Главное
Истории
Гоголевский бульвар

Гоголевский бульвар

Буланова

Буланова

Развод Диброва

Развод Диброва

Премии

Премии

Питер ФМ

Питер ФМ

Cарафан

Cарафан

Бальзам звездочка

Бальзам звездочка

Мияги

Мияги

Летнее чтение

Летнее чтение

Секрет успеха. Наталья Павлова. Блиц

Секрет успеха. Наталья Павлова. Блиц

Ненаписанное письмо

Общество
Ненаписанное письмо
Фото: Ярослав Чингаев / АГН Москва

— В общем, дело такое. Дочь, Тюнька, сказала — готовься, дед, поедешь в Североморск. А Шумахера брать не хочет. И как мне быть-то…

Сидели на лавке два деда. Вздыхают. Апрель, уже понятно, что зима отступила совсем, бесповоротно. Солнце так светит, что больно глазам, и небо синее-синее, радостное.

Первые желтые цветочки вылезли вдоль пыльной дороги. Совсем простые цветочки, а ведь они — залог будущего разноцветья летнего. Вот и шмели, еще вялые после зимы, это знают. К каждому цветочку мать-и-мачехи — очередь из шмелей и бабочек-лимонниц.

А старикам не радостно. И даже то, что дожили до весны, — тоже не вдохновляет. Один, тот, которого дочь Тюнька-Татьянка хочет к маю забрать в Североморск, бывший школьный учитель физики Анатолий Николаевич Фомин, или попросту Фома. Второй, нигде толком никогда не работавший, Ленька Призрак. Конечно, и у Призрака есть отчество — Кириллович, и фамилия — Жуков. И, по местной традиции, должен бы был именоваться Ленька Жуком.

Но вот — Призрак. А все потому, что по лесу Призрак не ходил, а бегал. Только, кажется, был здесь; и вот уже нет его, и не докричаться. Исчезает и появляется среди деревьев тихо, незаметно. И этим страшно сердит тетушек-соседок. Зачем же они тогда всегда звали Призрака с собой в лес, копили раздражение? А все потому, что нет в этой деревеньке лучшего грибника и лучшего рыбака, чем Леонид Кириллович Жуков.

Вернее, когда-то не было лучше. А сейчас — что сказать, ослабели старички. У Призрака спина больная, еле-еле до лавочки своей доходит. Даже огород перестал сажать. Только когда о тихой охоте разговор заходит, оживает Призрак. И даже выстраивает планы: вот, дескать, наступит лето — пойду обязательно. Вовка-сосед на мотоцикле до леса свезет, а там уж сам, с божьей помощью.

Глаза у Призрака будто выцветшая голубая ткань. Слезятся на солнце. А может, плачет Призрак. Потому что, пожалуй, единственный родной человек для него — Фома, ровесник и друг, — нацелился вон куда, в Североморск. А значит, «поем Разлуку». Тоже Призраково меткое выражение.

Всю жизнь Фома и Призрак жили рядом, в соседних домах. Мальчишками обтрясали колхозные яблони, ходили вместе в школу, а когда подросли — и в клуб на велосипедах ездили. Даже влюблены были в одну девчонку, Зинку. Ох Зинка, Зинка, белокожая, рыжеволосая, с крепенькими ножками, налитыми щечками. Как похожа Тюнька-Татьянка на нее — одно лицо! Такие же веснушки, такой же пухлый, улыбчивый рот.

Выбрала Зинка когда-то Толика Фомина. И правильный выбор, конечно, сделала. Фома учился хорошо и после школы уехал в город, выучился там и вернулся потом в родные края. И всю-то жизнь проработал в школе учителем. Физику преподавал и еще черчение. Потому что учителей в школе катастрофически не хватало… С Зинкой жили хорошо, завидовали все. Надо же, встретить свою судьбу еще в школе и так вот всю жизнь рука об руку пройти вместе.

Дорогого стоит, говорил Призрак и значительно щурил глаза. Дескать, знает что-то Призрак такое, особенное, другим людям недоступное.

Но ничего особенного, конечно, Призрак не знал. Был он человеком недалеким, простоватым. Сам себя называл природным — ловким, сметливым, но и ленивым, и даже чуть жуликоватым. Но — романтик! В отличие от прагматичного, спокойного учителя Фомы.

У Фомы все всегда по полочкам разложено. Здесь — инструменты, здесь — книжки, здесь — банки с вареньем, здесь –— письма. Отдельно, ленточкой перевязанные, Зинкины письма, те, что писала ему, когда он учился в городе. Отдельно письма от дочки, Татьяны. Татьяна давно уже живет далеко, и внуки там же, в Североморске. Тюнька, как звал ее Фома в детстве и называет сейчас, диспетчер. Все там хорошо, в этом вот Североморске, и квартира трехкомнатная. И зять положительный такой, строгий, усатый, ходит в тельняшке и считает отчего-то, что похож на Никиту Михалкова. Внуки-то уже почти выросли, один даже с квартиры убежал на съем. С девушкой живет. Значит, прикидывает Фома, вполне вероятно, станет скоро прадедом.

И так хорошо и спокойно было Фоме. Жизнь удалась, думал он. И Тюнька в шоколаде, письма пишет и фотки присылает. И они здесь с Зинкой — живут от весны до весны. В огородике ковыряются потихоньку, летом варят варенье из смородины и яблок, телевизор смотрят вместе, книжки вслух читают. Вернее, Фома читает вслух, а Зинка слушает, вышивает. Кот Шумахер рядом примостится, и тоже будто слушает. Почему Шумахер? Да потому что когда-то, давным-давно, приблудился к Фоминым, еще котенком. Кошки ведь любят в машины забираться, вот и рыжий лохматый котенок с голубыми глазами залез в чужую машину погреться. А машина поехала, и ехала долго, несколько часов. Котенок сидел тихо-тихо, и лишь потом начал жалобно мяукать. Как раз напротив дома Фоминых остановился черный блестящий джип, и оттуда вылез суровый мужчина, похожий на молодого бычка. Он открыл одну дверцу, потом другую, заглянул внутрь и извлек откуда-то из глубины перепуганного насмерть котенка.

— Шумахер! — сердито сказал мужчина и добавил крепкое словцо. А потом швырнул со всей дури котенка прямо в заросли крапивы. Будто рыжий огонек мелькнул в густой зелени. «Бычок» завел машину и уехал, только пыль взвилась столбом. Фома еле достал дрожащего котенка, принес домой, показал Зинке.

— Рыжий, как ты! Давай оставим! Его Шумахер зовут.

— Давай оставим! Рыжие коты приносят удачу, так говорят.

Когда это было-то? Уж лет двенадцать назад, наверное. Что только с Шумахером за это время ни происходило! Кличку свою оправдал на все сто. Носился как молния по деревне, дрался с другими котами, залезал на деревья, срывался вниз, отморозил зимой уши и стал похож на дорогую вислоухую породу. Наплодил котят, таких же рыжих и синеглазых, как он сам. А потом состарился, успокоился, стал вдруг домашним и тихим.

— Книжки вот любит, — смеялась Зинка. — Может, переименовать его из Шумахера в Мураками?

А Фоме хотелось только одного: чтобы ничего в их тихой жизни не менялось. Чтобы так же встречали они весну — варили щи из молодой крапивы, а летом любовались ласковыми малиновыми закатами. Осенью смотрели, как улетают в теплые края птицы, ждали первый снег, а потом встречали Новый год. Приходили открытки от бывших учеников, все реже писали они письма своей рукой, сейчас ведь все — электронное. И письма, и фотографии. Фома не расстраивался из-за этого. В конце концов, прожили они хорошую, правильную, плодотворную жизнь и сейчас дорожили каждым днем.

— «Летний закат нашей жизни», — думал Фома. Но вслух такого, конечно, не говорил. Он ведь был физиком, человеком четким, не сентиментальным.

Все б хорошо, да осенью умерла Зинка. Посмотрели новости вечером, чаю попили с ватрушками. Присела Зинка на диванчик, взяла в руки вышивку. Надела две пары очков — так лучше ей видно было игольное ушко. Стала вставлять нитку в иголку, и вдруг охнула, вскрикнула тоненько, по-девичьи: «Толик!» Он повернулся: «Что, Зинуш?» — и вдруг понял, что Зинка его уже не тут, не с ним. Упала на пол.

Тромб, сказали врачи. Ничем помочь нельзя.

Так в одночасье осиротели Фома и Шумахер. Зиму кое-как перекантовались, а потом приехала Тюнька, поплакала на материнской могилке, оглядела хозяйским взглядом отца и сказала, что надо ему собираться. В конце апреля вернется и заберет его в Североморск; Максимка-то уже отдельно живет, комната свободная. Хорошая комната, восемь метров, стол, шкаф, диван, маленький телевизор даже. Вид на парк.

Только вот кота забирать не нужно. Старый кот Шумахер, подслеповатый, хромой и без ушей, никакой ценности для Тюньки не представлял.

Но причину она назвала уважительную: у зятя, того, который косит под Никиту Михалкова, аллергия на шерсть животных.

В общем, стал Фома собираться. Месяц ему дала дочь Татьяна, чтобы закончил он тут свои дела.

Собрался Фома за два дня. Маленький чемоданчик с жесткими углами, коричневого цвета, тот, с которым еще когда-то давным-давно из города вернулся. Пролежал всю жизнь чемоданчик на чердаке, и вот как новенький, только пыль протереть. Положил туда старомодные брюки, рубашку, кепку. Несколько книг. Пачку Зинкиных писем, перевязанных шелковой лентой. Вышивку ее, ту самую, которую не успела закончить. Альбом с фотографиями. Тюнька сказала: все тебе там купим, на месте, что нужно. Не тащи старье.

Старье — это и шмотки, и кот. Безухий Шумахер. Собрался быстро, а какие дела закончить нужно было, не мог придумать.

Каждый вечер сидели старики на лавке под большой липой и обсуждали одно и то же. «Пели Разлуку».

Вспоминали прошлое. Оно у них, оказывается, было одно на двоих. Сплошное «Ты помнишь?».

Яблоня соседская: ты помнишь, какие сладкие, огромные яблоки были, красные в черную точку. У бабки Нюши, да. А ты помнишь физрука Кощея и киномеханика Румянцева, и как дрались после кино с Большаковскими?

— А Зинка, о, чудесная рыжая Зинка, почему она выбрала тебя, Фома, не понимаю, а я все ждал, когда она наконец поймет, что ты правильный и скучный, и холодный, как спинка минтая, а я часто приносил ей букетики ландышей и лесных фиалок и клал на крыльцо. И всегда боялся с тобой встретиться.

— Да видел я, видел твои цветы. Она же, Зинуша, приносила их и ставила в синюю стеклянную вазу. Леньк, ты вазу-то возьми, я ж ее не заберу с собой… Ну так что, я цветы эти из вазы доставал и в компост выбрасывал. Зинуша плакала, говорила, красоту порушил. Она цветы любила очень. Вышивала вот тоже цветы. Последняя ее вышивка — домик маленький вдали стоит, а вокруг розы цветут, розы, и небо вот такое же синее, как сейчас. А какое небо в Североморске, ты не знаешь? — А помнишь, как я щуку вот такенную поймал? Все удивлялись и даже для районки меня сфотографировали. Только и были у меня — сейчас понимаю — ты да Зинка. Общие воспоминания, они, брат Фома, скрепляют посильнее цемента. Уедешь ты сейчас, и я умру сразу же. Потому что жить-то мне для чего? У тебя хоть дочка есть, внуки, и этот, как его, усатый аллергик. А у меня никого, ничего, обезножил я, в лес не ходок. Как есть — Призрак. Настанет утро — и растаю как туман над речкой.

— Вот говоришь, что друг мне. Кота моего возьми, Шумахера. Куда мне деть его?

— И не проси, Фома. Мне помирать скоро, зачем мне эта забота.

— Зинке бы не отказал, взял бы кота. Она его так любила, жалела. Пьер Безухов мой, говорила. Шутница.

И так — каждый день, по кругу. Воспоминания. Слезы. Куда кота. Зинка. Опять воспоминания, снова слезы. Тяжело смотреть, как плачут мужчины. Невозможно просто. Ну, они не взахлеб рыдали, а так, утирали рукавом глаза.

Приехала потом Тюнька, маленькая и решительная. Тряхнула огненными волосами. Оставила Призраку денежку: это, говорит, на прокорм нашему котику. Обещала каждый месяц высылать вот столько же, пусть только Шумахер не голодает. Денежка устроила дело, Призрак взять кота согласился. И даже сокрушался: кот-то старенький, так что «пенсию» на него недолго Тюньке придется выплачивать.

Заказали такси, посидели на дорожку, как водится. Старики обнялись на прощание. Обещали писать друг другу письма, не электронные, а самые обыкновенные, бумажные. Высокий и худой Фома, в пиджаке образца начала восьмидесятых, сложился, как складная линейка и неловко расположился на заднем сиденье. Чемоданчик водитель закинул в багажник. Шустрая Тюнька села спереди, помахала столпившимся у дома соседкам. Теперь будет о чем посудачить…

В начале мая пришло письмо из Североморска. Длинное, обстоятельное письмо. Фома писал, что устроился хорошо, правда, из своей комнаты предпочитает не выходить. Но и выходить незачем, здесь и телевизор есть, и книжки. Тюнька молодец, варит борщ, не такой, конечно, как Зинка, но есть можно. Два раза вызывала ему врача на дом, и быстро приехали, померили давление и сделали укол. Велели беречься. А для чего беречься-то?

И спрашивал про дела деревенские. Зацвела ли на 9 мая старая груша в саду? Каждый год ведь в этот день покрывалась она белыми цветами. А как в этом году? И как кот Шумахер, привык ли к новому дому, не обижается ли. Как соседка Валька, смогла выбить себе путевку в санаторий?

Призрак несколько раз собирался на письмо ответить. Начинал писать и выбрасывал бумагу в печку. Может, боялся того, что пишет он с чудовищными ошибками. Фома-то учитель, вон как выводит «турусы на колесах», зачитаешься. А так-то Призраку было о чем рассказать. Во-первых, открыли у них медицинский пункт, прямо в начале их деревни, у пруда. И приехала туда медсестра — не молоденькая, конечно, но справная. Полненькая такая, в теле, белокожая. Иглы умеет ставить — прямо как китаянка. И пучок на голове тоже как у китаянки, высокий и заколкой схвачен. Зачастил к ней Призрак. Сначала спину лечил, помогают эти иглы, и может уже ходить довольно бодро. Так, глядишь, к грибному сезону побежит по лесу, как прежде. А там, кто знает, может, и сложится у него с медсестричкой? Она одинокая, дети взрослые уже, где-то в городе живут. Человек в деревне новый, она не зовет его презрительно-насмешливо: Призрак. Зовет иногда официально — Леонид Кириллович, а иногда нежно — Леньчик. И очень смеялась, когда узнала, что старого хромого кота, который каждый раз провожает Призрака до медицинского пункта, зовут Шумахер.

— Правду говорила Зинка, что рыжие коты приносят удачу, — хотел бы написать Призрак в письме.

Может, и напишет когда-нибудь, если соберется.

vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.

  • 1) Нажмите на иконку поделиться Поделиться
  • 2) Нажмите “На экран «Домой»”

vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.