— О, вы из газеты московского городского комитета партии! — приятно улыбнулись мне в ленинградском обкоме весной 1989 года. — Так селитесь в нашей закрытой гостинице! Там хорошо кормят и бар работает!

О, как я стал взволнован! И последовавшую за этим предложением неделю в Питере не забуду никогда: коньяк в баре стоил копейки, бар работал круглосуточно, а вокруг бушевала горбачевская «засуха» — спиртного было недостать.

У меня в гостях перебывала вся питерская рок-тусовка. Милицию вызывали раз по пять на дню. Но в холле держал оборону кордебалет группы «АВИА», и наряды растворялись в обилии женских длинноногих тел.

Но я приехал на интервью с Цоем. А Цой не пришел. Его же меланхолические ребятки, которых он выставил вместо себя, не вязали двух слов.

— И часовню тоже я? — спросил я редактора в Москве.

На столе у того лежало письмо от возмущенных ленинградских коммунистов и фото разгромленного номера.

— И часовню ты, — ответили мне и выписали премию для поправки здоровья.

Через пару месяцев мне позвонил ныне покойный Юрий Айзеншпис, продюсер «Кино», и, сказав, что мы с Цоем оба хороши — не нашли дороги в тумане, предложил привести его в редакцию — в столице начинались гастроли группы.

Все редакционные дамы моложе пятидесяти пяти помыли шеи и срочно нашли себе повод заглянуть в отдел информации, где сидел, закутавшись в шарф, Виктор Цой.

Он жил «нигде»: интервью с Виктором Цоем

Кадр из фильма «Игла»

За час интервью он умудрился не сказать ничего. Вообще. Отделывался междометиями. И лишь когда я сказал, что «Кино», по моему мнению, — это только он и «остальные», Цой расшевелился.

— Это не так, — сказал он (знающие его люди сказали бы, что Цой ужасно разволновался). — Я приношу песню. Если группа решает, что песня нам не подходит, она никогда не будет исполняться.

— То есть все тексты и музыка твои?

— Ну… Группа аранжирует.

И я почему-то не спросил, был ли случай, чтобы группа забраковала песню.

— А где ты живешь, Виктор?

— Нигде.

— ...?

— На днях лишился питерского жилья. Но ничего, норм.

— Это правда, что ты сын высокого партийного функционера?

— Мой отец — инженер.

Фотокоры четырех московских редакций замучили его своей бестолковостью, например, заставив натянуть шарф до глаз. Хотя это и наглядно показало его открытость миру.

А я понял одно: человек этот окружающую действительность воспринимает с трудом, и она его категорически не устраивает.

Еще и поэтому он не пришел в гостиницу ленинградского обкома КПСС: видал он виды, может, и похлеще, и они — ни уму ни сердцу. Суета сует и томление духа.

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции