Роман Виктюк — повелитель пространства

Лишний билет на спектакль спрашивали за километр до театра. И, в принципе, заранее знали ответ. Ходить на Виктюка в Москве было не просто модно, это было для одних фетишем, для других — синонимом стиля и продвинутости. Третьи шли за философией. Необычный — от манеры говорить до манеры одеваться — Виктюк учил, что мир интересен в его разных прочтениях, рассмотренный под разными ракурсами. Все ли понимали его спектакли? Нет. Конечно, нет — они были слишком далеки от академически строгих постановок, к которым давно привык массовый зритель. Но они завораживали. В них все было удивительным.

Довоенный Львов — тихие улицы со статными домами, замирающий по вечерам, с глубоко скрытыми внутренними противоречиями в семьях, живущих по соседству. Родители — учителя: дома горы тетрадей на столе, запах борща течет из кухни. Позже картина почти не изменится, только все будет пронизано мыслями о войне. А затем — воспоминаниями о ней. Тоже разными. И мама снова будет сидеть над тетрадями. Но разрешит быть дома — им, десятку сорванцов, одетых на грани нищеты.

Они ставят спектакль... Ругаются. Налетают друг на друга петухами — всех побеждает Ромка. Он будто впадает в транс: ходит между спорщиками, и они медленно успокаиваются под волнами его магнетического голоса. Теперь спектакль ставит он. «Ты — сюда. Ты — туда. Вы видите друг друга, как впервые… Ну, пошли!» Ромка странный, в глазах — отсветы грозового неба. Но ему почему-то веришь… Ценят Ромку-режиссера и во Львовском дворце пионеров. Дельный пацан. Что-то такое знает.

...В 1956 году Роман Виктюк получил на руки диплом об окончании актерского факультета Государственного института театрального искусства им. А. В. Луначарского (ныне — ГИТИС). Курс разлетался по столичным театрам, а он упаковал вещи в чемодан и уехал к себе во Львов. Скучал по нему, с наслаждением ходил по знакомым улочкам, впитывал воздух. Да, в Москве было хорошо. Но дома у него было ощущение абсолютной свободы.

В труппу Театра юного зрителя им. М. Горького (ныне — Первого украинского театра для детей и юношества) его записали без проблем. Поначалу Рома Виктюк был просто в великой радости: работа не очень напряженная, никто не «гнет», в свободное время можно еще и в молодежной студии при театре попробовать кое-какие ходы, которые придумывались как будто сами по себе… А там и армия: мотострелковые войска. Потом — ансамбль песни и пляски Прикарпатского военного округа… Все как у всех. Только удивительным образом Виктюк накапливал где-то внутри некую никому не видимую энергию, которая однажды взорвет его и окружающее пространство.

Режиссер Роман Виктюк / Фото: «Вечерняя Москва»

…Роли. Шура Тычинкин из спектакля «Сомбреро». Что-то еще, по мелочи. Играет складно, без фальши, но… Виктюк видел сцену как бы со стороны. Ему нравилось корректировать и подчинять себе пространство, менять его форму, смысл, цвет, качество подручных материалов. Режиссируя, он ощущал себя не Богом, но явно творцом, под пальцами которого расцветают от прикосновения цветы, выше становится небо, слаще — вкус радости, горше — послевкусие беды. За два года во Львовском ТЮЗе он поставил несколько пьес, каждая из которых имела «фишку» — будь то проработка отдельного образа, находка в трактовке взаимоотношений, детали, иначе расставленные акценты. Когда его позвали работать в Тверь, в такой же, по сути, Театр юного зрителя (сколько внимания уделялось им в советскую пору!), он переехал спокойно, не ощущая ничего, кроме смены декораций и важности своей миссии: Виктюк, предельно объективный к себе, понимал, что его спектакли зрители смотрят не как остальные. Только почему? Он еще не был готов ответить на этот вопрос…

Тверь — полтора года жизни, хорошие люди вокруг, симпатичная труппа. Но потом навалились усталость и апатия. Когда его выпивало пространство, он нуждался в его смене, возможно, даже для того, чтобы снова стать донором, отдать энергию, поделиться ею. Четыре года в Государственном русском драмтеатре в Вильнюсе на позиции ведущего режиссера пролетели как один день. Это был колоссальный опыт постановки совершенно разных пьес: от классики до современности, от Шеффера до Толстого, Рощина и Володина. Круг был завершен: он облетел несколько городов, вобрал в себя опыт и должен был вернуться в Москву. Он так это понимал. Теперь ему было что ей предъявить.

