Почти двести лет назад, в такой же тусклый осенний день 19 ноября 1825 года, первый поэт России поставил точку в своей «трагедии о беде московской» — драме «Борис Годунов». И, перечитав ее, бил в ладоши и кричал: «Ай да Пушкин, ай да ... сын!»

Это был пик отечественной драматургии, с тех пор не написано ничего подобного по силе и художественной выразительности. А еще тогда свершился настоящий переворот. Герои допушкинского театра удручающе просты: они либо умные, либо глупые, благородные или подлые; черное с белым никогда не смешивается в одном флаконе. С «Борисом Годуновым» пришла в русский театр неведомая прежде психологическая сложность. Царь умен, печется о благе государства и в то же время преступен. Гришка Отрепьев, конечно, авантюрист, но искренен и порой вполне человечен.

За двести лет «Борис», кажется, вообще не устарел. Потому что в этой исторической драме ключевое слово — второе. Какова цена крови? Можно ли множеством добрых дел искупить злодеяние? Всегда ли справедлив народный суд? Обо всем этом говорит Пушкин, уже переболевший либерализмом и все более проникающийся имперским сознанием.

Иллюстрация Б.В.Зворыкина «Борис Годунов» / Фото: Wikipedia/ Общественное достояние

И вот ведь парадокс: величайшая русская драма — но как же несчастливо сложилась ее театральная судьба! Тридцать пять лет она была запрещена к постановке. Потом объявлена несценичной: мол, нет в ней привычного и удобного для режиссеров единства времени, места и действия. Мало связанные друг с другом сцены трудно объединить — как развитием сюжета, так и чисто технически. Ведь в XIX веке просто не было возможности поменять столько декораций. Сегодня театральная машинерия может все, но ярлык несценичности, нетеатральности намертво прилип к «Борису». История редких постановок — это история зрительских разочарований и неудач самых знаменитых режиссеров. По большому счету, создать что-то адекватное литературному материалу не смог никто — ни Немирович-Данченко, ни гениальный Юрий Любимов, ни немецкий корифей Петер Штайн. При этом одноименная опера Мусоргского, в основу либретто которой положен пушкинский текст, давно стала мировым хитом. Премьера последнего московского «Бориса» состоялась всего месяц назад. Режиссер Дмитрий Крымов предпочел дистанцироваться от неудач предшественников, обозначив спектакль как поставленный «по мотивам». Еще дальше ушли от Пушкина создатели лубочного 17-серийного «Годунова», с помпой показанного по телевидению. Будто и не жил на свете никакой Александр Сергеевич: герои, как двести лет назад, делятся на положительных и отрицательных. Ведь по ту сторону голубого экрана свято верят, что со зрителем не надо умничать, и бесхитростная костюмированная мелодрама — его интеллектуальный максимум. Что бы сказал, увидь это Пушкин? Не знаю. Только вряд ли стал бы радостно бить в ладоши.

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции «Вечерней Москвы»

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции