Красапета

— Лида меня зовут, — нараспев говорит она. — Лиииида. Мамка хотела, чтобы назвали Лизой, а папка пошел в паспортный стол записывать, да забыл, как наказали… Вместо «Лиза» сказал «Лида». Ох мамка и ругалась потом! А мне мое имя нравится. Оно холодное и тягучее, как сгущенка из холодильника. Понимаешь? Лиииида.

Я закрываю глаза и действительно просто ощущаю имя: Лииииида. Холодное и тягучее. И белое — как плотный вечерний туман где-то на берегу реки. Стряхиваю наваждение. Здесь не вечер и не туман, а, наоборот, яркое солнце, гравиевые дорожки из розоватых камешков, в клумбах роскошно цветут тюльпаны. Вот-вот распустятся каштаны.

— Пиво будешь? — опять обращается ко мне Лида.

И как-то по-свойски, будто мы всю жизнь знакомы, протягивает початую бутылку. Я отказываюсь, при этом, конечно, недовольно морщусь.

Во мне проснулась морализаторша, которая всегда возмущена людьми, позволяющими себе пиво и праздное времяпрепровождение в десять утра среды — самый разгар рабочей недели. Мне не хватает смелости сделать замечание мужичкам средних лет, которые каждый день с самого утра собираются на детской площадке под окнами. Клуб по интересам.

Они похожи на мальчишескую дворовую футбольную команду, тридцать лет назад отправившую какого-нибудь Вовку за мячиком, да так и не дождавшуюся его.

И вот уже столько лет ждут и ждут своего кореша во дворе. Своих наблюдений я им, однако, не высказываю — а лишь угодливо здороваюсь изо дня в день. Строгая морализаторша хитрая бестия, она знает, что компании мужиков лучше своих нравственных претензий не высказывать. А вот этой смешной Лиде хочется сказать все и сразу: и про пиво в десять утра, и про колготки в сеточку, и про нелепую манеру приставать с разговорами к незнакомым людям… Но она неожиданно снимает свои круглые очки и смотрит на меня абсолютно трезвым взглядом.

— У меня мамка-то красивая была. Вот ее и папка боялся и слушался, и другие мужики все — тоже. Красивых всегда боятся и слушаются. И я тоже красотой в нее пошла. Только у меня глаза разного цвета. Когда разного цвета, говорят, девчонка счастливой в любви будет. Сбылось, знаешь.

Да, действительно. Глаза у Лиды разного цвета. Один зеленый, как неспелый крыжовник. Другой тепло-ореховый. Про красоту — не знаю, теперь уже непонятно.

— Я родилась в городе Мелекесс. Сейчас уже нет такого города. Его переименовали в Димитровград. А когда-то Мелекесс гремел. Говорили даже: «Одесса-мама, Ростов-папа, Мелекесс-сынок».

■

Мелекесс, Мелекесс. Душный август, пыльная дорога, деревянные домики, во дворе — яблони.

Лида грызет яблоко. Ждет подругу Тамару. Сейчас пойдут на автобус до Ульяновска. Поступили в медицинское училище. Но вообще-то медицина — только повод вырваться из скучного провинциального городка. Лида мечтает о сцене… Ведь она — звезда школьного драмкружка. Впереди у нее блистательное будущее, подругому просто не может быть. Ведь глаза у нее разноцветные. Вот и сейчас — стоит в стоптанных единственных своих туфельках, с потертым чемоданчиком.

А все равно самая красивая, наверное, не только в Мелекессе, но и на всем земном шаре. Длинные каштановые волосы летят от теплого ветерка, треплется ярко-красная юбчонка. Все на нее оглядываются. Подольше бы не приходила Тамарка.

Ведь напротив прямо-таки остановился, парализованный Лидиной яркой юностью, бравый военный. Высокий и стройный, черные усы щеточкой, звездочки на погонах горят золотым пламенем. Сердце у Лиды колотится, колотится. Идет! Идет к ней. В руках букет непритязательных «золотых шаров». Оборвал тут же, у забора… — Девушка, я не знаю, как вас зовут, но я знаю, что полюбил вас с первого взгляда.

Я здесь проездом, через час еду в Москву. Зовут меня Виктор Котельников. Холост. Я предлагаю вам этот лохматый букет, потому что другого не нашлось. А еще руку и сердце. Обещаю любить и беречь. Вы поедете со мной? Вы поверите мне? Скажете: так бывает только в кино. Но ведь кино черпает свои сюжеты из жизни! Значит, в жизни тоже бывает. Когда ты родилась под счастливой звездой. Просто это очень редко бывает, такое везение.

Опоздавшая Тамарка увидела, как незнакомый военный распахнул дверь машины с шашечками; Лида бросила в салон небольшой чемоданчик, подхватила алую шифоновую юбку и ловко впрыгнула внутрь. А уже потом, из машины, послала Тамарке воздушный поцелуй.

Ну точь-в-точь голливудская актриса… Тамарка так и осталась стоять посреди дороги с открытым ртом.

■

— Ну вот, думала, наверное, что Витька обманет меня.

А он не обманул. Так вообще, скажу тебе, редко случается, такое счастье. Уехали в Москву, женились сразу. Ребеночек родился, Катенька, дочка. Ей бы сейчас уже двадцать восемь было бы, Катеньке. И мы с Виктором были бы дедушкой и бабушкой. Но… Они попали в аварию. Витя дал Кате порулить, он ее обожал, все ей разрешал. А ей всего-то было десять лет. Насмерть. Вдребезги.

Лида сделала длинный глоток из горлышка. Аккуратно отерла губы тыльной стороной ладони. Я заметила маленькую синюю татуировку: «САША».

— Ах это… — слабо улыбнулась Лида. — Ну да, был Саша потом. И Армен. И Аркадий Петрович. Много чего было… Я же красивая. Глаза то — помнишь? — разного цвета. Но такого, как Витька, не было и не будет. Один он был.

Я поднялась и пошла прочь.

— Стой! Стой, — в голосе моей случайной знакомой было столько тоски, что я обернулась. — Я иногда хочу все бросить и поехать туда, в Мелекесс. В тот летний день. Но нет уже его, Мелекесса. И Витьки нет.

И Катеньки. А я есть, красииивая. Что ж мне теперь? Что молчишь? Гравий хрустел у меня под каблуками. Крошечные камешки, они кажутся близнецами, но если приглядеться пристальнее, вы не найдете двух одинаковых. А если такой камешек намочить, из пыльно-розового он станет ярким, будто полудрагоценным. Некоторые любители камней даже утверждают, что это такая особая форма жизни и очень чуткие приборы способны уловить биение каменного сердца и медленное-медленное движение.