В 1970-е в Театре имени Моссовета и МХАТе он поставил несколько пьес. О них заговорили, но сенсации не случилось. Скорее она начала появляться на репетициях Студенческого театра МГУ. О новом главном режиссере зашептались: «Видали «Утиную охоту»? Вот это высота! А «Уроки музыки»? Он поставил Петрушевскую…»

Его начали приглашать в разные театры: от Вахтанговского и «Современника» до Таллинского русского драмтеатра и Киевского академического русского драмтеатра имени Леси Украинки. Роман Виктюк того времени — когда улыбчивый, а когда предельно нахохленный ворон-одиночка, творящий чудеса и из любой труппы выжимающий максимум возможностей.

А в 1988 году случились «Служанки» на сцене столичного «Сатирикона». Пощечина вкусу, дразнилка, провокация, философия, скандал! Мужчины играют женщин! Вызов морали. Виктюк бьет наотмашь! Но ценители — ладно, хулители Виктюка — искали билеты за любые деньги! Все понимали: это нужно было видеть. А на дворе била крыльями перестройка. Все ломалось вокруг. И Виктюк ломал наши представления не только о культурном устройстве, но и о мироустройстве в целом.

...Сцена. Для него она была панацеей в прямом смысле этого слова, панацеей от всего. Она понимала, успокаивала, дарила силы, даже когда отнимала энергию полностью, выпивала до дна. Для чего люди шли на спектакль, идут и будут идти? Он знал: чтобы получить ответы. На вопросы, которых, возможно, не задавали вслух. Чтобы поразиться тому, как человек может и без слов рассказать о личном. Но главное — зрители идут, чтобы увидеть свою историю в другом человеке. Или историю этого другого человека — в себе. «Искусство — это радость, жизнь — кошмар. Когда выходишь на подмостки, ничего другого для тебя уже не существует. В этом наше единственное спасение». Собственно, это был его девиз, основной закон, по которому строилась его жизнь.

...Рецензии на его спектакли были разными: от восторженных до возмутительно чванливых. Сначала он переживал, потом перестал. В конце концов, было почти все равно: он так видел. Перестройка захлебнулась собственным сбивчивым дыханием. Шел 1991 год. Весь мир летел в тартарары с гигантской горки, разрушение вошло в моду и стало устойчивым трендом. Виктюк пошел против течения: когда все разрушали, он создавал. Именно в том страшном, путчевом году он и открыл в Москве антрепризный Театр Романа Виктюка, став в нем худруком. Премьера громыхнула вскоре: ею стала «М. Баттерфляй» по пьесе Дэвида Генри Хвана.

В 1996 году театр получил статус государственного. Вскоре к нему «пробили тропу» театралы: сюда бежали смотреть «Двоих на качелях» и «Рогатку», «Полонез Огинского» и скандальную «Философию в будуаре» маркиза де Сада, «Саломею» и «Заводной апельсин», «Мастера и Маргариту» и постановки «Коза, или Кто такая Сильвия?», «Запах легкого загара» и «Несравненная!». Начались гастроли от Европы до США. Театр встречали овациями: режиссерский язык Виктюка не нуждался в переводчиках.

Постепенно Роман Григорьевич Виктюк стал символом другого театра и просто другого взгляда. К его необычной манере изложения постепенно привыкли. Все, кто работал с ним, понимали главное: он из другого теста и из другого мира. Верующий, с придыханием говорящий о Боге, он действительно будто бы имел некий канал, по которому напитывался энергией и где ловил свое вдохновение. Двести поставленных им спектаклей — это абсолютно филигранно выполненные ювелирные изделия высшей пробы, которые могут, конечно, понравиться не всем, но носятся вне сезона и моды. Звания, казалось, его не слишком волнуют, награды он принимал с благодарностью и достоинством, не особо ими кичился. На самом деле Роман Григорьевич так давно вступил с окружающим его пространством в особые отношения, что земная суета осталась где-то далеко-далеко.

...Узнав о смерти своего худрука, актеры Театра Романа Виктюка не стали отменять спектакль «Танго». Как говорят, это было «второе обращение к зрителю в стиле парадокса». Показ совпал с днем смерти одного из самых именитых отечественных режиссеров. Может быть, это символичное и правильное решение. Нет сомнений, что Виктюк бы его понял. Будем помнить...

Коллектив редакции газеты «Вечерняя Москва» выражает соболезнования близким, коллегам и поклонникам Романа Виктюка.

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции