Кому закон не писан

И не припомнить, случалось ли прежде в Кремнегорске, чтобы преступление вызвало такой шум, раздрай и пересуды. И это при том, что кремнегорцы толк в преступлениях знали, будь то пустяки вроде рыночной драки или чего покрупнее да посолиднее вроде бандитской стрелки или рейдерского отжима. А было бы иначе, не направили бы из столицы в погрязший в беззаконии город Виктора Заботина, следователя по особо важным делам, и Григория Растрепина, ставшего новым начальником управления внутренних дел. Чтобы, значит, правопорядок навели, кого следует приструнили, а кого и посадили, невзирая на личности.

Ну те и навели шороху, и приструнили, и припугнули, а кому-то и статью навесили, отправили по этапу. И тем завоевали среди горожан немалый авторитет. Теперь же настал момент истины: как поступят москвичи? Будут своего выгораживать или нет? Город гудел. И сводилось общественное мнение к тому, что…

— Ворон ворону глаз не выклюет, — говорили одни.

— Рука руку моет, — соглашались другие.

— Закон что дышло, — вздыхали третьи.

И непонятно было, печалил такой исход кремнегорцев или не так чтобы очень. Многих — явно не очень, даже радовал. Потому что обещал раннее или позднее, но возвращение прежней жизни, такой устроенной, хоть и бессовестной. Пока же эта прежняя жизнь трескалась и у кого-то уже рассыпалась, а у кого-то рассыпаться грозилась и обещала в самом скором времени.

Правда, были и другие люди, кому наметившиеся перемены к лучшему были не по нутру по другой причине. Такие люди всегда находятся, их даже внешне можно распознать — у них опущены уголки губ и очень говорящие глаза: ничему не верю и не поверю никогда, человек человеку волк, и вообще, все к худшему в этом худшем из миров. Эти люди «замирение» Кремнегорска встретили с врожденным недоверием. Они ждали… и дождались.

Сегодня утром Заботин услышал в маршрутке:

— Все они одним миром мазаны.

Сказав это, дама в шубейке не по погоде поджала губы и спрятала два из четырех подбородков в накрученную на шею павловопосадскую шаль.

Виктор Федорович не стал спорить — ждал, вмешается ли кто-то из пассажиров. И нашелся такой человек — вполне себе солидный мужчина в бороде, очках и шляпе.

— А вам что, Серпа этого жалко? — спросил он.

— Не жалко, — парировала дама, вновь потрясая лицевыми складками. — Но убил — отвечай, я так закон понимаю. А они его отмазывать будут, верно вам говорю.

— Ну поглядим, поглядим, — не стал продолжать спор мужчина.

Маршрутка остановилась. Заботин выбрался наружу. Он был мрачен, потому что дело ему предстояло трудное. И не потому, что убийство, а потому — кто убит и кто — убийца.

В дверях городского управления МВД его встретил Петя Ручейник, сыскарь из кремнегорских, которого отрядили на время пребывания командировки следователя ему то ли в качестве телохранителя, то ли в качестве «справочного пособия», ибо знал Ручейник в городе все и про всех.

— Ждут вас, — сказал сыскарь. — В кабинете Растрепина.

Заботин вздохнул и стал подниматься по лестнице. Еще недавно, как ему рассказывали, в кабинете начальника управления было сизо от табачного дыма. Прежний глава правоохранителей Кремнегорска сам курил и подчиненным дозволял. Но то раньше, с воцарением за начальственным столом Григория Растрепина с дурными привычками было покончено в приказном порядке: хочешь затянуться — кыш на улицу! От такого, с позволения сказать, волюнтаризма народ сначала ошалел, но потом смирился, не увольняться же.

А в кабинете Растрепина между тем даже цветы в горшках появились, раньше не выживали… Запретив курение, Растрепин невольно поставил крест на одной старой милицейско-полицейской традиции: сотрудники управления сигареты никогда не покупали, негласно взимая ими «оброк» с торговцев близлежащих киосков. А теперь они курить меньше стали, вот нужда и пропала. Но даже если бы не пропала, если бы все открылось, что сигареты? Это так, мелочь, за такое из органов не попрут, пожурят только. То ли дело воспользоваться табельным оружием и убить при этом человека. Вот это — да, это повод как минимум для разбирательства, как максимум — основание для срока, и весьма внушительного.

Войдя в кабинет, следователь поздоровался, извинился за опоздание и опустился в кресло у стола, по правую руку от начальства.

— Итак, — хмуро произнес Растрепин. — Очевидцы опрошены, а ясности как не было, так и нет. Что-то крутят свидетели: не видели, не уверены… Давайте послушаем, что скажет виновник.

— Вы его уже в виновники записали? — спросил кто-то, прячущийся за спинами собравшихся в кабинете, и Заботину показалось, что это Петя Ручейник.

Растрепин поморщился. Наверное, правильным было бы осадить наглеца, но, с другой стороны, ведь и правда… Тем более вон и Заботин головой покачал, пусть еле заметно, но все же.

— Никто его в виноватые не записывает. Ему угрожали, он стрелял. А что убил — издержки профессии.

Услышать такое от начальника народ не ожидал. Это что же, свой человек Григорий Растрепин, так получается? Заботин между тем положил на стол фотографии, которые до того рассматривал.

На них в разных ракурсах и в разном приближении запечатлен Олег Ханин по кличке Серп. Кожаная куртка, один зуб золотой, другой выбит, серьга в ухе, развороченный пулей висок, залитые кровью волосы, приплюснутый нос, остекленевшие глаза навыкате.

— Позовите Трефилова, — распорядился начальник управления.

Когда Антон Трефилов появился на пороге, все обратили внимание на мертвенную бледность его лица, вроде бы свидетельствующую, что он тяжело переживает случившееся. Но когда он заговорил, стало ясно, что он не раскаивается в содеянном. Более того, создавалось впечатление, что если бы ситуация повторилась, Трефилов, ни секунды не колеблясь, снова пустил бы пулю в голову торговца наркотиками.

— Сволочь он был, Серп, — говорил он спокойным голосом убежденного в своей правоте человека. — Наркотой торговал. Ненавидели его, удавить были готовы. И я… — Трефилов сбился и замолчал.

Молчание, повисшее в кабинете, нарушил Растрепин:

— Мы знаем о несчастье, постигшем вашу семью.

Антон Трефилов побледнел еще больше, хотя, казалось, это было невозможно.

— За полгода Серп превратил моего сына в законченного наркомана. Сейчас сын лечится, я уговорил его лечиться, но врачи не обнадеживают… — Трефилов вновь умолк, словно ожидая, что от него потребуют подробностей, но никто не нарушил тишину, и он продолжил:

— Серп сбывал дурь школьникам, но подловить его не удавалось. Два дня назад я увидел Серпа около бара «Незабудка». Он был пьян, матерился и приставал к прохожим. Я хотел его задержать, но… Серп выхватил нож и пошел прямо на меня. Я достал пистолет, предупредил, что буду стрелять. Он не остановился.

Тогда я выстрелил сначала в воздух, потом в него.

— Значит, вы оборонялись… — пробормотал Растрепин, точно подсказывал подчиненному, какой линии защиты ему надлежит держаться.

— Я оборонялся, — неуверенно повторил Трефилов.

На этом служебное разбирательство завершилось. Впереди было расследование самое настоящее — по закону, который, как известно, бывает плох, но он закон! И все же мало кто сомневался, что для Антона Трефилова все закончится благополучно. Дело же ясное!

Час спустя начальник управления МВД города Кремнегорска Григорий Растрепин спросил Виктора Федоровича Заботина:

— Ты-то что скажешь? Они были вдвоем в кабинете. Растрепин поливал цветы, Заботин же просто сидел и смотрел, как он это делает.

— А что сказать? — пожал он плечами. — Факты — вещь суровая: хотел убить и убил. Но лично я не против посмотреть на кое-что сквозь пальцы. Если закон плох, что нам мешает подправить его?

Растрепин посмотрел на следователя с благодарностью. Приятно, когда тебя понимают.

Вопрос: о каких фактах говорит инспектор?

ОТГАДКА

Правильный ответ на загадку в номере от 19 марта: речь о кусках шифера, его бросил в огонь Кривицкий, создавая себе алиби. Ведь треск шифера студенты приняли за выстрелы. На самом деле убийство произошло раньше. Правильные ответы прислали: Васильева Ольга, Сергей Львов, Ирина Рахмилевич, Светлана Ходакова, Александр Сирко и Ксения Рафикова.