Рядом с гением

180 лет назад, 3 сентября 1844 года, родилась Софья Берс — будущая супруга Льва Толстого, самая известная «писательская» жена, отношение к которой за почти два века так и не стало ровным.

Россия ХХ века вступала в конфликт сама с собой трижды. Сначала она поперхнулась противостоянием белых и красных, в котором невозможно было найти почвы для примирения. Потом ее разорвало пополам отношение к Сталину, которого боготворили одни и ненавидели другие. А еще Россия распалась на два лагеря по отношению к одной женщине — Софье Андреевне Толстой, жене гения. Одни считали ее жертвой невыносимого самодура, другие — проклятием и мучительницей великого писателя. И хотя после смерти и Толстого, и Софьи Андреевны прошло много лет, противники не примирились: как и прежде, одни ее боготворят и жалеют, другие — презирают и ненавидят.

…Глупость прощается только красивым женщинам, но Сонечка Берс не была особенно хороша, отчего ей пришлось стать умненькой. Но все же она была не дурна: на щеках ее витал нежный румянец, глаза ее были вишневыми, взгляд — глубоким. Она была склонна погрустить по поводу и без, находя в грусти особую прелесть. Отец гордился ей несказанно, особенно когда оказалось, что она написала лучшее сочинение на экзаменах на звание учительницы. Вот же умница, восклицал папенька, будет со временем автором!

В семье Берс вообще верили в хорошее будущее дочерей. Дома у них было хорошо — звучала музыка, и часто были гости, девочки, Соня с Лизой, получили прекрасное образование, любили бывать в театрах и много читали. На полке в комнате Сони стояли рядом «Детство» Толстого и «Дэвид Копперфильд» Диккенса, и сама она складно сочиняла разные истории, вела дневник, отличалась сентиментальностью, была в меру прямолинейна и допустимо кокетлива.

Толстого Соня видела еще в бытность свою ребенком. Он появился в их доме снова в 1861-м, ему сватали старшую сестру Лизу. Толстой смотрел на нее внимательно, примечал детали, но в дневнике вывел холодно: «К Лизе чувства нет». Ему нравилась Соня. Но графу было уже 34 года, и он искренне переживал, что такой глубокий старик не может быть привлекательным для девушки 18 лет. Соня же отчего-то доверяла ему абсолютно. В его небольших умных глазах для нее отражался весь мир. Ему, как старшему другу, она открыла самую главную свою тайну: «Я — пишу!» Ее повесть «Наташа» он прочел и оценил так, что она и не поняла сначала, одобрение это или проклятие: «Какая сила простоты и правды!». Но потом решила, что одобрение.

В сентябре 1862 года Лев Николаевич сделал Соне предложение. У него тоже было заготовлено чтение для невесты — его собственные дневники. Соня благодарно взяла их и читала, давясь рыданиями: Левушка описывал в них свою бурную личную и интимную жизнь. Это было невыносимо. Она рыдала до тошноты, пила воду, снова рыдала, но затем поразмыслила и приняла это откровение как проявление честности: жена должна знать о муже все. К моменту прихода жениха Соня была в порядке, с глаз сошла краснота. Какая редкая умница, восхитился граф, какая беспримерная мудрость в 18 лет!

Но в душе Сони остались боль и ревность… Последняя сжигала ее дотла. Согласившись стать его женой после этой «исповеди», Сонечка поняла: она любит его, любит, несмотря на тот кошмар, что прочла, и хочет принадлежать только ему. Однако под ее белой тонкой кожей навсегда поселился дикий страх: она боялась его измен, нелюбви, боялась потерять его и его любовь. Решив, что она станет для него единственной и неповторимой, Сонечка перед свадьбой бросила в печку свои дурацкие сентиментальные дневники и повесть. Ее Наташа оживет только в «Войне и мире», превратившись в Наташу Ростову.

Если Сонечка Берс понимала, что гений всегда будет принадлежать всем и никому, то Софья Толстая не могла с этим смириться. Она плакала даже в день свадьбы, 23 сентября: с утра Толстой приехал выяснять отношения — если она его не любит, надо все торжества отменить! А она любила, любила! В итоге венчалась заплаканной. Правда, шел дождь. Говорят, это — к счастью...

После свадьбы они поехали в Ясную Поляну. Дорога заняла несколько часов. Толстой ликовал — он Москву не любил. Соня вконец измучилась, но терпела, не выказывала недовольства. Ей, привыкшей к городской жизни, гостям и театрам, в усадьбе было скучно. Но вскоре она поняла, что беременна, и стало не до развлечений: вынашивание первенца давалось ей тяжело. За несколько месяцев тяжелого токсикоза она исхудала, синюшная кожа обтянула пальцы и ей самой казалась отвратительной. А вот Аксинья, что прибиралась в графском доме и по которой граф так яростно «плотски» страдал, оказалась простой толстухой. Поняв, что именно эта крестьянка прижила от Левушки сына, Соня рыдала и мечтала убить соперницу, но и недоумевала — а что ж в ней есть такого, чего нет во мне?!

Рожала она долго и мучительно. Когда Сережа закричал, она подумала — ну все, конец, и счастливо засмеялась. Но через день поутру не смогла перевернуться на спину — грудь чудовищно распухла, стала багровокрасной, налилась синими прожилками и твердостью напоминала камень.

— Грудница! — констатировал доктор (так прежде называли воспаление молочных желез). Соня силилась не кричать, но боль была ужасной. Тем не менее она пыталась прикладывать Сережу к груди — муж ратовал за грудное вскармливание.

Едва оправившись от родов, Соня возликовала — муж пришел к ней, она была желанна. Таня родилась уже через год, через два после нее — Илюша, а вслед за ним Левушка. Софья Андреевна сбивалась с ног, но за всеми детьми ухаживала сама, да еще и денег было в обрез — имение приносило одни убытки. Она научилась считать копейки и экономить буквально на всем, лихо управляла хозяйством — что на кухне, что в огороде, шила рубашки и детям, и мужу, мастерски штопала белье и носки, следила за прислугой на скотном дворе и в саду. И при этом у нее хватало сил на главное — благодарно принимать рукописи мужа на переписку и вычитку.

Пятые роды завершились родильной горячкой.

— Софья Андреевна, голубушка, надо поберечься, вам никак нельзя больше беременеть и рожать, — предупреждали ее врачи. — И ребеночка можете потерять, и сами погибнете…

Софья Андреевна смотрела ясным взором, даже кивала, чтобы только прекратить эти разговоры. Что толку объяснять их тщетность: Левушка ведь сказал, что если она не будет рожать, он разведется!

Петя родился через год. В полтора года его убил круп. Соня плакала над гробом, гладила малыша, просила за что-то прощения. А потом родился и, не дожив до года, умер Коля, Николушка, ангел. Софья потеряла сон, ходила по имению молча, автоматически прислеживая за хозяйством.

Левушка то не ел мяса, то рыбы, то грибов, то молочного — капризничал в зависимости от своих увлечений, устремлений, философии, и это нужно было обеспечивать. Из того, что сегодня назвали бы клинической депрессией, Софью Андреевну вытащило лишь ощущение нужности Левушке...

Восьмую беременность в 1875-м она с трудом доносила до шестого месяца, родила крошку Вареньку. Малышка прожила три часа. Вскоре после ее смерти Софья Андреевна впала в глубокое забытье. Примерно полмесяца она была где-то там, на том берегу жизни и сознания. Толстой буквально не отходил от ее кровати. Да, в этот момент казалось, что он и правда любит ее — как может и умеет, таким страданием он был переполнен. После выздоровления Софья Андреевна скажет во всеуслышание, что только забота Левушки помогла ей спастись! ...

В 1877-м на свет появился Андрей, в 1879-м — Михаил, в 1881-м — Алексей, в 1884-м — Сашенька, а потом и Ванечка.

Еще до рождения Андрюши психическим состоянием Софьи Толстой всерьез занялись доктора: проблемы были налицо. Сергей Боткин рекомендовал ей лечить нервы бромом и мышьяком, отдыхать по мере возможности и набираться сил. Измученная Софья кивала — конечно, конечно... Ей так хотелось пожить без постоянной экономии, посытнее, и когда Толстой объявил вдруг, что намеревается отказаться от авторских прав на все свои произведения, что будут написаны в дальнейшем, супруга его будто сошла с ума. Она кричала, рвала на себе волосы, затем бросилась на станцию — чтобы покончить с собой, кинувшись под поезд. В спину ей, убегавшей, полетели обвинения в глупости и жадности. Самоубийства не произошло, но отныне в момент любого спора с мужем она прибегала к суицидальному шантажу... Угрозы оставались пустыми, а потому все меньше впечатляли гениального супруга. Она понимала уровень той нравственной высоты, которого достиг ее муж, но, увы, не могла разделить с ним эти его взгляды. «Он ждал от меня, бедный, милый муж мой, того духовного единения, которое было почти невозможно при моей материальной жизни и заботах, от которых уйти было невозможно и некуда…».

По истечении времени в Софье Андреевне вызрело нечто вроде бунта. В 1892 году в ответ на «Крейцерову сонату» она написала повесть «Чья вина?». Это и был протест — она бунтовала против той роли, которую общество, и в том числе ее муж, отдавали женщине.

…В 1895 году младший сын Толстых Ванечка умер от скарлатины. Она родила его, когда ей было за сорок, а толстому — 60. Нянька ворчала: старики, а все туда же. Софья Андреевна едва не подвинулась рассудком.

…Светлой искрой проскочила в ней, 50-летней, любовь к Сергею Танееву: быстрая, легкая, ненужная ему. Но Толстой вдруг заревновал… Едва ощутив радость от этого неравнодушия, она поспешила покаяться: только он, только он ей нужен, Левушка! Как она могла его расстроить?!..

Она была обречена на него. На все, что терпела, чему находила оправдание. Их разногласия обострялись: она хотела спокойной жизни и достатка, а Толстой — вознесения духа над мраком материальности. В ночь на 28 октября 1910 года Толстой проснулся от шума, что доносился из кабинета: Софья снова рылась в его вещах, ища то ли дневники, то ли треклятое завещание, которое могло пустить по миру их сыновей, ибо оно делило наследство между дочкой Сашей и его литературным секретарем Чертковым. И он ушел… На железнодорожной станции Астапово Толстой почувствовал себя совсем плохо и спустя 10 дней умер. Для его поклонников имя Софьи Андреевны стало по сути символом предательства…

А она каждый день ходила на могилу мужа и будто не жила уже после его ухода. В ноябре 1919 года, после уборки дома и мытья окон на ледяном ветру, она слегла. И перед смертью каялась детям: я так виновата перед вашим отцом! Но никогда не переставала любить его и была ему верной женой. 4 ноября ее не стало.

Когда-то она написала, и от этих слов тянет сердце — столько в них тоски: «Жизнь нам дала так много. И здоровье, и любовь, и детей, и довольство, и прекрасную умственную жизнь Льва Николаевича — из всего он сделал почему-то одни страдания…».