Матрешка избавила горожан от большой и малой нужды

Ранним осенним утром, когда уже чувствовалось дыхание зимы, в Москве началось необыкновенное движение. Оно, впрочем, никогда не прекращается — таков столичный ритм жизни: стремительный и скоростной, но тут даже привычные к суете москвичи ощутили несвойственное чувство растерянности.

На площади перед памятником великому русскому поэту Александру Сергеевичу Пушкину было особенно людно. Бригада рабочих в нарядных оранжевых робах не спеша наставляла составные части громоздкой конструкции, одну на другую. Чем выше она становилась, тем больше становилась толпа на площади. Слышались разговоры:

— Это что, шарик к Новому году?

— Нет, это же елка, смотрите, видите, звезда краснеет?

— Да нет, уж больно цветастая. Может, Пушкина уберут и другой памятник поставят на его место?

— Пушкина убрать не так-то просто! — возмущалась дама в соболиной шапке.

— Это вы Дантесу скажите, — парировали из толпы.

— Господа, а скоро они закончат, а то мне на работу надо. Директор у меня, знаете ли, злыдень.

— Кто ж его знает, ну вы идите, уважаемый, работа же.

— Не могу.

— Почему? — Уж больно любопытно.

Когда толпа уже вышла за пределы площади и стала категорически мешать проезду машин, рабочие закончили свое дело. Толпа ахнула. Перед ней выросла самая настоящая матрешка. И чего тут ахать, слышу возмущенный голос читателя. Спокойно. Матрешка была непростой.

Высокая, крепкая, цветастая, со стеснительным румянцем на щечках, матрешка почему-то была оборудована странной дверью на, с позволения сказать, фасаде. Повыше двери мерцала недвусмысленная надпись для тех, кто не понял, и тех, кто торопится на работу, «Матрешка». Заглавная «М» была большой, желтого цвета, остальные буквы пестрели красным.

Перед русской народной игрушкой рабочие поставили две стойки, стянутые алой лентой. К стойкам подошли граждане в строгих темных костюмах. Среди них статью и квадратным красным (наверняка от морозного ветра) лицом выделялся советник Совета советчиков города Георгий Петрович Побрякушкин, стоявший у микрофона. Толпа, завидев человека в пиджаке и брюках со стрелками, да еще и с микрофоном, по впитанной с молоком матери привычке затихла. Вещать будет, подумала толпа. И Побрякушкин действительно стал вещать.

— Дорогие москвичи, братья и сестры (через «е»), — сказал он нараспев. — Москва, древний и прекрасный город, сегодня переживает свое второе рождение. У Москвы всегда была национальная идея. Да такая, что комар носа не подточит: капитальная. Но пора двигаться дальше. И сегодня у нас появилась новая национальная Идея (с придыханием и повышением интонации). Это сеть общественных туалетов «Матрешка»!

Толпа снова ахнула. Вместе с ней ахнули сотрудники ОМОНа, приехавшие обеспечивать безопасность. Ахнули вышедшие из машин водители. Кажется, ахнул даже бронзовый Пушкин.

—Теперь нет нужды в деревьях, не нужно использовать места общепита. «Матрешка» — вот новое место для таких дел. Наша национальная Идея (!). Идея (!) великая, объединяющая и в малых, и в больших, так сказать, нуждах. Поэтому жить нам будет легче.

«Какое облегчение» — подумали в толпе и вяло захлопали. Но не от недоверия к словам Побрякушкина, а от внезапного откровения — у всех теперь есть новая Идея. Каждый приосанился, каждый тихо, про себя, прошептал слово «матрешка », как будто пробуя его на вкус. Вскоре «Матрешки» выросли повсеместно. Специально обученные люди с мегафонами зазывали граждан присоединиться к национальной Идее.

— А вот кому бумажку, а вот жидкое мыло! — неслось по площадям и улицам. — Подходи, оцени комфорт!

— Матрешка русская, помощница бытовая! Заходи, красивый, не стесняйся.

Для иностранцев сделали особую версию. На входе их встречали женщина в кокошнике и актер в медведе (в смысле в костюме), они исполняли частушки, загадывали загадки и только после этого пускали в «Матрешку». Если загадку иностранец отгадывал — пускали бесплатно. Потому что национальная Идея москвичей должна быть доступна всем, тем более «темным» иностранцам.

Местных жителей на входе встречала интеллигентного вида дама преклонного возраста. На носу пенсне, в руках муфта. Дама была старой, библиотечной, закалки. Потому не каждый мог проскочить мимо нее. Например, случился такой диалог.

— Пардон, мсье, — глянула дама поверх очков на мужчину лет 30 в старой куртке, который приблизился в «Матрешке». В руках он держал журнал и штаны, которые предусмотрительно расстегнул. — А куда это вы?

— Ну так это, в туалет, стало быть.

— Что вы себе позволяете? — глаза дамы с муфтой блеснули дьявольскими огоньками.

«Наверное, зря штаны расстегнул», — подумал мужчина.

— В туалет с журналом? — продолжала дама. — Это не ваши замызганные сортиры, а культурное место! Сюда знаете, какие люди приходят?

— И что мне теперь, не ходить?

— Ходить, но проявите уважение, культуру. Вот возьмите с собой Гоголя.

— Не хочу Гоголя.

— Молодой человек, отказываясь от Гоголя в туалете, вы практически плюете в национальную Идею (с придыханием, как Побрякушкин) Москвы. Кстати, не вздумайте там курить и опять же плевать.

— А в туалет-то сходить можно?

— Нет. Идите в Макдоналдс. Там можете журнальчик почитать.

В общем, новая Идея украсила город и позволила прививать культуру. Москвичи стали брать книги классиков с собой, чтобы не выбирать из скудного матрешечного «арсенала». Правда, большинство все равно проскочив в «Матрешку » из-за пазухи доставали бескультурные журналы.

Однако, как ожидал Побрякушкин, не стали улицы чище. Кому не нравился набор книг для чтения, кто просто не подходил под столь культурное место. Как и прежде, люди использовали для нужд прежний туалет общепита, а чаще деревья.

Побрякушкин вечерами закатывал инвестору Богатенькому сцены. Заламывал руки (себе) и божился (всеми богами), что новая национальная идея-то великолепная, а вот москвичи оценить не смогли — и только потому, что прошло еще мало времени.

— Непременно оценят, Максим Игоревич! — кричал он инвестору.

Инвестор в общем-то его понимал и даже поддерживал. Но на днях и его не пустили в «Матрешку» (подвел выбор литературы), и Богатенький был зол. Впрочем, его злость не помешала высказать сакраментальную мысль, которая положила конец диалогу.

— Культура, Георгий Петрович, все-таки начинается не с туалетов, даже если в них читать классику. — А с головы. Поэтому матрешки ваши сломаем и построим книжный магазин.

На этом прения закончились. И до самого вечера рабочие ломали румяных «Матрешек» с дверьми, а книги свозили на склад — для будущего магазина.