Корней Чуковский (31 марта 1882 — 28 октября 1969) вовсе не был добрым дедушкой. Слыл обаятельным собеседником, но не любил посетителей, приходивших к нему на дачу. Засекал время, а потом горестно вздыхал: «Украли два часа жизни!» Обожал детей, но после того, как они уходили, долго был мрачен — вспоминал рано умершую дочь, легендарную Мурочку. Ради нее, собственно, он и стал детским поэтом.

Разобранные поколениями советских людей на цитаты «Муха-Цокотуха», «Мойдодыр», «Федорино горе» и прочие гениальные стихи сочинялись им в минуты отчаянья. Любимая дочь уходила (у нее была неизлечимая форма туберкулеза), а он не мог ей помочь ничем, кроме стихов. После смерти Мурочки он перестал сочинять веселые стихи, переквалифицировался в пытливого детского психолога, написал знаменитую книгу «От двух до пяти». Само происхождение (мать — русская женщина из низов, отец — богатый еврей), связанные с незаконнорожденностью социальные ограничения сделали из Чуковского (Николая Корнейчукова) гражданина мира.

Он выучил по самоучителю английский язык, работал корреспондентом одесской газеты в Англии, полюбил эту страну, переводил англоязычных поэтов. В Серебряный век засветился как резкий и талантливый критик-многостаночник, едкий и не всегда объективный колумнист. Знался со многими тогдашними звездами: Мандельштамом, Ахматовой, Маяковским. Вел ернический домашний журнал «Чукоккала», где отметились практически все жившие в то время известные русские писатели, поэты, художники, композиторы. По духу «внутренний эмигрант» в советской стране, Чуковский всю жизнь с болезненной пристрастностью исследовал творчество Николая Некрасова, метафизически завидуя гулкой ломовой прямоте этого «певца народного горя».

Писатель Корней Чуковский выступает на празднике «ДЕТГИЗ» / Фото: Михаил Озерский / РИА Новости

Чуковский видел куда более страшное горе в советской стране, но петь о нем не смел, уходя в журналистику, литературоведение, общественную деятельность. Был прозорлив и местами неосторожен, утверждая во время войны, что, покончив с деспотизмом Гитлера, миру придется разбираться с деспотизмом советским. В годы оттепели выступал за «демократизацию», считал «Ивана Денисовича» Солженицына судьбоносным «прорывом» русской литературы к правде. Поддерживал не только молодых литераторов-западников — Вознесенского, Аксенова, Ахмадулину, — но вообще все живое и талантливое в тогдашней литературе. Подписал оставшееся без ответа письмо деятелей культуры Брежневу против реставрации сталинизма. Переживший несколько волн партийной критики в сталинские годы, в последующие «вегетарианские» времена Чуковский удачно совмещал признание, ордена и премии со сдержанным вольномыслием. Власть прощала ему и общение с Солженицыным, и дочь-диссидентку Лидию.

Свои заслуги на ниве скрытой борьбы с режимом Чуковский, впрочем, не переоценивал. Одно время в стихотворении про наводившего ужас на огромных зверей «Тараканище» видели чуть ли не пародию на «кушающего деток» Сталина. Чуковский отвечал, что сочинил это стихотворение в 1921 году, когда Сталин не был на вершине власти. Зато сам вождь на партийном съезде через десять лет клеймил коммунистов за трусость, крики «все пропало», едва только зашуршит за печкой какой-нибудь таракан.

Сталин точно читал «Тараканище». Как и Мандельштам, написавший в самоубийственном «Мы живем, под собою не чуя страны…»: «Тараканьи смеются усища и сияют его голенища». Они оба рассмотрели во внешне безобидном детском стишке изменчивый символ эпохи. В СССР литература была неотделима от власти.

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции