«Придумать миру содержание»: художник Александр Пономарев — о стихиях — морской и творческой

В Третьяковской галерее открылась выставка крупнейшего современного художника Александра Пономарева «Я безумен только в норд-норд-вест». Он делает самые масштабные инсталляции в мире, причем в таких местах, куда другие художники едва ли доберутся: в пустыне Сахара, Антарктиде, Авачинской губе на побережье Тихого океана. Его арт-объекты не просто художественные, но и инженерные конструкции, местами отсылающие к Татлину, а местами к да Винчи.

Александр Пономарев — пример той самой «мягкой силы», которая заставляет мир склониться перед художественным гением российского творца. Его не «запретили», даже в самый разгар нашего противостояния с Западом. Возможно, потому что большая часть его работ связана со стихией, у которой нет политических границ — мировым океаном. Девять лет прослужив на флоте в качестве офицера плавсостава и командира торпедного отсека подводной лодки, он полностью посвятил себя искусству.

Сегодня его работы находятся в коллекциях Министерства культуры РФ, Государственной Третьяковской галереи, Русского музея, Музея современного искусства имени Жоржа Помпиду, Национального музея Сингапура и множестве частных коллекций по всему миру. Как и в какой момент морской офицер изменил курс, став адмиралом современного искусства, он рассказал в интервью «Вечерней Москве».

— Александр, вы же окончили Высшее инженерно-морское училище в Одессе, всю юность провели на флоте. Как произошла трансформация из моряка в художника?

— Я всегда очень любил рисовать. А в Советском Союзе начальное образование, как художественное, так и музыкальное, было очень доступным. Я ходил в художественную и музыкальную школы, две спортивные секции. И образование было очень хорошим. Так, мне сильно запомнились пленэры. У нас был чудесный преподаватель, который до сих пор работает.

Он — неутомимый романтик, хотя ему уже давно за 80. Мы ездили за город, жили в палатках, пели песни. А рисование стало моим способом взаимодействия с миром. Кроме рисования, я занимался еще и плаванием, потому что с детских лет был одержим морем. Мой дедушка был моряком, бабушка жила в Одессе, то есть море все время было рядом. Я любил море и мечтал о путешествиях. Но в Советском Союзе границы были закрыты, и только профессия летчика или моряка позволяла быть на связи с миром.

Поэтому я и поступил в инженерно-морское училище. Молодость свою провел на плавсоставах, на разных кораблях в скитаниях, путешествиях. При этом рисовать никогда не прекращал, даже резьбой на пароходах занимался.

Много моих путевых зарисовок потом превратилось в офорты. Песни там писал, стихи. Я довольно долго работал на банановозах, побывал в Латинской Америке, Европе, Австралии.

Я проводил свою молодость так, как ее провели Гоген, Татлин, Римский-Корсаков… А потом океан выбросил меня на берег…

Принцип финикийцев

— Как это случилось?

— Если говорить поэтическим языком, то я вылетел на тот свет, причем сначала и не понял, что произошло. Оказалось, что я смертельно болен. Мне пришлось пережить несколько лет операций и облучений, после чего Бог дал мне еще немного пожить.

Это было непростым временем для меня. Еще вчера я был крутым парнем, жившим жизнью мечты, а сегодня моя жизнь — это химии и облучения… Это экзистенциальное, пограничное состояние, в котором и рождается понимание того, что нужно делать. У меня такое было несколько раз: когда я провалился под лед в детстве, возвращаясь из судомодельного кружка, и когда я тонул на плавсоставе.

Там, в больнице я снова начал рисовать — перерисовал всех своих соседей по палате. Мне дали инвалидность, поэтому с мыслью о возвращении на плавсоставы пришлось проститься.

И вроде я головой моряк, а плавать уже не могу… Стал думать, что делать. Начал учить английский. Потом поступил в аспирантуру в институт «Союзморниипроект» на метро «Аэропорт».

Сейчас это называется «логистика», а тогда называлось «транспортно-технологические системы». Мы начинали разрабатывать системы для автоматизации перевозки грузов. И моя способность мыслить, как математически, так и визуально, сильно пригодилась. Тот период был очень важен для меня, поскольку я был разболтан, а там встретился с великими людьми, такими как, например, философ Георгий Петрович Щедровицкий. Они помогли мне выявить и ликвидировать пробелы в каком-то философском взгляде, проанализировать тот мир, куда я попал. Я собрался и понял, что, для того чтобы остаться в этой форме, надо стать художником.

Я вышел на свободный простор и никогда больше нигде не работал. Я живу по принципу, который провозгласили финикийские мореплаватели: «человек должен треть жизни учиться, треть жизни плавать по морям, а треть жизни заниматься искусством».

Фото: Анна Малакмадзе / Вечерняя Москва

— А как вы вошли в мир большого искусства?

— После больницы я стал работать в издательствах, связанных с флотом. Там мои знания корабельного дела очень пригодились. Я делал открытки, буклеты, иллюстрировал книжки.

Потом познакомился с художниками-графиками и попал на «Челюскинскую дачу»*. Там завел много друзей, в том числе с Федором Конюховым я познакомился именно в то время. Мы сразу обнаружили родство душ: и он мореход, и я. Постепенно я начал заниматься офортом, литографией. Ну и параллельно подтягивал художественное образование. Учиться я умел и любил. Приходили хорошие люди, приносили хорошие книги, я рисовал. Образовался круг, я стал участвовать в выставках. Так я в этот мир и вошел. А потом наступили 90-е годы, такое кипящее время…

— И границы открылись...

— Да, и все это помогло появиться пассионарным ребятам, которые, видимо, тогда были нужны. Среди художников было много математиков, инженеров, таких как мой покойный друг — математик и архитектор Александр Константинов...

— Универсальные специалисты…

— Да! В советское время считалось, что человек должен выбрать себе направление и развиваться в нем. А им нравилось сразу все! Это люди другого качества. В эпоху русского авангарда происходило то же самое. Татлин был моряком! Он хорошо разбирался не только в устройстве судна, но и в том, как работают конструкции.

Главный по снегу

— В своих работах вы сами продумываете всю инженерию или технические команды помогают?

— Мое инженерное образование, без сомнения, позволяет мне смотреть на вещи техническими глазами. Но есть задачи, которые в одиночку не решить. Так, для того чтобы установить на крыше 8-го этажа в австрийском Линце 70-метровую башню и к ней прицепить многотонный корабль, одних моих инженерных знаний и даже зданий моих соратников — инженеров, с которыми я много работаю, — будет недостаточно.

Над нашей инсталляцией «Летучий корабль»** несколько групп работали. Сначала мы придумывали, потом группа технологов реализовывала, потом подключились специалисты по работе с лицензиями, затем инженеры, занимающиеся архитектурой… Чтобы поставить такую конструкцию, нужно огромное количество согласований.

А некоторые вещи, вроде раскрашенной подводной лодки, всплывшей в фонтане парижского сада Тюильри, мы полностью сделали сами. Сегодня на местах уже, как правило, присутствуют команды, которые все реализовывают.

В этом плане очень хорошо в Японии, где я в последнее время много работаю: там вообще идеальные условия для художника.

— Почему?

— В Японии существует пространство, воспринимающее инсталляции в городском и природном ландшафте как важную часть культурной жизни. Там разработаны технологии реализации инсталляций, их сохранения и воспроизводства.

— А японцы сами заказывают вам проекты под определенные концепции или вы им предлагаете идеи?

— Обычно происходит так: тебя приглашают, и ты предлагаешь идеи. Потом заказчики выбивают бюджет под это. Мне часто говорят, что у меня бюджеты космические. Ну у меня сложное все.

Я такой дурачок, что не могу просто делать. Помню, как работал над проектом для китайцев. Разработал красивую конструкцию, работающую на ветру среди банановых зарослей.

Вращающиеся стеклянные бананы приводит в движение ветровая мельница, напоминающая парус. Мы нарисовали, и началась пандемия. Пришлось всю работу курировать через интернет.

— Ничего себе! А я слышала, что вы так скрупулезно относитесь к мелочам, поэтому не ожидала, что можете полностью делегировать проект…

— Это зависит от ситуации. Вот в Японии, например, никто и никогда в твой проект не внесет никаких доработок. Даже если на воплощение идеи у них не будет хватать денег, японцы будут ходить и просить: «Пономарев-сан, а может, придумаем что-то?» Они будут экономить, искать средства, но каким я стакан нарисовал, таким он и будет. В нашей стране ситуация другая.

— Вы о проекте «Ледяной пещеры» в Зарядье?

— Концепция парка в Зарядье со всеми природными зонами очень интересная. И она хорошо воплощалась в жизнь, пока дело не дошло до северного полюса. Там-то все и застопорилось: ни в какую не получался снег — любой проект превращался в каток!

А я в это время готовил биеннале в Антарктиде, побывав там уже несколько раз. И кто-то посоветовал меня архитекторам как «специалиста по снегам». Мы вместе с моим другом архитектором Алексеем Козырем сработали, как спасательная команда, и нашли технологию, которая легла в основу конструкции, хотя приключений было много… Но благодаря помощи московского Департамента строительства нам удалось сделать проект очень быстро. Но сейчас я расстраиваюсь, когда туда хожу, потому что «Ледяная пещера» — это все-таки авторская инсталляция, там даже имена наши указаны.

А в ней то медведя хотят поставить, то пингвина… Нет, я ничего не имею против пингвинов! Они мои друзья, как и медведи, и киты. Но мне, как художнику, важно сохранить пластическую структуру. На этом фоне интересно, что открытие моей выставки в Третьяковке мы хотели сопроводить морской музыкой — от Утесова до группы «Любэ». И мне отказали. Сказали, что Третьяковка должна заключать авторский договор с автором или его потомками. То есть нужно с группой «Любе» подписать договор, а с Утесовым нельзя, потому что еще 50 лет со дня его смерти не прошло. Моцарта вот можно... Я сам был удивлен. Но почему в музыкальной сфере авторское право чтут, а в области архитектуры и изобразительного искусства к нему относятся так легкомысленно?

Фото: Анна Малакмадзе / Вечерняя Москва

Без берегов

— За историю «Косты Конкордии»***, утонувшей из-за бегства капитана, вы взялись после того, как и сами чуть не утонули?

— Я стал работать над проектом после того, как снова попал больницу с тем же диагнозом. Мой друг, выдающийся швейцарский хирург и мой коллекционер, резал меня со страшной силой! Я готовился к худшему, но Бог опять меня помиловал, хоть это и казалось фантастикой. Я понял, что мне дали время, чтобы осуществить что-то масштабное. Так что «тонул» я перед «Конкордией» в метафорическом смысле. А в буквальном — такие аварии часто случались. Например, в проливе Скагеррак мы попали в страшнейший шторм. А Скагеррак такой интересный пролив — там дует как в трубе! И в один момент нас так дернуло, что разбились иллюминаторы, а сам пароход накренился. Мы стали готовить шлюпки на выход.

А в Карибском море мы спасали венесуэльское судно, потерявшее управление: спустились на шлюпках, подошли к кораблю и запустили двигатель. Потом отбуксировали состав в колумбийский порт Барранкилья.

Для нашего морского воспитания поступок капитана, бросившего людей, просто невозможен! В «Титанике», например, капитан пошел ко дну с экипажем.

Я читал в интернете показания офицера береговой охраны, который кричал капитану «Косты Конкордии»: «Вернись на борт, м…к!» И мой знак в пустыне был адресован всем капитанам, побросавшим свои корабли. А итальянцы с волнением уточняли: «Вы же не про итальянцев?»

— Вы без преувеличения художник «без берегов»****. Как на вашей жизни и работе отразилось закрытие границ в связи с санкциями?

— Когда массивное судно делает реверс в океане, то оно очень тяжело останавливается. У него большой тормозной путь. Так и у меня. Мое взаимодействие, мои связи и дружба все еще работают. В следующем году в Арктике я собираюсь сделать важный фестиваль, куда буду приглашать художников как из России, так и из других стран. Культура границ не имеет. Переезжать я никуда, конечно, не собираюсь. Мой дом в Москве. А путешествовать… Я уже научился путешествовать в идеальных пространствах.

Для художника необязательно передвигать свое тело. У меня есть друзья, которые не выходят из мастерской. И от этого их работы не становятся хуже.

— Есть ли у вас правила жизни, которыми вы могли бы поделиться?

— Во-первых, надо не переставать удивляться этому миру. Ты стал человеком, когда перешел с четырех конечностей на две и посмотрел на звезду. Всегда есть какой-то больший мир, чем тот, в котором ты находишься.

Во-вторых, нужно понимать, что все мы люди и все мы имеем право. Надо любить людей, искать поэзию в них: ритмы, частоту, визуальные связи. Тогда жизнь всегда будет интересной и витальной. В-третьих, надо путешествовать. Наша душа — путешественница.

А для художников важнейшее правило одно: иди к себе. Учись, образовывайся, но помни о том, что правда всегда в тебе! Ведь у художников есть важная миссия: они формируют символическое содержание мира.

Если бы в свое время художники с писателями не придумали «лондонские туманы», то их бы и не существовало. А если бы Толстой, великий художник, не создал бы «Войну и мир», то мы смотрели бы на войну 1812 года совсем другими глазами.

* Дом творчества художников «Челюскинская дача» — творческая база Союза художников, один из самых значительных центров развития советского графического искусства на территории СССР.

** The Flying Ship, 2018 — 2,5-тонная конструкция из стали, изображающая плывущий по небу парусник. Арт-объект расположен в «Культурном квартале Верхней Австрии».

*** Costa Concordia — инсталляция в пустыне Сахара, воспроизводящая остов круизного лайнера, затонувшего у берегов Италии в 2012 году. У подножия корабля-миража из огромных букв был сложен призыв: Vada a Bordo Cazzo! («Вернись на борт, м...к!»).

**** «Без берегов» — ретроспектива, приуроченная к 65-летию художника, открывшаяся в Музее Москвы в 2022 году.

ДОСЬЕ

Александр Пономарев — членкорреспондент Российской академии художеств, офицер ордена Искусств и литературы Франции, автор более сотни художественных проектов по всему миру. Пономарев — автор и организатор первой биеннале современного искусства в Антарктиде, участник Всемирной выставки в Лиссабоне, представитель России на 52-й Венецианской биеннале современного искусства. Расписанные им подводные арт-лодки всплывали в фонтане сада Тюильри напротив Лувра, а инсталляции стояли рядом с египетскими пирамидами. Работы Пономарева демонстрировались в Государственной Третьяковской галерее, Государственном Русском музее, Государственном музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, в парижских Лувре и Центре Жоржа Помпиду, Национальном музее Сингапура и на других знаменитых площадках.