Эдуард Бояков: Государственный театр должен говорить о серьезных вещах

Театр на Малой Ордынке начал новый сезон со смены художественного руководителя — в октябре на эту должность был назначен Эдуард Бояков. За короткое время на сцене прошла целая череда премьер, среди которых спектакли «Хорошие фото», «В Москву!» и «Розовое платье». Мы поговорили с Эдуардом Бояковым о том, как будет развиваться театр дальше, какие названия сформируют репертуар, и о том, чем Замоскворечье отличается от остальных районов столицы.

Эдуард Бояков — яркое действующее лицо современного театра. Его премьеры становятся громкими событиями, о которых говорит публика — восторгается или едко критикует, но не остается равнодушной. Особое видение театра, приверженность определенным взглядам и внимание к острым темам сегодняшнего дня определяют его подход к устройству театра, и потому его назначение в Театр на Малой Ордынке означает фактически абсолютную смену его курса.

Мы встретились с Эдуардом Вячеславовичем в его кабинете, чтобы разобраться, каким будет творческое направление театра под его руководством, поговорить о подготовке молодой смены, его понимании патриотизма и почему, на взгляд режиссера, как никогда прежде остро стоит вопрос о преемственности и связи поколений.

Смена вектора

— Эдуард Владиславович, каким станет Театр на Малой Ордынке под вашим руководством?

— Прежде всего, это будет театр с уникальным репертуаром. Во-вторых, это будет творческий кластер, в котором люди будут получать новые знания, встречаться с современными поэтами, хореографами, культурологами, философами.… То есть это будет не только театр, но и открытое пространство для творческого общения. Ведь особая закономерность известна уже давно — даже у немецких романтиков была шутка, что гении рождаются кучами, группируются. Хороший пример тому наш Серебряный век. Из такой общности, где люди друг к другу тянутся и общаются, рождаются идеи, так появились «Русские сезоны» дягилевские.… Вот такое пространство мы хотим создать. И это трудная задача — мы не забываем, что главное наше предназначение спектакли. Тем не менее и выставки, и встречи с поэтами, и философские диспуты будут в нашем пространстве, и это создаст новое лицо Театра на Малой Ордынке.

— Как я поняла, спектакли «Нового театра» (проект Эдуарда Боякова, основной резиденцией которого стал особняк Салтыковых — Чертковых на Мясницкой. — «ВМ») переходят в Театр на Ордынке и станут ядром обновленного репертуара?

— Нет. Повторить постановки, перенеся их в точности на другую площадку, просто невозможно. Да, есть определенный материал, с которым мы продолжаем работать, но все премьеры — оригинальные постановки с новыми решениями, сценографией. Например, был спектакль по пьесе Ольги Погодиной-Кузьминой о событиях на Донбассе «Хорошие фото» — мы встретились с труппой и, взяв ту же пьесу, поставили уже другой спектакль.

— А как складываются отношения с труппой? Потому что театр уже существовал, потом пришел Евгений Герасимов всего на три года, теперь приходите вы, и вы с очень четкими идеями, с четкой программой. Как сложилось? Как приняли?

— Пока все прекрасно, меня очень радует общение с артистами, с труппой, с художниками, с хореографами и с постановочной частью. Театр понимает, что нужен новый рывок, импульс, и мне кажется, артисты к нему готовы.

— Есть ли уже, намечены ли опорные, ключевые премьеры сезона — какие это спектакли?

— Это похоже на вопрос, какого ребенка ты больше любишь, что спрашивать некорректно. Я не хочу выделять конкретные названия, но понятно, что какие-то спектакли будут более востребованы зрителями, а для продвижения других нам придется вложить больше сил. Нам нужно найти свою аудиторию, и важнее тут не конкретные названия, а само направление. Наш путь — это современные авторы. Мы будем работать с романом Захара Прилепина «Тума», планируем постановку романа «Хлорофилия» Андрея Рубанова, представим в новой редакции и более камерном формате спектакль «Лавр» по произведению Евгения Водолазкина. Еще мы хотим сделать спектакль по Мольеру, где поочередно будут играть народные артисты Михаил Кабанов и Леонид Якубович. Спектакль будет называться «Гарпагон», а Леонид Аркадьевич дополнит текст Мольера своими авторскими интермедиями.

— Планируете ли привлекать более юных зрителей?

