26 августа исполняется 117 лет со дня рождения советского деятеля культуры Владимира Млечина (1901–1970), дедушки известного журналиста Леонида Млечина. В 1928–1930 годах он был сотрудником «Вечерней Москвы» — ответственным секретарем, затем редактором отдела. В домашнем архиве Млечиных сохранились любопытные материалы об истории нашей газеты. Эта статья входит в цикл, посвященный 95-летию нашей газеты, — оно будет отмечаться 6 декабря этого года.

Первые люди века. Так один современник Владимира Млечина назвал его ровесников — и Владимиру Михайловичу определение понравилось. Родившийся в самом начале двадцатого столетия, Млечин успел поучаствовать в создании новой истории страны. В 18 лет вступил в Красную армию, в 19 был комиссаром на Южном фронте, брал Крым. В 1924 году окончил Московское высшее техническое училище. А потом попал в журналистику характерным для эпохи образом. В 1925 году решением ЦК партии его в числе двухсот коммунистов направили работать в Брянскую область, а на месте распределили не на завод (как просил молодой инженер), а в отдел печати губкома. Потом Владимир Михайлович стал редактором газеты «Брянский рабочий». В 1926 году он вернулся в столицу, стал заместителем главного редактора издательства «Молодая гвардия». А в феврале 1928 года перешел в «Вечерку».

Владимир Млечин в 1920–1930-е годы

«Разъезжать на народные деньги»

В «Вечерке» Млечин сперва был ответственным секретарем, потом начальником московского отдела. И при этом успевал сочетать организаторскую работу с журналистской. Любимыми темами Владимира Михайловича были театр и литература.

Весной 1929 года внимание читателей было приковано к острову Врангеля. На этом пятачке суши в Северном Ледовитом океане, у берегов Чукотки, третий год мучилась без связи с материком советская колония — 62 человека. У полярников заканчивались припасы, им грозила голодная смерть. Наконец было принято решение — отправить к острову Врангеля ледорез «Литке», забросить продукты и топливо, забрать заболевших. Судну предстояло обогнуть Евразию с юга: из Севастополя через Средиземное море и Индийский океан дойти до Владивостока, а далее — в высокие широты.

Владимир Млечин пожелал присоединиться к команде спасателей. Порыв оценили не все. «Ответственный товарищ из наркомата финансов, от которого в известной мере зависел вопрос о моей командировке на «Литке», любезно сообщил мне, что надо работать, а не разъезжать на народные деньги на пароходах, — рассказывал много лет спустя Владимир Михайлович. — Он не менее любезно предложил закрыть «Вечернюю Москву» как газету ненужную, малополезную во всяком случае».

Красный флаг среди Красного моря

В апреле 1929 года Млечин выехал в Севастополь. Слал в редакцию телеграммы о том, как идут погрузка судна и подготовка к отправке. 17 апреля на корабле произошло возгорание: ремонтные рабочие уронили раскаленную клепку в трюм, набитый паклей. Млечин не стал писать об этом, «чтобы не возбуждать общественное мнение и вообще не пугать по-репортерски»: это могло замедлить отход. Наконец 21 апреля «Литке» вышел в море, а 24-го числа «Вечерка» напечатала большую корреспонденцию «От экватора — к полюсу». Там Владимир Михайлович рассказал историю с пожаром — бояться было уже нечего.

Далее были телеграммы с дороги: вошли в Суэцкий канал, скоро подойдем к Суматре, достигли Сингапура… В Порт-Саиде Млечина возмутило, что изможденных чернокожих грузчиков надсмотрщики подбадривают плетьми. «Грузчики принимали побои как должное, — вспоминал он на склоне лет. — И это происходило под красным флагом СССР, реявшим на флагштоке «Литке»!» «Первые люди века», воевавшие под знаменем освобождения мирового пролетариата, воспринимали такое особенно близко к сердцу.

Последняя корреспонденция с ледореза пришла 5 июня: накануне «Литке» бросил якорь во Владивостоке. Видимо, Млечину пришлось сойти на берег (причины нам неизвестны). Потом в «Вечерке» вышло три его очерка (25 июня, 4 и 19 июля) о путешествии: о штиле и качке, матросских байках, корабельных обезьянках, пальмах… В очерке от 25 июня рассказывается, как на борту отмечали 1 Мая посреди Красного моря — это было «вероятно, единственное в этих широтах легальное рабочее собрание с таким количеством участников». Участники собрания были в трусах, а то и набедренных повязках из полотенец. «Только один кочегар остряк, торжественности для, повязался галстуком. Больше на нем, к сожалению, ничего не было». В 1929 году шутить про такое еще не считалось кощунством — не то что в более поздние времена.

Заметка из «Вечерки» за 29 апреля 1929 года

Удержать поэта от выстрела

Еще во время работы в «Молодой гвардии» Владимир Млечин познакомился с Маяковским. Последняя их встреча произошла в редакции «Вечерки», за две с небольшим недели до самоубийства поэта.

Одной из причин, вогнавших Маяковского в депрессию, считается история с пьесой «Баня». 30 января 1930 года провалом окончилась ее премьера в Ленинграде, 16 марта то же произошло в Москве, в театре Мейерхольда. Разгромные рецензии появились и в газетах, где Маяковский был штатным сотрудником.

«Вечерка» на общем фоне выделялась сдержанностью. Рецензий она давать не стала. 27 марта 1930 года в редакции устроили дискуссию о «Бане» с участием театральных критиков и рабочих, смотревших постановку Мейерхольда. Млечин к началу мероприятия опоздал. Подойдя к комнате, он увидел, что Маяковский стоит в коридоре и не хочет заходить. Поэт с серым лицом слушал, как известный рецензент громит и пьесу, и спектакль. Млечину пришлось стоять рядом, пока выступление не закончилось. Он несколько раз порывался войти и перебить оратора, но поэт останавливал его.

Вечером того же дня Маяковский и Млечин встретились в Клубе мастеров искусств в Старопименовском переулке. Поэт спросил, правда ли, что в редакции лежит статья Млечина о «Бане», и если да, то почему ее не публикуют. Владимир Михайлович ответил, что его статья «товарищам показалась расплывчатой».

— То есть недостаточно резкой? — взорвался Маяковский. — Товарищи боятся не попасть в тон разгромным статейкам «Рабочей газеты» и «Комсомолки»? Скажите, чем объясняется это поветрие? Что это — директива?

Млечин пытался убедить его, что никакой директивы нет, что спектакль действительно сложный для восприятия. Маяковский не унимался: против него организована травля, последний раз такое было в 1918 году.

— Так чего вам сокрушаться, Владимир Владимирович? — попытался пошутить Млечин. — Ругались прежде, кроют теперь...

— Как же вы не понимаете разницы! — закричал Маяковский. — Теперь меня клеймят со страниц родных мне газет!

Как знать, может, «Вечерняя Москва» удержала бы поэта от выстрела, напечатай она статью Млечина. Маяковский увидел бы, что не все «родные ему газеты» (а с «Вечеркой» он сотрудничал с 1925 года) готовы петь в унисон.

«Вечерка» за 19 июля 1929 года, очерк Владимира Млечина о стоянке ледореза в порту Суматры. На картинке — вид бухты Сабанг

Бомба над театром

В сентябре 1930 года Владимир Млечин ушел в Репертком — Комитет по контролю над зрелищами и репертуаром в составе Главного управления литературы и искусств. Стал заместителем начальника, а с 1933 года — начальником. Сотрудники комитета курировали все постановки московских театров — отсматривали их на прогонах, давали указания. Даже эстрадный номер не мог выйти без их санкции.

На этом посту Владимир Михайлович нажил много врагов — тем более что он, как любой человек, проявлял субъективность. Например, он был против постановки Театра сатиры по комедии Михаила Булгакова «Иван Васильевич» (по которой сорок лет спустя снимет фильм Леонид Гайдай). Жена Булгакова, Елена Сергеевна, записала в дневнике 20 октября 1935 года, что Млечин «сперва искал в пьесе вредную идею. Не найдя, расстроился от мысли, что в ней никакой идеи нет». «Первым людям века» вообще были свойственны категоричные взгляды на искусство, а подозрение в антисоветском подтексте приводило их в бешенство — ведь новую идеологию они когда-то отстаивали с оружием в руках. Может, жесткость таких, как Млечин, была и в чем-то спасительной — она помогала режиссерам и драматургам подстраиваться под требования весьма суровой эпохи и избегать неприятностей, которые могли быть похуже запрета спектакля.

В январе 1941 года Млечин стал директором Театра революции (ныне — Театр имени Маяковского). Спустя полгода началась война, и во время первого же авианалета театр был буквально засыпан бомбами. Директор своими руками тушил пожары и обезвреживал «зажигалки». Владимир Михайлович рвался на фронт: сначала записался в ополчение (его вычеркнули из списка), потом попытался стать военным корреспондентом.

— В политуправлении огромный резерв литераторов любой квалификации, — заявил ему Александр Щербаков, первый секретарь московского обкома и горкома партии. — А подбирать руководителя театра сейчас не время.

В сентябре 1941 года Театр революции показал первую военную премьеру. А на следующий год первым в стране отказался от государственной дотации. Млечин руководил Театром до 1943 года. Затем он работал заместителем секретаря Союза писателей СССР Александра Фадеева, а в 1944–1945 годах — директором Центрального дома литераторов. После этого Владимир Михайлович от административной деятельности отошел — начались проблемы со здоровьем. Он занялся литературным трудом, писал о книгах и театре, консультировал многих авторов. Остается только пожалеть, что он не оставил полноценных мемуаров о своей работе, в которой два с половиной года в «Вечерке» были пусть и коротким, но наверняка содержательным эпизодом.

РЕПЛИКА

Я заказывал дедушке статьи для стенгазеты

Леонид Млечин, журналист, политический обозреватель:

— Мы жили вместе — до самой его смерти (дедушка скончался, когда мне было 13 лет). Мое отношение к жизни, к истории, к профессии им сформировано. Вспоминаю себя совсем маленького, лет семи-восьми. Гуляем, и я его расспрашиваю о революции, о Ленине... Он рассказывает безумно интересно — замечательный дар все объяснить даже столь юному слушателю.

Я стенгазету выпускал уже в третьем классе. Заказывал ему статьи. Он утром садился за пишущую машинку. И бесконечно правил текст, подбирая более точные и яркие выражения. Я стоял у него за спиной и видел, как он работает над словом.

В конце жизни он готовил воспоминания, как брали Крым в 1920-м. Тогда я осознал, каково писать об истории: его стол был завален научными трудами, он их штудировал с карандашом в руках.

Владимир Млечин в записной книжке пометил — в надежде, что внук когда-нибудь прочтет и задумается: «Бог (природа) никого не обходит талантом, а уж человек распоряжается своими дарами по собственному усмотрению. Чаще всего (на 99,9 процента) бестолково и расточительно. Как это растолковать внукам? Ибо нет ничего страшнее сознания зря растраченной жизни».

Внук прочитал.

Господи, если бывают минуты полного счастья, то я их испытал жарким днем 28 июля 1973 года, когда стоял возле газетного ларька и с волнением смотрел, как продвигается очередь за свежим номером «Вечерней Москвы». Горожане на ходу раскрывали газету. Неужели не обратят внимания на заметку о Мосгорсправке под названием «Помогает 05»? Это была моя первая заметка. Я учился в девятом классе и мечтал стать журналистом. Ну какой у меня мог быть выбор, если с раннего детства жил в журналистском кругу? Я воспитан людьми, которые рассматривали работу как миссию, как возможность помогать людям и влиять на развитие общества.

Не устарели ли советы Млечина-старшего? Качества журналисту нужны всегда одни и те же: талант, любовь к тому, что делаешь, сознание своей профессиональной миссии и понимание, что надо дорожить профессиональной репутацией — других ценностей у нас нет.

КСТАТИ

Во время работы Владимира Млечина в Реперткоме у него были трения с Леонидом Утесовым. Сын Млечина Виктор Владимирович рассказывает, что однажды Горький попал в консерваторию на выступление утесовского джаз-бэнда и возмущенно заявил его отцу: «Вы понимаете, что это искусство желтого дьявола и им не место в Москве?» («городом желтого дьявола» Горький, как известно, называл Нью-Йорк). В угоду «буревестнику» пришлось велеть Утесову гастролировать только в провинции.

По другой версии, причиной проблем стал не джазовый, а блатной репертуар Утесова. Однажды на банкете в Кремле летчик Валерий Чкалов попросил Леонида Осиповича исполнить песню «С одесского кичмана». «Мне ее запретил петь товарищ Млечин!» — предупредил артист. И кто-то (вроде бы Ворошилов) ответил: «А товарищ Сталин разрешил!»