это теперь – вольно и невольно – между строк куда больше, чем хотел сказать артист.

Творческие стычки были во все времена. И стекло в пуанты и пудру сыпали, и ремешки подрезали, и бусины на сцену забрасывали. Возможно, мы просто не знали об этом. Но нынешнее знание или даже домыслы сделали свое дело. Прежде подноготная не подменяла сути. И ощущение величия храма не исчезало. А тут – что-то пошатнулось. Занавес упал. И горько от этого. И страшным сном наваливается – либретто к балету «Бригада», списанному с одноименного сериала. А может поставить?

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции