У каждого, кто работал с Инной Павловной Руденко "на этаже" (так мы в 80-ые годы называли редакцию "Комсомольской правды"), есть своя история. Есть она и у меня. После знакового фильма Абуладзе "Покаяние" Инна написала из Грузии очерк о прототипах этого фильма. Главный герой очерка подал на газету и на автора в суд. Тогда это была большая редкость – судиться с газетой. Меня, как ответственного секретаря "Комсомолки", и Инну, как автора, пригласили в суд ответчиками. Ни о каких адвокатах мы и понятия не имели. Защищались сами.

Сказать, что Инна Павловна была смущена возникшими обстоятельствами, значит ничего не сказать... По коридорам суда она ходила, что называется, по стеночке. Постоянно одергивала меня: "Что ты здесь разбегался?! Веди себя скромнее. Нас судят!" Но зато в зале суда она преображалась. В отличие от меня, дерзившему адвокатам истца и получавшему замечания от судьи, Инна отвечала на вопросы коротко и точно. Грузины смотрели на нас орлами. Почему-то они были уверены, что обязательно выиграют суд.

Заседаний было много, и скоро мы ездили в суд, как на работу. Вечером, в редакции, нас донимали коллеги. За Инну переживали все. Потому что представить журналиста Руденко клеветником было невозможно. По ее очеркам принимались государственные решения, заседали молодые идеологи ЦК ВЛКСМ и старцы на Старой площади. После выхода очерка Инны Павловны "Долг", о судьбе афганца-инвалида, заседало Политбюро ЦК КПСС. Представить в наше время такое нельзя. Рубрика "Газета выступила – что сделано?" канула в вечность. Как и движется туда семимильными шагами сама отечественная журналистика. И ее нравственные принципы.

Из пунктов десяти обвинения мы проиграли на том суде только один пункт. Мы не смогли доказать, что в холодильнике взяточника-врача лежали жареные поросята, подношения от пациентов. В разных местах огромной страны брали тогда по-разному. Где борзыми щенками и поросятами, а где уже норковыми шапками и "Жигулятами" четвертой модели. Это сейчас, хоть в Грузии, а хоть и в России, берут одинаково. Долларами. Все зависит от количества пачек. Или сейфов. Или комнат, где хранят эти доллары.

Родится ли на них еще одна Инна Руденко?

Не хочется сегодня нагонять пафоса. Сама Руденко была напрочь лишена напыщенности и самомнения. Но в ее прокуренный кабинет мы, и рядовые сотрудники, и газетные начальники, приходили как на исповедь. И то, что сделала для русской журналистики Инна Павловна Руденко, сегодня тоже переходит в разряд вечности.

Фото: Александр Саверкин/ТАСС

Я был хорошо знаком с ее мужем, журналистом-фронтовиком Кимом Костенко – он освобождал Прагу. Одно время мы достаточно часто обедали вместе, за одним столом. Он работал в "Советской культуре" ответственным секретарем. Я в "Собеседнике", тогда – приложении к "Комсомольской правде". Мы, в "Собесе" – как его тогда называли, захлебывались от счастья наступившей свободы. Так называемого свежего ветра перемен. Однажды мы обедали втроем. Инна тоже присутствовала. Я воодушевленно рассказал им, как мы делаем обложку для очередного номера. Про этот самый ветер. Ким, он всегда был одет в отличный костюм с иголочки, белоснежную сорочку и с модным галстуком, пошутил: "Ты даже не можешь представить, каким он будет свежим! Он даже будет валить с ног..."

Мы выпили по рюмке коньяка за Перестройку и за Горбачева.

Очень искренне.

И, все трое, закурили.

Тогда, в буфетах редколлегий больших газет, еще можно было выпивать и курить. Что за журналистика без рюмки коньяка и сигареты?!

Тогда мы работали в больших газетах. И с большими журналистами.

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции