Матушка Адриана (в миру Наталья Владимировна Малышева) живет в московском подворье Пюхтицкого монастыря. Сюда она пришла, много лет отработав в «космической науке» в Подлипках. А ее молодые годы - война, армейская служба в разведке…

- Когда мама в 21-м году ждала своего второго ребенка, время было тяжелое, военное, не до детей, - рассказывает матушка Адриана. - Избавиться от плода, как человек верующий, она, естественно, не могла и тогда стала молиться, чтобы Господь послал мальчика. Видно, потому что я была совсем маленькой и тощенькой – старшая Ольга ведь родилась в годы сытные и выглядела крепкой и толстенькой, и мама ее обожала, называла красавицей, любимицей, меня же частенько потчевала такими вот рассказами о нежеланной, ненужной и некрасивой девочке.

Когда я поняла, что мне нет места в материнском сердце, решила: ну и пусть Ольга красавица и любимица , пусть у нее обнаружился художественный талант! – я тоже что-то могу! И вслед за сестрой учила стихи, рано научилась читать и так увлеклась, так что в первых классах школы мне просто нечего было делать. К игрушкам и сладостям была равнодушна, в еде всегда была неприхотлива, потому мне совсем нетрудно соблюдать в семье православные посты.: хлеб с баклажанной икрой – и нормально. И стала сама искать себе занятия. А поскольку учиться мне было легко, записалась во все возможные кружки, и везде дела пошли прекрасно: гимнастика, лошади, лыжи, плавание… Прекрасно стреляла, заслужила звание «Ворошиловского стрелка», прыгала с парашютом.... И так ловко у меня все получалось, что я была до отчаяния бесстрашной. Тогда и пришла совершенно нежданно первая и, как потом выяснилось, единственная любовь. Миша Бабушкин, сын знаменитого летчика, героя Советского Союза, был настоящей мечтой для каждой девчонки: симпатичный. невероятно обаятельный, он быстро перезнакомился с однокурсницами. Немало девушек по нему вздыхали, но он почему-то вдруг стал кружить вокруг меня. Я же долго никак на его явный интерес не реагировала: уж очень крепко засела в голове взращенная в семье невысокая самооценка, и я даже мысли не допускала, что такой замечательный кавалер может в меня влюбиться. Да и вообще способен ли он на серьезные чувства – такой избалованный и семьей, и легкими победами над девичьими сердцами… Но Михаил не отступал. Познакомил с родителями . И только убедившись, что мое сердце оттаяло, спросил, почему же я так долго его отталкивала. «Да потому что я некрасивая и не могу понравиться такому парню, как ты!», - выпалила я свою боль. – «Некрасивая?! – возмутился он, подвел к зеркалу, - да ты посмотри на себя, какие у тебя глаза, какая улыбка!». С того разговора дня не проходило у нас друг без друга, каждый вечер гуляли допоздна, после чего Михаил провожал меня домой…

Я перешла на третий курс, когда началась война. Миша, уже зарекомендовавший себя отличным летчиком, ушел на фронт в самые первые дни. И вся наша дружная компания отправилась по военкоматам. Нам ведь долго рассказывали, что, «если завтра война», то наш народ очень легко добьет врага на его территории. Но недавних школьников, отовсюду прогоняли, а меня и вовсе обозвали пигалицей: решили, что я еще за партой сижу. А враг быстро приближался к столице. Тогда я решила пока поработать по другой своей специальности – медсестрой. Устроилась в институт. Склифосовского. Конечно, к операционным столам меня не пускали, я просто встречала и принимала раненых, мыла их – в общем, фактически работала санитаркой, иногда только доверяли делать уколы.

В октябре немцы вплотную подступили к Москве. В городе царила сумятица. Трамваи ходили по инерции – без кондукторов, с одними вагоновожатыми, все пассажиры стали невольными «зайцами».В магазинах продовольственные карточки отоваривали не по дневным нормам, а разом срезая талоны на целый месяц: раздавали продукты населению, чтобы не достались врагам, если они войдут в город. И вот однажды из репродуктора-тарелки слышу, что Московский комитет партии призывает всех патриотов, способных встать на защиту родного города, прийти на пункты, где формируется народное ополчение. А тут еще встретила одного из школьных друзей, который уже стал военным и посоветовал мне определиться в 3-ю коммунистическую дивизию. Я взяла в райкоме комсомола направление и отправилась на призывный пункт. Был вечер, и на мамин вопрос «Ты на дежурство?» заверила, что иду в свой госпиталь.

Командир, ознакомившись с моей медсестринской справкой, сказал, что сестер у них уже достаточно, и спросил, не хочу ли я в разведку. У меня аж сердце подпрыгнуло: о таком я и мечтать не смела! Вот она, романтика, вот настоящие трудности! Призывный пункт располагался в здании школы, и командир тут же повел меня по длинному коридору в один из классов. Там на полу лежали матрасы, а на них несколько девчонок в военных защитных гимнастерках. «Вот вам новая подружка», - сказал командир, а я, не смущаясь, представилась: «Наташа». – «Теперь это твоя семья, - продолжал командир, - и запомни закон разведчиков: ни при каких обстоятельствах нельзя бросать друга, даже мертвого не оставлять на поругание врагу. Сам погибай, а товарища выручай!». Знал бы он тогда, на какую благодатную почву попали его слова! Тут же я узнала, под крыло какого заслуженного человека довелось мне попасть. Николай Михайлович Берендеев еще в Финскую войну совершил подвиг, за который был удостоен звания Героя Советского союза. Рискуя жизнью, не имея никаких планов и расшифровок, он разминировал огромное минное поле, по которому срочно должны были пойти наши танки. Наугад спрятавшись за большим деревом, он выстрелил в одну из видневшихся из-под земли мин , которые тут же, детонируя, пошли взрываться по цепочке, и одному Богу было ведомо, нет ли смертельного клада прямо под ногами у смельчака. Он чудом остался жив, но с тяжелыми ранениями, и тут же был списан в отставку в звании лейтенанта. Однако когда гитлеровцы подошли к Москве, явился в военкомат, требуя своего права защищать столицу. Со встречи с этим героем и началась моя воинская жизнь.

Наутро с меня сняли мою гражданскую одежду, надели огромного размера гимнастерку и брюки-галифе, доходившие мне до самых подмышек. И еще шапку и что-то вроде бушлата защитного цвета, в котором я тоже утонула. Не готова еще была наша армия принять столько добровольцев. И каких добровольцев! Народ шел возраста от 16-ти до 60-ти, школьники и профессора, седовласые академики – люди, не подлежащие призыву, добровольцы по зову сердца. Одевать же их было не во что. А поскольку штаб нашей дивизии располагался на территории студии Мосфильм, стали раздавать костюмы, предназначенные для съемок батальных сцен. Мне достался костюм красноармейца времен Гражданской войны. Только зимой выдали нормальное обмундирование, теплые ватные брюки. А пока я была горда тем, что есть, и в таком «мосфильмовском» виде меня отправили домой, чтобы мне сшили вещевой мешок и снабдили кружкой и ложкой.

Мама совершенно ошалела, увидев меня в красноармейской одежде, все сразу поняла и - расплакалась. Она до последнего не верила, что мои разговоры о фронте серьезны. Как мне раньше хотелось, чтобы она хоть раз не только из-за сестры, но и из-за меня пролила одну слезинку! А тут я растерялась и… поняла, что совсем мне этого не надо, что не должна мама плакать. Подумала испуганно и нежно – а сказала по-другому: резко, если не сказать грубовато: дескать, я же предупреждала, что пойду воевать, что им же будет легче, если в голодное время уйдет из дома лишний рот… и вообще надо не слезы лить, а шить мне мешок…

И началась моя новая жизнь. Подъем в шесть утра. Быстренько на улицу, зарядка в легкой гимнастерке на осеннем холоде, умывание, завтрак и трудное обучение новой профессии разведчика: как бесшумно и незаметно ползти, прятаться. наблюдать, как содержать свое оружие… Занимались с раннего утра до десяти вечера с небольшими перерывами на обед и наведение порядка. Тут же мне пришлось пережить и первое испытание дружбой. ,Котелков не хватало, нам выдали один на четверых. А у нас дома не было принято есть из одной тарелки, тем более д руг за другом доедать. И вдруг я должна была с незнакомыми девчонками из одного котелка… Они здесь уже коммуна, а я пока чужая. Если покажу, что брезгую, они меня вовсе отторгнут, уже не буду для них своей! Немало воли потребовалось себя пересилить, но вначале каждая ложка в прямом смысле поперек горла становилась… Но если эту неприятность со временем удалось преодолеть. другая мучила гораздо дольше: проблема туалета. Ведь скоро пришлось совершать далекие переходы на лыжах исключительно в мужском окружении. Им-то с этими делами гораздо легче, а мне потребуется в лесок отойти, начну потихоньку отставать, а ребята – нет бы на несколько минут не заметить - тоже замедляют ход: «Не спешите, Наташа устала»… Такие непонятливые были, а я долго сказать стеснялась… В общем, бытовые невзгоды порой представлялись тяжелее военных задач…

Первая же настоящая разведка стала для меня и серьезным неожиданным испытанием. Двое из нашей группы ушли выяснять расположение немецких частей, а я осталась среди тех, кто должен был их прикрывать. Вдруг один разведчик возвращается, сильно хромая. Оказалось, немцы их засекли, товарища ранили, а он, сам раненый, не мог его вынести , только замаскировал на месте. Неудивительно, что ребят выследили: уже выпал снег, а нам еще не выдали белые халаты, и прятаться было сложно. Но у меня тут же всплыли в голове заповеди командира,, и я, ничего не сказав нашему главному, в секунду скинув коварную зеленую одежду. в одном белье поползла к раненому по следам на снегу. Нашла нашего парня с перебитыми ногами, но руки были в порядке, и он хоть немного мог мне помогать, когда я, пристегнув к себе ремнем, волочила раненого по снегу. Опасность была еще в том, что, в отличие от меня, он был в зеленом. Но буквально в ту самую минуту, как мы выползли на открытую поляну – не иначе Господь о нас вспомнил! - вдруг повалил снег, щедро запорошив его издалека видную одежду. И такая возникла завеса, что наши .тоже смогли побежать нам навстречу прямо по замерзшей речке. И вовремя: мои силы были на исходе. Вытащили нас, меня и ругали, и хвалили, а у меня зуб на зуб не попадал от холода. Быстренько меня одели, и вернулись мы в свое расположение без потерь и даже с некоторыми нужными сведениями.

К тому времени наш героический тыл уже снабжал нас всем необходимым. Появились и валенки, и ватные штаны и бушлаты, и теплое-претеплое белье с начесом – без такого я, наверное, и в один конец бы не доползла… Однако на этом наши приключения не кончились. Только добрались мы до избушки, от которой рукой подать до исходного пункта, куда должна была прибыть за нами машина, как вдруг… - труба зовет! Под ее звуки ворвались к нам незнакомые красноармейцы и скомандовали: в строй в совершенно чужую дивизию! Немцы подошли вплотную к их расположению, и получен приказ стоять насмерть. Я, казалось, после пережитого шагу больше сделать не могла, но – под угрозой расстрела – пошла в общий строй. Построили нас на плацу буквой П, и тут же появилась группа офицеров в меховых полушубках. Самый главный –потом я узнала, что это был генерал Белобородов - обратился ко всем: «Ну, ребята, деваться нам некуда: либо мы здесь врага остановим, либо все здесь ляжем за Родину! Совсем рядом уже сражается насмерть Сибирская дивизия, очередь за нами.». Пошел вдоль шеренг, дошел до меня: «Девушка? Санитарка?» - «Нет, - отвечаю, - доброволец, разведчица». – «Спасибо тебе, доченька, - сказал он, обнял за плечи, вывел на середину, - Видите девушку? Никто не заставлял ее идти сюда. Она будет рядом с вами в окопах, и пусть будет стыдно тем мужчинам, которые струсят!»

Раздали нам бутылки с зажигательной смесью, развели на позиции. Было очень страшно, когда прямо на наши жалкие окопы пошли танки. А к тому времени немцы уже раскусили наши русские методы противостояния: пропустив танк через окоп, гранаты и бутылки бросали уже сзади. Теперь фашисты уже не переползали через окопы, а тщательно их утюжили, и остаться в живых там было настоящим чудом. Приходилось сражаться «в лоб». На всю жизнь врезался в память этот оглушительный рев и надвигающиеся махины на гусеница -: да разве под силу мне добросить до них свою бутылку! И тогда я, не помня никаких детских молитв, все-таки вновь невольно обратилась к Богу с мольбой о спасении. И – то ли потому что танкистов уже изрядно потрепали на соседних рубежах, то ли просто нас не заметили, но вдруг они неожиданно развернулись и двинулись обратно. Нас, разведчиков, тут же отпустили с миром, мы нашли свою машину и отправились в свою часть. Тогда и разыскали меня впервые корреспонденты, написали о «моем подвиге» в армейскую газету. Вырезку из этой газеты от 16 декабря 1941 года я послала во Фрунзе брату Александру, и он ее сохранил до конца войны. Сама я об этом не позаботилась. И не знала и что в скором времени мне больше нельзя будет фотографироваться. Что же касается «подвига»… Ни мне, ни моим товарищам в голову не приходило бросаться такими словами – подобные самоотверженные поступки были естественной частью нашей военной жизни. Однако позже узнали, что очень многое для нас естественное было совершенно невероятным в глазах врагов: немцы сами признавались, что постоянно терялись перед безрассудной храбростью, изобретательностью и самоотверженностью русских. Их солдаты и офицеры были на такое неспособны на подобную жертвенность…

