Галина Иванова, заместитель директора по научной работе Музея истории ГУЛАГа, больше 25 лет по крупицам восстанавливает сведения о людях, попавших в советские концентрационные лагеря.

— Когда я только начинала работать с архивными документами, то мне, тогда еще молодой женщине, пришлось полностью отказаться от косметики, — рассказывает Галина Михайловна. — Не было ни дня, чтобы я не плакала. Каждый документ — это трагедия, горькие слезы.

На линованном листе бумаги убитая горем мать написала дрожащей рукой в очередную инстанцию: «Пропала дочь, Ниночка…» Тогда она еще не знала, что ее дочь холодным февралем 1951 года арестовали по сфабрикованному делу как участницу «антисоветской террористической молодежной организации». Нине было всего 16 лет. Через год, который школьница провела в московских тюрьмах, ее приговорили к десяти годам исправительно-трудовых лагерей.

На топких болотах, в суровых условиях холодного севера погибали, подрывали здоровье взрослые и дети.

Специализированные труд-колонии, особые лагерные зоны для «малолеток» — отдельная сеть исправительных учреждений, созданных карательной системой СССР. По закону, принятому 7 апреля 1935 года, уголовная ответственность в стране наступала с 12 лет. В Музее истории ГУЛАГа есть отдельный зал, посвященный жизни детей в заключении.

Крохотные истоптанные тапочки, коричневые хлопковые гольфы, железная машинка — нередко малыши попадали в концлагеря вместе с осужденными мамами.

— У нас есть фотоальбом, в котором собраны снимки лагерных детей, — каждый экспонат, по словам Ивановой, связан с реальными людьми. — На одном из них стоят два милых мальчика в обнимку. К сожалению, мы не знали, кто они, как их зовут. И вдруг к нам в музей приходит пожилой мужчина. «Это, — говорит, — я. А это — Котька». Он нам много рассказал и об этом лагерном детском доме, и, самое главное, о человеке, благодаря которому ему с другом удалось выжить. Это заведующая детским садом. Она была тоже из заключенных.

Историю двух друзей, как и многие другие, можно узнать, пройдя по лабиринту мрачных коридоров выставки. Люди, пережившие ужас террора, репрессий, сами приносят в музей документы, личные вещи — любые свидетельства страшных времен. Папины часы, мамина заколка для волос, бабушкин молочник становятся символами чудовищных событий, которые навсегда должны остаться в прошлом.

Папины письма

Борис Иванович Железовский был арестован 28 апреля 1938 года по обвинению в «антисоветской агитации». Приговорен к восьми годам заключения. Из них он выдержал только пять. Борис Железовский умер в 1943 году в Усть-Вымском лагере. От истощения.

— У папы был порок сердца.

Тяжелую физическую работу он делать не мог, поэтому работал в основном бухгалтером, — Инна Борисовна с трудом сдерживает слезы.

Ей было всего восемь лет, когда забрали ее отца. — Сначала в трамвайном депо, а потом на кондитерской фабрике «Красный Октябрь».

Кому он перешел дорогу? Кто написал на него донос, что он якобы занимается пропагандой против государства? Чекисты пришли за ним ночью. Маленькая Инна крепко спала и ничего не знала.

Утром мама скажет, что папа уехал в командировку. А на самом деле пропал, как картина со стены, которую при обыске офицеры НКВД тихо сняли и приобщили к делу против товарища Железовского как улику.

— Мы жили очень скромно, но у папы были золотые руки, и ему все время хотелось как-то украсить дом, — рассказывает Инна Борисовна. — Однажды он где-то нашел журнальный лист, на котором были нарисованы цветы, вставил его в рамку и повесил на стену. Безобидная картинка. Только вот оказалось, что на оборотной стороне листа был портрет Рыкова (Алексей Рыков — российский революционер, политический и государственный деятель СССР. В 1937 году его обвинили в антисоветской деятельности. — «ВМ»), которого к тому моменту уже расстреляли. Поди докажи, что это просто случайность, неудачная шутка злодейки судьбы.

Обо всем этом Инна узнает случайно. Из долгих, тяжелых ночных разговоров мамы с родственниками. А через месяц ей придет первое письмо из Коми — от папы. Борис Железовский писал родным регулярно. Отдельно жене: о жизни в лагере.

Отдельно дочери. В этих особенных посланиях он писал сначала печатными буквами, потом — прописными, как сильно любит свою «милую Инночку», как гордится ее успехами, просил прислать фотокарточки и во всем помогать маме.

Юлия Синита сменила пять детдомов, пережила страшные болезни, скитания и голод, три раза была на волоске от смерти, но Бог уберег / Фото: Антон Гердо, «Вечерняя Москва»

— Долгие годы мы бережно хранили его письма, — говорит Инна Борисовна. — Но, когда я узнала, что открывается вот этот музей, решила принести их сюда. Сложила аккуратненько по датам, прочитала и поняла, что еще раз перечитать их не смогу. Слишком тяжело.

Вместе с письмами Инна Борисовна передала в музей вещи, которые напоминали ей об отце. Детскую книжку, для которой Борис Иванович — по словам дочери, «жуткий аккуратист» — сразу сделал картонную обложку. Бочонок из-под леденцов и красный игрушечный самовар. Он был внутри шоколадного яйца, которое папа принес ей однажды с работы.

Слишком поздно

На шее у Георгия Семеновича Филиппова висит фотография его отца.

Черно-белый снимок сделан незадолго до того, как Семена Иосифовича Филиппова в 1937 году арестовали и куда-то увезли. Таким его и запомнил сын.

— Моя семья, по линии отца, с 1845 года была известной семьей булочников в городе Моршанске Тамбовской губернии, — Георгий Семенович хорошо изучил свою родословную. — Но в 1930 году их лишили избирательных прав, а еще через год отобрали все булочные и разослали по разным уголкам страны.

Мой отец и его брат Иван вместе со своими семьями попали в город Бугуруслан Оренбургской области. Там братья Филипповы работали счетоводами. Но только до 1937 года.

Первым в июле арестовали Ивана. Приписали ему участие в 1920-е годы в Антоновском мятеже и расстреляли. А уже 1 ноября двое чекистов постучали в дверь съемной квартиры, в которой Семен жил вместе с женой и двумя сыновьями.

— В два часа дня пришли, — вспоминает Георгий Семенович. На тот момент ему было восемь лет, младшему брату — семь. —Нигде не рылись, не копались, подошли спокойно к отцу: «Одевайтесь». Папа кусок хлеба с собой взял. А они ему говорят: «Зачем берешь? Все равно не виноват. Отпустят».

Не отпустили. Обвинили в антисоветской пропаганде и вредительстве, приговорили к десяти годам каторжных работ, без права переписки с семьей. Семен Иосифович под номером 24–65 попал в 4-й пункт Унжлага, на лесозаготовки.

Однако он не сдается и направляет апелляции в прокуратуру. Пройдет три года, прежде чем одна из жалоб сработает. Дело Филиппова пересмотрят, выяснится, что оно полностью сфабриковано следователем, но запрос на досрочное освобождение заключенного так и останется без ответа.

Семен Иосифович Филиппов умер от истощения в больнице поселка Северный Варнавинского района Нижегородской области 30 октября 1942 года.

— Откуда мы узнали? — Георгий Семенович много лет искал данные о реабилитации своего отца. — В том самом лагере была одна монашка родом из Бугуруслана. Когда ее отпустили, по апелляции, она приехала в дом к жене дяди Вани, тихо сказала, что папа умер, и ушла.

Груз памяти

Юлия Михайловна Синита своих родителей не помнит. Совсем. Когда забрали ее отца, ей был всего один год. А еще через девять месяцев отправили в концлагерь маму. Папу расстреляли. Мама умерла в лагерях ГУЛАГа.

— Известно, что маму, когда вызвали на допрос, заставляли подписать бумаги, что ее муж — враг народа, а она отказалась,— говорит Юлия Михайловна, до сих пор не понимая, как офицеры НКВД смогли оставить без родителей пятерых детей.

Самый младший, Юрочка, был совсем младенцем. Лишившись материнской заботы, он умер через две недели. Остальных детей — Сашу, Галю, Соню и Юлю — председатель сельсовета села Красногорское (Алтайский край) посадил на бричку и повез через горы в Змеиногорск, где находился распределительный пункт.

Там детей «врагов народа» разъединили и отправили по разным детдомам: на Кубань, Украину, в Казахстан, а маленькую Юлю оставили в Сибири.

— Я не представляю, как выглядят мои родители, у меня даже фотографии нет, — все, что осталось у Юлии Михайловны на память о родителях, — древний снимок деревянного дома, в котором они когда-то жили все вместе. — Эта боль в моем сердце никак не проходит. Тяжелым грузом осели в душе воспоминания о детстве.

Юлия Синита сменила пять детдомов, пережила страшные болезни, скитания и голод, три раза была на волоске от смерти, но Бог уберег.

Когда ей исполнилось 16 лет, ее нашел старший брат Александр и забрал к себе в Армавир. Еще двух сестер они встретят только шесть лет спустя.

— Это было какое-то чудо, — вспоминает Юлия Михайловна. — Средняя сестра, Соня, была в детском доме на Кубани. Когда в годы войны пришли немцы, их стали эвакуировать через реку.

Мой отец и его брат Иван вместе со своими семьями попали в город Бугуруслан Оренбургской области / Фото: Антон Гердо, «Вечерняя Москва»

Половина детей утонула, а мою сестру взяла к себе на воспитание чужая женщина — тетя Лиза. Когда Соня подросла, она выучилась на строителя и поехала в Москву возводить ВДНХ. Здесь, в подмосковной Малаховке, ей дали общежитие.

Другая сестра — Галина — во время Великой Отечественной войны была на фронте, дошла до Кенигсберга (ныне — Калининград), где встретила мужа, который после войны привез ее жить… в Малаховку.

— Вот так Господь нас всех в одном месте и собрал, — убеждена Юлия Михайловна. — А я ж, оказывается, мимо старшей сестры прошла, когда она в очереди на рынке стояла. Я ее не видела 20 лет, в руках у меня только листочек с адресом был. Пришла, сижу на бревнышке, вижу мальчишки-двойняшки бегают во дворе, во что-то играют. Я у них спрашиваю: «А как вашу маму звать?» Отвечают: «Галя». Ну, думаю, значит, я точно по адресу.