Деликатная гордость Булата Окуджавы

Бывают старые, измаранные блеклыми чернилами тетради в клеточку, которые попадаются тебе на каждом шагу, а потом теряются при переездах. Такой тетрадью стал для меня дневник, где я записывала коряво впечатления о встречах с людьми, приходившими пообщаться со студентами МГУ. Одним из этих известных всей стране людей был Булат Шалвович Окуджава.

Он пришел в довольно обшарпанную на тот момент Ленинскую аудиторию (она была самой большой на журфаке, второй по размеру была Коммунистическая). 1993 год.

Дневник утерян, цитировать слова поэта не осмелюсь, могу лишь рассказать об общем впечатлении. Зал был полон. Студенты жались друг к другу, кто-то сидел на ступеньках. Окуджава был кумиром наших родителей, мы росли на его песнях и многое знали наизусть. Напротив нас стоял за кафедрой невысокий человек в невзрачном костюме, усталый бесконечно, печальный.

[OBJ Булат Окуджава – «До свидания, мальчики»]

Он отвечал на присланные ему записки, на заикающиеся вопросы из зала, но думал о чем-то своем. Нас интересовали его старые песни. Ему хотелось говорить про исторический роман «Упраздненный театр» (в следующем году он получит за него «Русского букера»). Или не то, чтобы ему хотелось говорить, - хотелось услышать вопрос. Мне так показалось. Или – про «Путешествие дилетантов». Или – про «Свидание с Бонапартом». Во всяком случае, «Виноградную косточку» или «Ваше благородие» он обсуждать не очень хотел.

Фазиль Искандер, вспоминая о Булате Шалвовиче, говорил о его «деликатной гордости». «Несовременен и щепетилен», - писал об Окуджаве Анатолий Приставкин. И эти качества чувствовались. Раскрывая в прозе историю своей семьи, с расстрелянным отцом, репрессированной матерью, со своей военной судьбой, начавшейся в 1942 году (ему было 17, и он ушел добровольцем), он не собирался разбивать глыбу своей памяти, своей прозы, своих чувств на камешки удобных устных рассказов.

Позволю себе еще раз процитировать Фазиля Искандера: «До Булата Окуджавы усилиями нашего официального искусства частная жизнь человека рассматривалась как нечто мелкое и даже несколько постыдное. И вдруг пришел человек, который своими песнями доказал, что всё, о чем наши люди говорят на кухнях, в узком кругу или думают во время ночной бессонницы, и есть самое главное».

Он много писал в 90-е, но это не становилось песнями. Это было некрологами. Стихами памяти друзей. Размышлениями о старости, о времени. О витринах и манекенах. Иногда это были практически эпиграммы. И многое бы хотелось процитировать, но вы почитайте лучше сами Окуджаву 90-х. А стихотворение памяти Алеся Адамовича Булат Шалвович завершил так:

«Вот и дочитана сладкая книжка,
долгие годы в одно сведены,
и замирает обложка, как крышка,
с обозначением точной цены».

Пессимизм? Реализм? Или та самая «деликатная гордость»?

Мнение автора колонки может не совпадать с мнением редакции

ФОТОГАЛЕРЕЯ, ПОСВЯЩЕННАЯ ПАМЯТИ БУЛАТА ОКУДЖАВЫ

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции