Кошка на раскаленной крыше

И глаза у меня именно фиалковые. А волосы — светлые, прямые. Я собираю их в высокий хвост на макушке. Но как только я вырасту, я непременно перекрашусь и стану яркой брюнеткой. Как Лиз Тейлор. Я тоже буду носить бриллианты днем, как эта актриса. А пока меня украшает самодельное колечко: крошечная ромашка, обернутая стебельком вокруг пальца. Я смотрю на ромашку и представляю, как говорю своим поклонникам (их целая толпа):

— Кто вам сказал, что бриллианты не носят днем? Вы видели, как они играют на полуденном солнце в Риме? Им, моим поклонникам, нечего ответить. Они поражены моей красотой, пригвождены остроумием. Ослеплены бриллиантовым блеском.

На самом деле это в свое время говорила Элизабет Тейлор. А я — только примерила ситуацию на себя. Мне кажется, что я в более выгодном положении, чем звезда. Потому что у нее уже все было, а сейчас она — расплывшаяся и постаревшая. А я — юная, и все у меня впереди. И бриллианты, и Рим, и поклонники.

Надо просто подождать. Пока мне всего четырнадцать, и во мне борются две сущности. Одна хочет быстрее стать Лиз Тейлор с присущими атрибутами славы.

Эта женская сущность гонит меня часами крутиться перед зеркалом, страшно вытаращивая глаза (чтобы казались побольше). Эта сущность ворует мамину косметику и примеряет туфли старшей сестры Ольги на высоких толстых каблуках. Мажет щеки свекольной шкуркой — для яркого румянца. Такую «я» зовут Мэри. Так я буду представляться, когда стану взрослой… Вторая «я» — Маруся. Марусей меня прозвал папа, и мне это домашнее имя нравится куда больше, чем официальное «Маша».

Маруся все время куда-то бежит: то на речку с ребятами, то — мчаться на велосипедах в соседнее село, там есть магазин и можно купить мороженку или лимонад. Маруся отлично лазает по деревьям, и сейчас как раз для нее много работы: созрела вишня, гроздьями свисает, как на картине Брюллова «Итальянский полдень». У бабушки висит репродукция, вырезанная из «Огонька»: черноглазая красавица срывает виноградную гроздь… Так же и я — срываю вишню с высокой ветки, никто не может туда добраться, кроме меня. Подношу ягоды к лицу и превращаюсь из Маруси в Мэри. В красавицу… — Маруська! Ты там что, заснула? — кричит бабушка откуда-то издалека, с земли. Я не вижу ее за густой листвой, но знаю, что она стоит там, внизу. Она держит лестницу обеими руками. А рядом стоит ведро — в Липецкой области вишню собирают ведрами, варенье варят тазиками.

А в борщ бабушка тоже обязательно добавляет пару ложек густого вишневого сиропа. От этого борщ становится, кажется, еще насыщеннее, еще ярче. И летний закат такой же, как бабушкин борщ. Как будто в него добавили вишневого сиропа. Только черные силуэты далеких деревьев — полоска леса. Туда, за эти деревья, садится солнце.

Я лежу на металлической крыше гаража. Днем она была раскаленная, а сейчас просто медленно отдает тепло. Я вновь Мэри. Я думаю о том, что каждая женщина немножко кошка. Я — кошка с фиалковыми глазами и с большим будущим. Ольга, старшая сестра, изящная кошка, к которой под окно приходят орать коты. Бабушка — пушистая старая кошка, умная и опытная. Соседка тетя Света — драная кошка. Сверху, с крыши, я вижу, как она споласкивает ноги, поливая их из шланга. Материт комаров, которые «ну чисто лошади».

У меня есть свой интерес в том, чтобы заглядывать на участок тети Светы. У нее есть сын Валера. Он совсем уже старик, ему двадцать один год. Месяц назад он вернулся из армии. А я приехала к бабушке на лето.

Марусю каждое лето отправляют в деревеньку в Липецкой области. Здесь яблоки, и парное молоко, и вишня ведрами. Звонкая речка и такая трава, что в ней можно заблудиться.

В этом году появившаяся незнамо откуда Мэри не хотела ехать, как маленькая, к бабушке. Победила Маруся. И вот я здесь. На крыше.

Смотрю на вишневый борщ заката. И жду, когда появится соседский Валера. Он выходит неожиданно. Высокий, худой. Длинные руки, пшеничные волосы.

Валера чуточку сутулый, но мне кажется, это только добавляет ему шарма. Несмотря на то что семья его совершенно деревенская, одевается он стильно, щегольски. Для деревни прямо-таки вычурно. В белую рубашку с длинными рукавами и черные брюки. Как будто только что вышел из конторы. Да что там — выглядит как начальник! Министр. Не меньше. Хотя я знаю, что Валера ходит на курсы механизаторов и будет водить трактор.

Я не хочу думать о том, что изящный Валера будет рассекать по полю на тракторе.

Я представляю себя с черными длинными волосами и в красном платье. А Валеру я держу под руку; его белая рубашка безупречна; мы стоим возле фонтана в Риме, и мои бриллианты сверкают на солнце…

— Эй, на галерке! Чего видать? — оказывается, Валера заметил меня.

Я вздрагиваю от его голоса.

— Малая! Не знаешь, Олька куда пошла? — вновь кричит Валерка. Ну конечно, его интересует моя старшая сестра. А я для него — «малая». Он не видит во мне красавицу Элизабет Тейлор. Не знает, что во мне через всклокоченную пацанку Маруську прорывается женственная Мэри.

Потом, в августе, когда сойдет вишня, но нальются спелостью громадные липецкие яблоки, плейбой Валерка что-то разглядит во мне. И уже перед самым отъездом, поздним вечером, легким прыжком заберется ко мне на гаражную крышу и ляжет рядом — смотреть на закат.

— День будет ветреный, — скажет Валерка. — Когда закат красный, значит, день будет ветреный.

А у меня сердце будет колотиться отчаянно. И я ничего не смогу ему ответить — просто потому, что Мэри вдруг предательски спрячется, а Маруська, ну что Маруська скажет умного? Я просто буду думать совершеннейшую глупость: что его ослепительно белая рубашка испачкается на этой крыше. И что я, конечно, самая настоящая кошка.

Потому что есть такое выражение: «влюбленная как кошка». Это мое последнее лето в деревне. Последнее лето Маруськи.

— Оль, а ты помнишь — у бабушки в деревне был парень, Валерка. Хотел быть трактористом.

Ольга поднимает глаза от книги.

— Худой такой, что ль? Тети Светы сын? — спрашивает Ольга. — От него щами пахло. Дурачок. А чего это ты вспомнила?

Ну, Ольга. Она всегда так. Строга к мужчинам. Два раза была замужем, развелась. Сейчас «наслаждается одиночеством» — так она говорит. Хотя — какое тут одиночество. От каждого брака осталось по ребенку.

Сын и дочка, мои племянники. А Ольга полная, рассудительная. Дети послушные. Сами уроки делают.

Ольге вон и почитать время есть. Барыня. И всегда была барыней, так бабушка ее называла.

А бабушка — умерла уже давно. Тот чудесный дом в Липецкой области продали за бесценок. Иногда он мне снится. Там вишни ведрами, варенье — тазиками, а в борщ непременно надо добавить вишневого сиропа для сладости. Летний день кажется бесконечным, но и он заканчивается — закатом свекольного цвета. Во сне я карабкаюсь по лестнице вверх, потому что самые спелые, самые манкие вишневые грозди находятся на самой макушке дерева. Я лезу, лезу и не могу добраться до них. А бабушки уже не видно — она осталась где-то внизу, но я знаю, что она там, моя любимая бабуля. Возле нее стоит ведро с вишнями, и глаза ее тоже похожи на вишни, такие же яркие, темные, круглые.

А у меня глаза фиалкового цвета. Теперь я знаю это точно. И знаю, что черный цвет волос старит. И я, безусловно, сделала глупость, что стала краситься в черный… Я бы многое отдала, чтобы из Мэри снова стать Марусей, веселой, беспечной. Хотя все у меня хорошо. И Рим был. И бриллианты в полуденном солнце.

Я просыпаюсь с колотящимся сердцем, потому что мне приснился худой сутулый парень в белой рубашке, заправленной в черные брюки. Я вглядываюсь в темноту комнаты, но не могу вспомнить его лица. Только белая рубашка… Я смотрю на будильник и радуюсь тому, что он сработает только через два с половиной часа — значит, можно спать дальше… Я поворачиваюсь на бок и засыпаю, и во сне меня вновь окутывает яблочный нежный аромат.