Когда отстояли Москву, нам сказали, что теперь мы больше не народное ополчение, а нормальная боевая линейная дивизия, которая переходит в распоряжение Первой ударной армии Северо-Западного фронта. Теперь мы все будем настоящими воинами. И хотя мы еще 7ноября уже приняли присягу, пока еще можно, взвесив свои силы, отказаться от дальнейшей службы. Кого-то из наших девушек, которым были трудны длинные лыжные переходы. перевели в штаб, кто-то вовсе отправился домой, а я отправились догонять свою часть. Нас на пушках довезли до нового места дислокации – на озеро Селигер, дальше вся дивизия пошла на лыжах, нас же, разведку ,как самых привилегированных, дальше повезли на крышах танков. . Правда. в 25-градусный мороз это была сомнительная привилегия… Обогнув Селигер, расположились в уже освобожденных от врагов поселениях. Мы оказались в доме без крыши, с одним потолочным перекрытием, зато с большой русской печью. Там из нас формировали небольшие группы – от 7 до 11 человек, которые посылали в фашистский тыл. До линии фронта шли на лыжах, дальше ползком по одному двое… - выясняли расположение частей, какая техника и… режим их жизни. Последнее было особенно важно при необходимости взять «языка». Очень помогала немецкая педантичность: все по часам, и во время отдыха или обеда они были наиболее уязвимы.

Был апрель, когда немцы вроде бы затаились. Чтобы выяснить их планы, срочно требовался «язык», с заданием его добыть высылалось несколько групп, но безрезультатно: ребята попадались, погибали… Надо сказать, к тому времени ореол романтики уже прошел, а главное, мы уже здорово устали чисто физически: всегда бессонные ночи, на холоде, при крайнем нервном напряжении – ведь на вражеской территории мы совершенно в руках немцев. Случалось, возвращаешься с задания, и сил нет каких-то полкилометра дойти до своих – лишь попав на безопасную территорию, засыпали прямо на земле. А потому на задания уже не приглашали добровольцев, а просто вызывали командира группы, остальные же сразу начинали готовиться к очередной вылазке. Уже было известно, кто на что способен, и ничто. никакие простуды или женские недомогания не могли меня заставить отстать от товарищей. Лишь к самому концу войны, когда последствия от постоянных простуд стали слишком серьезными, пришлось все-таки немного укротить собственную прыть.

Тогда же взять, наконец, «языка» поручили нам. Хотя время здорово поджимало, наш командир выпросил две недели на подготовку. Я опять оказалась в группе прикрытия. Мы были совсем рядом с немцами, когда наша артиллерия здорово их помолотила, да еще наши подбросили туда несколько гранат… И вдруг дикий крик – это наши разведчики волочат по земле «языка», тащат прямо за ноги по весеннему месиву из снега и земли. Бедолага потерял свою пилотку, вид жалкий - весь трясется : думал. партизаны сейчас его убьют. Я ему объяснила по-немецки, что убивать его не будут, он не верит…Кричит: «Я не фашист, я рабочий, меня заставили!» От холода отдала я ему свой шерстяной подшлемник, которые нам выдавали надевать под каску.. Командир говорит: «Все вы рабочие, когда отвечать приходится». Но тоже пожалел. предложил водки из фляги, а тот боится, просит воды… Сдали мы его в штаб. А на следующий день выходит газета с рассказом о нашем подвиге и о том, каким жалким и грязным был враг, да еще с грязной тряпкой на голове… Я даже немного оскорбилась за пожертвованный подшлемник…

Вот такая тяжелая у нас была работа, и никакой романтики. Линия фронта ведь подвижная, узнаешь, что уже в тылу у врага, лишь когда чужую речь услышишь. Зато со знанием языка порой уже из праздных разговоров можно было узнать немало нужных сведений. Но иной раз целый день дотемна приходилось за какими-то кустиками прятаться. Напряжение колоссальное – только совсем у себя можно было расслабиться. Так, постепенно продвигаясь на запад, теряя друзей-соратников, дожили до конца мая.

Вдруг меня вызвали в штаб дивизии в Особый отдел, предложили отправиться на трехмесячную учебу – чтобы перейти на новую стадию разведки, к тайной работе на территории врага. Ведь до того мы ходили в нашей форме. Чтобы не разглашать предложение, товарищам пришлось сказать, будто возвращаюсь на учебу в институт. Но привезли меня в подмосковное Гиреево, в центр подготовки разведчиков. Впервые за несколько месяцев счастье спать на нормальной кровати! Без конца совершенствовали язык. Сначала меня хотели определить в диверсанты: входить в доверие к нужным людям, чтобы потом своими руками их уничтожить. На это я не согласилась: как ни ненавидела захватчиков, исподтишка убивать не могу. Тогда стали готовить из меня переводчика. Там тоже предстояла работа в немецком тылу, но уже не для прямого уничтожения врага, а для добывания сведений и связи с партизанами. Обязали не фотографироваться – чтобы не узнали, когда в гражданской одежде буду выходить во вражеский тыл…Направили меня в 16-ю армию под командование Рокоссовского. Его имя мы хорошо знали –именно он командовал обороной Москвы по нашим направлениям..

Константин Рокоссовский сразу пригласил к себе знакомиться. Спросил, кто я, откуда. Потом ехали мы до Сухинич, где расположились в удобных палатках. Утром я раненько поднялась умыться и встретила Рокоссовского, он тоже уже поднялся и ходил, что-то сосредоточенно обдумывая. Я было вытянулась, хотела «доложиться» по форме, а он остановил и говорит доверительно: «Скоро вам предстоит важное задание». И через несколько дней меня отправили в оккупированное село – выяснить у работавшего на нас жителя, что случилось с недавно посланным туда разведчиком. А я вроде бы его племянница из соседней деревни. Отвезли меня к лесу, там на опушке я переночевала, переоделась в деревенское платьице и на рассвете уже готовилась перейти небольшое поле. Но напоследок в бинокль посмотрела на сарайчик у нужного дома, где мне должны были оставить сигнал: если все в порядке, грабли прислонены зубьями к стене, опасно идти дальше – зубья наружу. Знак был спокойный, и я уже хотела идти, как вдруг появилась женщина и, боязливо оглянувшись, прямо на моих глазах перевернула грабли наоборот. А еще через минуту выходит мужик и опять дает сигнал, будто все в порядке. Что было делать? Кто из этих людей мне друг? Ведь, испугавшись зазря, я просто завалю задание! Но как будто кто-то подсказал, что идти не надо. Развернулась я опять в лес, переоделась и , совершенно убитая, что завалила дело, пошла пешком к своим.. А там радостная встреча: молодец, что догадалась вернуться. Оказывается, я разминулась с партизанской связной, которая должна была предупредить о новых обстоятельствах: у «нашего человека» сын на фронте, и, узнав об этом, немцы пообещали повесить его, если не будет работать на них. Вот он и пожертвовал нашим разведчиком, и меня ждала та же участь, а предупредила меня его сноха… Узнав об этом, Рокоссовский сказал, что я умница, и спросил, чем наградить. «Позвольте до конца войны служить рядом с Вами», - не растерялась я… «Да что там до конца войны – можно и до конца жизни»,- засмеялся Константин Константинович.

Много у меня было еще разных заданий во вражеском тылу, в основном связной с людьми, которые там уже работали. Чаще всего по легенде я была их «родственницей». Когда Рокоссовского направили на Донской фронт, он вместе со своим штабом и другими преданными людьми взял с собой и меня – как обещал. Ведь теперь он был командующим фронтом и сам формировал свой штат. Так определился и мой дальнейший боевой путь: Сталинград, Брянск. Орловско-Курская дуга…

Большим потрясением стал Сталинград, хотя я там уже была не столько разведчиком, сколько переводчиком. В тыл там ходить было некуда – тыла просто не было, везде передовая! И в домах все перемешалось: случалось, на одном этаже немцы, на другом наши, а в подвале мирные жители. За всю войну мне не довелось видеть столько трупов, сколько в этой каше. И с врагами нигде не приходилось так близко общаться, как там. Ведь мне поручали немцев агитировать, чтобы сдавались, либо уговаривать позволить людям уйти. Риск, конечно, был большой – даже парламентеров с белыми флагами запросто убивали, я же просто выдавала себя за местную жительницу. «А язык откуда знаешь?» - спрашивали гитлеровцы. «У меня бабушка немка, она и научила». – заверяла я, и немало людей удалось спасти, вывести из смертного мешка. А однажды сама попалась. Немец меня схватил за шиворот, куда-то, поволок – ну, думаю, самое страшное: плен! А когда он развернул меня к себе спиной, приготовилась к смерти: сейчас в затылок выстрелит! Но он вдруг как даст мне пинка: «С девчонками не воюю!». Так что враги тоже разные были., и мне такой гордый попался. Потому я и сама с пленными разговаривала доброжелательно: не все фашисты, большинство все-таки просто люди подневольные… Поразило там и огромное число пленных, и их жалкий покорный вид. Был февраль, мы стояли в теплых полушубках и валенках, а мимо проходили длинные колонны озябших скрюченных немцев в шинелишках и намотанном на ноги и головы немыслимом разноцветном тряпье. И из каждой колонны несколько человек так и оставались лежать на дороге…

Победу встретила на 2-м Прибалтийском фронте. Надо сказать, за все годы войны я не выкурила ни одной папиросы, не выпила ни глотка из положенного нам спиртного – все отдавала ребятам, хотя и сама часто промерзала до мозга костей. В Ригу мы вошли, когда там еще кое-где затаились немцы, а главное, здорово шалили сами латыши – «лесные братья». Но в основном население встречало нас доброжелательно, даже радостно. И вдруг ночью шум, стрельба. Мы повскакивали, думали, нападение «из лесу», тем более что совсем недавно весьма странным образом был убит наш офицер. Но оказалось, на улице вовсю кричат «Победа!» Наши разведчики тут же раздобыли горячительного и мне говорят: «Если по этому поводу не выпьешь, будешь врагом народа!». Отказаться было невозможно, но, видно, Господь мне решил преподать урок на всю жизнь, тем более что закуски практически не было. Вроде бы и хлебнула чуточку, но лишь дошла до своей коморочки – потолок поехал, меня замутило, я сползла на пол… , в общем, с тех пор опять ни капли! Исключение – шампанское, это мне всегда нравилось. Но тогда шампанского не оказалось… Зато позже, уже когда служила в Северной группе войск, все праздники были с шампанским. Там я еще много чего интересного увидела: великолепная техника, а какие игрушки! Роскошные говорящие куклы, заводные машины .вертящиеся клоуны, железные дороги… У нас ничего подобного никогда не было. Впервые увидела я и домашние заготовки в банках – у нас ведь грибы солили и капусту квасили без всяких закруток, просто в бочках хранили в погребах, а там огромные запасы консервов.. Там же я научилась вязать, и надолго это стало моим любимым занятием, жаль, сейчас зрение не позволяет… Но все это было потом, а в 45-м я вернулась в Москву. ..

Я уже знала, что мой Миша погиб в первые месяцы войны – 25 октября 41-го, точно в тот самый день, когда меня зачислили в группу разведчиков. Но не верила и не хотела верить в его гибель: ведь не было ни могилы, ни найденных останков – он просто улетел на очередное задание и не вернулся. Потом я разыскала его часть, мне много рассказали, какой он был храбрый, точный, бесстрашный… И сейчас мы дружим с его сестрой Галей, вспоминаем нашего незабвенного Михаила… А в 45-м меня другой Михаил все-таки уговорил с ним расписаться. Я сдалась окончательно, узнав, что его направляют в ту самую Северную группу войск к моему любимому Рокоссовскому. Там мы и служили вместе до 49-го года. Демобилизовалась я капитаном, а теперь – майор Министерства Обороны. Свято храню военные награды: ордена Отечественной войны и Красной Звезды, медали «За отвагу», «Маршала Жукова», «За боевые заслуги», «За оборону Москвы,», «За оборону Сталинграда»… Позже к ним прибавился «Знак почета», но это уже за труд на другом поприще.