Пиши чаще, генацвале Анисья!

У нашей читательница Маргариты Струковой хранится около семидесяти писем отца. Николай Кухалашвили (1908–1942) пропал без вести на фронте. Николай Маркозович переехал в 1920-е в Москву из Кутаиси. Женился на деревенской женщине Анисье (он ласково называл ее Оня). Щедрого и веселого грузина обожала не только тещаколхозница, но и весь двор московского дома.

— На праздники он наряжался дедом Морозом, пионеры отдавали ему салют, — говорит Маргарита Струкова. — Моему брату Зурабу он купил велосипед, но строго заявил, что стоять он будет на цепи — велосипед общий, для всего двора. У Николая и Анисьи родились три дочери и сын. К началу войны старшей сестре было 16 лет, младшей, Маргарите, четыре.

— Отец заведовал магазином на Пятницкой, — рассказывает Маргарита Николаевна. — Я его почти не помню. Мама говорила, что, когда он приходил с работы, я все время лезла к нему на колени. «Она такая ласкунья, прямо не дает мне газету прочесть, — качал головой папа. — Что-то у меня на сердце тревожно, а вдруг нам с этим ребенком долго вместе не жить?» 

Николай Кухалашвили ушел на фронт 5 июля 1941 года. Его призвали в хозяйственную часть — можно сказать, по специальности.

«Оня, теперь я прошу одно тебя — когда будешь писать письмо, то пиши только семейные дела, не пиши ничего насчет бомбежки в Москве и что-нибудь, что всерьез. Я не получу. Здесь у нас письма проверяются», — писал он вскоре после прибытия на фронт. И дальше — будничные заботы: просьба прислать «теплое белье, носки шерстяные» или «бумажные» (то есть хлопчатобумажные).

В конце 1941 года Николай Кухалашвили служил в 932-м с трелковом полку, он оборонял тогда Калинин (Тверь). «Оничка, почему от вас нет писем? (...) Как ты живешь, генацвале?» — спрашивал он в письме от 18 ноября, и шутки плохо маскировали тревогу. До писем ли было в тот момент генацвале Оне? Анисья Андреевна как раз вывезла всю семью к своей матери под Зарайск — там хотя бы были корова и картошка. А сама поехала в Москву отоваривать детские продуктовые карточки. Вернулась — и узнала, что в город ворвались немцы. К счастью, они прохозяйничали там только неделю.

— Фашистов расселяли по избам, но до нашей дело не дошло, — говорит Маргарита Николаевна. — На всякий случай бабушка вымазала моим сестрам лица сажей. Ночь их отступления я помню до сих пор. Шел бой, изба ходила ходуном. Бабушка раздала нам сокровища, которые в обычное время берегла пуще глаза. Разрешила открыть сундук, где хранились ее полушалки, сунула каждому по горсточке изюма. А сама встала на колени перед иконой и всю ночь так стояла...

В 1942 году всю семью, кроме средней дочери Лиды, перевезли в Москву. Николай Маркозович одобрял это. Он и на фронте оставался хлебосольным грузинским папой: «Я послал деньги, семьсот рублей (...) купи Зорке (Зурабу, сыну. — «ВМ») на пятьдесят рублей подарки, так как он был именинник и я лично не присутствовал. Оня, не расстраивайся, не мы одни, а нас миллионы. Война, дорогая, ничего не поделаешь» (15 апреля 1942 года).

В одном из последних писем он просил: «Пришли твою и детскую карточку, Оня, только чтоб можно было в кармане носить» (20 июня 1942 года).

— Не знаю, успел ли папа увидеть меня в моей любимой матроске, — вздыхает Маргарита Николаевна. — После августа от него перестали приходить письма. Уже после Победы мы получили извещение, что он пропал без вести 15 августа 1942 года. Но я еще долго верила, что произошла ошибка, и однажды во время урока (хотелось, чтобы это случилось именно на уроке) откроется дверь и мой папа войдет...