— Да, и для нас важная задача не просто делать развлекательные спектакли, как аниматоры, но и формировать вокруг репертуара некий семейный клуб и найти постановочные решения, которые будут интересны и детям и взрослым, станут поводом для обсуждения и диалога. То есть идеальная аудитория театра — это смешанная. О чем, кстати, говорил Станиславский, утверждая, что спектакли для детей должны быть такими же, как для взрослых, только лучше. Это афоризм и глубокая философия, потому что именно семейный просмотр становится событием для людей разного поколения. Согласно такому подходу у нас появятся два важных названия. Первый — это «Детский альбом» Петра Чайковского. К этим музыкальным пьесам поэт Виктор Лунин написал тексты, превратив их фактически в театральное либретто. Появление текста, очень изящного, тонкого, духовного, дает возможность ребенку пережить театральное чудо. И вторая постановка — «Морозко», — которая станет современным переложением древнего мифа, про разные типы девчонок и самого Морозко, который никак не может найти себе невесту. Получится детская пьеса про первую романтическую любовь.

— Вы сказали очень важную фразу, что некоторые постановки будут легче приняты зрителями, а некоторые придется продвигать. В вашем представлении не театр отвечает на запрос публики, а, наоборот, сам воспитывает вкус зрителя и формирует его?

— Есть разные театры и доктрины, но мне кажется, что при том огромном выборе, который предлагает антреприза с известными артистами, комедийными сюжетами, конкурировать государственным театрам на этом поле не стоит. Драматический театр должен не столько развлекать публику, сколько давать переживания, имеющие отношение к человеческой совести, к самому глубокому и сокровенному. Например, роман «Лавр», который является абсолютным бестселлером. Я не знаю, сколько он уже выдержал переизданий, но это одна из самых популярных книг в постсоветской литературе. Хотя это произведение про русское средневековье, религиозный роман — хороший пример, когда можно быть и коммерчески успешным, и говорить о серьезных вещах. Мне неинтересно заигрывать с публикой, ценнее равноправный глубокий диалог.

Замалчивать нельзя

— Что касается современной драматургии — какие темы вас волнуют и как вы выбираете материал?

— Мне интересны в первую очередь авторы, которые не боятся затрагивать темы, о которых сложно, больно или неприятно говорить. В чем гений Достоевского? Не только в глубокой психологичности, но и в том, что он показал персонажей, которые в принципе не были предметом для высокой литературы. Точно так же и Островский, который вывел на сцену купцов и мещан — они ошеломили зрителя, не ожидавшего увидеть на сцене мужиков в кафтанах и баб, лузгающих семечки. Кстати, и Чехов — сословные социологические характеристики его героев были вполне привычны, но вот их состояния, переживания стали абсолютной новостью.

Безусловно, сейчас такой темой является спецоперация. С одной стороны, существует некий блок — зачем сейчас напоминать о потерянных детях, причинять боль снова. С другой — существует и опасность конъюнктуры. Гранты выделяют, спектакли нужно делать, театры что-то ставят, отчитываются, и все на этом заканчивается. Именно поэтому браться за такой материал сложно, а в то же время ведь и не ставить, замалчивая, нельзя! Вот тут подарком судьбы для нас стала пьеса Ольги Погодиной-Кузьминой «Хорошее фото» о героях, вернувшихся с боевых действий на юго-западе нашей страны, и это очень психологически достоверный текст. Вечные темы тоже не теряют актуальности, и одна из них, конечно, проблема поколений, поиска общего языка родителей и детей, и об этом, например, «Розовое платье» Натальи Мошиной. Поделюсь мои открытием последнего времени. Мне сейчас 60 лет, и в поколении 25–30-летних я обнаружил намного больше интереса к поколению родителей, чем, мне кажется, было у моих ровесников в том же возрасте. Мы стремились отбежать подальше, и этот процесс, видимо, достиг экстремума, а разобщенность стала такой страшной, что молодежь начала ценить установленные связи со старшими. Надеюсь, это не мои домыслы, а правда серьезная тенденция.

— Дополню, что интерес связан не только с родителями, а уходит даже дальше — множество опросов подтверждает рост интереса и к семейной истории, и к теме корней, к фольклору….

— Конечно, русский культурный код выходит на первый план сегодняшней повестки. Это очень важно, мы должны преодолеть колониальное сознание. Очень часто приходится слышать ругань в адрес 1990-х годов, что именно в той точке мы потеряли некую самостоятельность. Я совсем не согласен с этим, мы ее намного раньше начали терять. Еще в 1960–1970-е годы мы начали безумно завидовать Западу, и это было заметно — например, популярная в то время советская эстрадная музыка была фактически пародией на рок-н-ролльные композиции. Конечно, та же американская культура великая — литература, унаследовавшая, замечу, много от русской, или кинематограф, выросший из школы нашего театра и системы Михаила Чехова. Но это все их культура, их самобытность, а нам надо возвращаться к истокам и понять, что, кроме себя, мы ничего не можем предъявить. И эти процессы набирают силу — много появилось музыкантов, интересно сочетающих электронику и фолк, любопытные процессы идут и в модной индустрии, где тоже явно уже читается корневой русский код.

Воспитать любовь

— В связи с этим трендом ощущаете, например, что больше молодежи приходит на «Лавра»?

