Один молодой артист просил в Фейсбуке ответить на вопрос: чем должен удивлять современный театр? А все френды молчат. Хотя не вылезают из ФБ, не уставая обсуждать то сорта моцареллы, то подлинность православия.

Отвечать бесхитростно у снобов не принято. Хотя что тут хитрого: сегодня задача удивить во что бы то ни стало оказалась для театра губительна. Посредственному режиссеру не стоит моральных терзаний подпустить на сцене матерку, а в зал – каких-нибудь цветных пузырей, заставить героев плавать в бассейне (лучше – голыми), дать на заднике ошеломительную проекцию пульсирующих человеческих внутренностей, а потом победительно засыпать партер дождем накромсанной фольги. В качестве подстилки для таких изысков хорошо идет известная со школы литературная классика, а жертвой насилия незаметно для себя становятся зрители.

Чем больше напирает несчастный артист на якобы двойственный смысл знакомых слов, тем вернее они теряют в силе. Уже лет десять назад я не без злорадства смотрела чеховскую «Чайку» в постановке Андрея Жолдака, где он всем артистам залепил рот пластырем. Не то чтобы я рыдала от восторга, но запомнился этот протест против а) академической замусоленности чеховского текста; б) передергивания его на современный лад. Что называется, так не доставайся ж ты никому!

Но разве нет качественных современных пьес? Да завались. Однажды за месяц перечитала их пятьсот новых. И небездарных, с пронзительно-достоверными диалогами. Но вы думаете, хоть одну можно было поставить? Все они упирались в тупик! Герои кидались с крыш, убивали кого-то молотком, расстреливали толпу веером от живота, вешались после первой брачной ночи. То есть – могила и трындец.

Так что в драмтеатр хожу, увы, лишь по профессиональной нужде (последним ударом стала весенняя премьера в МХТ). Предпочитаю современный балет. Во-первых, тут, прости господи, молчат. Во-вторых, шалеешь от ежесекундной фантазии. В-третьих, для души полезен накал высоких страстей, утерянных драмтеатром, где за кулисами непременно стоит Карабас-Барабас с калькулятором в волосатой руке. Правда, это так удивительно: хоть на один вечер вспомнить, что человек – непостижимое совершенство. Прожить его без мата, безнадёги, без нарезанных бумажек и прочего креатива, прикинувшегося концептуальным творчеством.

Время, что ли, такое: самые важные мысли тихо шевелятся теперь где-то на непроглядном дне, и новых слов для них пока нету. А старые выражают не мысли, а, как говорит один мой приятель, мюсли. Да еще дважды изжёванные.