Когда мне было семь, мы с мамой поехали на Азовское море. Для мамы это была неизбежная поездка с целью оздоровить своего ребенка, а для меня - удивительное приключение и незабываемое путешествие. В детстве всё кажется неизведанным и таинственным. Когда я была маленькой, мне всегда жутко нравилось ездить на поездах, смотреть, как за окном проносятся деревья, машут ветками, а попутчики улыбаются и делятся конфетами.

С возрастом эти трепетные чувства, увы, почти всегда притупляются.

Мы ехали в солнечные донецкие земли. С поезда нас вёз усатый таксист, гордый обладатель душных синих жигулей. Выглядывая в окно, я надеялась, что вот-вот увижу море цвета своего чудо-транспорта. Но мы ехали через жёлтые поля, и тысячи подсолнухов улыбались мне. Стоял полуденный зной, и я точно знала, что солнышки-подсолнушки являются его виновниками.

Село Широкино, наш пункт назначения, обладало особым колоритом, чуть разбитыми дорогами, собственной двухэтажной школой, базаром, где мама впоследствии покупала свежий творог и молоко по утрам, и, самое главное, Валентиной Ивановной, у которой мы поселились в летней кухне - маленьком домике, вымазанным белой известью. Не знаю, что за таинственные ниточки привели маму именно к Валентине Ивановне - к этой необыкновенной женщине.

Она устраивала нам показы чёрно-белых фильмов и фотографий. Экраном служила её, уже давно не белая печь. Мы завтракали варениками под большим тенистым каштаном. А потом вместе с внуками Валентины Ивановны, Костей и Димой, мы забирались на черешни и собирали спелые вкусные ягоды.

Наша маленькая банда бегала на море, обрывая по дороге чужие шелковицы, и Валентина Ивановна постоянно отмывала три чумазые от ягод мордашки. Эта женщина была похожа на подсолнух - улыбчивая и тёплая. Но иногда улыбка сходила с её лица, иногда она рассказывала истории из своего широкинского детства.

Когда ей было семь или восемь лет, в Широкино пришли немцы - началась оккупация. В доме у маленькой Вали поселился новый житель - командированный Ханс, с неизменно печальными глазами. Ханс не был похож на остальных немцев - подкармливал хозяев (с продуктами у жителей было очень худо, а немцы питались гораздо лучше). Немец с уважением относился к людям, у которых ему довелось жить. С помощью нескольких русских слов, которые знал Ханс, и жестов, семья Вали стала общаться с ним. Тот рассказывал, что очень скучает по своей семье, показывал фотографии жены-красавицы и дочки, обрывистым шёпотом пробивались слова: «Не хочу убивать, война-зло и боль». А когда пришло Хансу время уезжать, он обмерял Вале ступни, и увёз с собой картонки с карандашными линиями, обещал прислать туфельки девочке, у которой совсем не осталось обуви. Туфельки до Вали так и не дошли, и никто уже не скажет, почему: быть может, забыл немец про босую Валюшу, может в дороге забрал кто-нибудь посылку, а может и Ханс не успел отправить их.

Я читала о войне и повести, и рассказы, и целые романы. Но самый пронзительный момент- это момент с Валиными туфельками. Какая беспощадная, жестокая сила занесла этого мирного Ханса, который до войны был архитектором, в украинское село? Сколько раз ему пришлось убивать людей и себя вместе с ними? Это страшно до холодного озноба. И, слушая эту историю под раскидистым каштаном, вдыхая такой легкий и мирный морской воздух, я впитала в себя воспоминания Валентины Ивановны. Впитала навсегда. В детстве всё воспринимается острее.

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции

память