— К моему счастью, я наблюдаю в зале зрителей всех поколений.

— Насколько актуальна точка зрения, что за молодую аудиторию театру приходится конкурировать со множеством других видов контента и развлечений?

— Я считаю, что разговоры о противостояниях такого рода не всегда глубоки и не всегда корректны. Поездка к бабушке ведь не может конкурировать с походом в фитнес-клуб. Каждый делает свой выбор, и в отношении театра тоже. Есть голимая антреприза, и лучше уж тогда сидеть в компьютере, рассматривая сайты музея или читая что-то интересное, а не смотреть пошлые комедии. Думаю, что прямой конкуренции нет. Интернет дал нам огромные ресурсы. Мог ли я мечтать в молодости, что у меня будет доступ ко всем совершенно фильмам в хорошем разрешении, библиотеке Американского конгресса или коллекциям Прадо или Лувра? И если мы этим инструментом пользуемся правильно, то тогда возникнет и вопрос о том, где найти не только картинки и визуальные образы, но где увидеть живого человека. Здесь театр выходит на первый план и берет на себя уникальную, ни с чем не сравнимую функцию. Только театр может дать возможность сопереживать, а не получать быструю эмоцию. Духовное переживание возможно только в контакте, и ощущение абсолютного единства можно испытать только в зрительном зале.

— Неоднократно в своих интервью вы говорили, что всю жизнь занимаетесь патриотическим театром. Что вы понимаете под этим?

— Стоит разграничить.... Есть журналистика, агитация — это зоны, где театр не конкурентоспособен.

А если говорить о любви к русскому человеку, к земле, женщине, к матери, к русской музыке, традиции, то тогда это выходит на тот уровень, который действительно можно назвать настоящим патриотизмом. И тогда вопрос, защищать или не защищать родную землю, вообще не встанет. Ты это будешь делать так же инстинктивно, как ты своего ребенка будешь сам тащить из окна, если пожар случился. Просто любить надо. Патриотизм — это любовь к языку родному, к земле и к отеческим гробам, к тем, кто лежит в нашей земле.

— Любовь можно воспитать или ею можно только делиться?

— А делиться и воспитывать — это не противоречие. Вот ты делишься, даешь что-то, а это попадает в другого, чем-то его меняет. Это и есть воспитание, особенно если речь идет о взрослых людях. Я могу рассказать о моих ошибках, радостях или о том, что меня мучает, а зритель получит повод для того, чтобы как-то с собой это все проработать.

— У меня есть и более приземленный вопрос. Последние несколько сезонов очень быстрая смена руководителей в театрах. Как вам кажется, почему это происходит и как влияет на общий процесс?

— Я не вижу никакой суеты. Смена поколений — естественный процесс. Мне кажется, московскому театру очень не хватает молодых режиссеров, молодых руководителей. Я только начинаю работу в этом театре, но о том, что не собираюсь встречать 75-летие в этом кресле, я уже сейчас могу совершенно ответственно говорить. Я уходил из каких-то проектов тогда, когда я понимал, что они сделаны, и потому задумываюсь и о своевременной подготовке смены. Особенно если речь идет о московском городском театре — это не просто определение для меня. В моем понимании это театр, который должен напомнить про гений места, про то, что в этом городе есть свои стиль, уникальность и свой герой.

— Тогда какое лицо у современной столицы? Она ведь так эклектична.

— Вы точно сказали про эклектичность. Это и есть один из основных стилей Москвы. Я был во всех европейских столицах и не могу наш город ни с чем сравнить, настолько он яркий, в нем сливаются разные потоки.

Исторически сложилось, что Первопрестольная замкнула на себе множество токов с севера, с востока, запада…. В этом ее главное, основное своеобразие. Даже радиальная система московского метро, система проспектов, которые появились при реконструкции города в 1930-х, похожа на колесо со спицами, которые стягивают ось. Это сильнейшая семиотика, и это евразийство, перекрестие потоков, мощнейшая динамика для меня определяет лицо столицы.

ДОСЬЕ

Эдуард Бояков родился 16 июня 1964 года в Дагестане. В 1994–2005-х годах возглавлял дирекцию театрального фестиваля «Золотая маска». В 1998–1999 гг. являлся директором Российского академического молодежного театра. В 2002 г. учредил фестиваль «Новая драма» — первый российский фестиваль, работающий с произведениями современных молодых драматургов. В 2005–2013 годах был художественным руководителем московского театра «Практика». С 2018 по 2021 год занимал должность художественного руководителя Московского художественного академического театра имени Горького. С сентября 2022 по 2025 год — художественный руководитель проекта «Новый театр». Учредитель продюсерского центра «Глагол», соучредитель и председатель Русского художественного союза, член правления Института культурной политики.