Так нужно, Мэри: трагическая история Эрнеста Хемингуэя

120 лет со дня рождения Эрнеста Хемингуэя исполнилось этим летом. Творчество этого писателя, нобелевского лауреата, оказало огромное влияние на литературу прошлого столетия.

В нашей стране Хэмингуэя любили невероятно: его знаменитый черно-белый портрет украшал многие квартиры. Несколько лет назад вышло интервью его последней жены, проливающее свет на загадку его смерти. О великой и трагической любви роковой для Хемингуэя женщины мы решили рассказать.

Дебора Кроули вошла в полутемную гостиную. Стройная женщина сидела против света, аромат виски был разлит повсюду, стакан в руке женщины мерцал в полутьме.

— Спасибо, что вы согласились, госпожа Хэмингуэй.

— По публикациям вы производите впечатление приличного человека. — Она допила бокал залпом. — Я же тоже журналист. И если уж откровенничать, то со своими. Но, Дебора, вы дадите мне слово, что… Что не опубликуете интервью.

Дебора потеряла дар речи.

— Да-да, милая. Вы опубликуете его, но через 25 лет после моей смерти, и тогда обрящете и славу, и почет… И деньги. К тому времени вы будете уже не молоды. И они очень вам понадобятся.

Дебора подумала минуту и кивнула: «Да!».

— Хорошо, — Мэри подлила виски и сделала глоток. — Я подарю вам бомбу.

Май 1944-го был очень теплым, Лондон окутала удивительная зеленоватая дымка. Мэри Уэлш обедала с Ирвином Шоу, беззаботно смеясь над его шутками.

— Ну вот, только я собирался начать за тобой ухаживать, как появился главный сердцеед нашего времени, — рассмеялся Ирвин.

Мэри обернулась и тут же узнала Хэмингуэя: он смотрел на нее таким взглядом, каким ботаник смотрел бы на неизвестный цветок.

— Ты не мог бы представить меня очаровательной блондинке?

— Мистер Хэмингуэй, я Мэри Уэлш. Мы как-то виделись с вами на фронте, — Мэри протянула руку.

Он задержал ее пальцы лишь на миг, но ей отчего-то стало не по себе.

— Мэри пишет для The London Daily Express, — Ирвин попросил принести вина. — Для американки неплохо разбирается в политике Черчилля.

Разговор отчего-то не клеился, Хэмингуэй был странно задумчив и продолжал рассматривать Мэри. Когда они выходили из ресторана, Ирвина кто-то отвлек, и они остались вдвоем. Пристально глядя на нее, он сказал:

— Я вас совсем не знаю, Мэри. Но отчего-то очень хочу на вас жениться. Вы… Вы как блесна. Блестите и маните…

Мэри кто-то говорил, что отношения Хемингуэя и его третьей жены, Марты Гельхорн, «трещат по швам».

Она тоже была журналисткой, причем безумно храброй, и с фронта привозила великолепные статьи. В это время Хэмингуэй обосновался на Кубе и считал ее своей «базой». Эта война была для него пятой, он устал воевать и смотреть на то, как погибают люди. На его яхте «Пилар» стояли пулемет и орудие против подлодок, разрешение на которое дал ему лично Рузвельт. Иногда немецкие подлодки и правда всплывали неподалеку от Кубы, Хэмингуэй с приятелями порой выходил на охоту за ними, но поскольку трюмы «Пилар» были забиты спиртным, охота завершалась быстро и превращалась в банальную и тяжелую пьянку. А еще ему приходилось что-то писать, поскольку Марта все же уговорила его поработать на журнал Collier’s, и он постоянно пребывал в раздражении.

А писать ему не хотелось…

С большим удовольствием он писал теперь только письма Мэри Уэлш. Раз в день — минимум. Иногда дважды. «Любовь моя, это всего лишь записка, чтобы рассказать, как я тебя люблю… Мэри, милая, пожалуйста, люби меня крепко-крепко и всегда, и заботься обо мне, малыш, так, как заботятся о своих старших друзьях все малыши…»

Он был опытен и понимал: Мэри влюбилась в него с первого взгляда.

— Наверное, все решил случай. Мы уже были в… В некоторых отношениях, но... У меня был муж, Эрнест был женат. Но однажды они с приятелем, пьяные, попали в страшную катастрофу. Я думала только об одном: если он умрет, я умру тоже. И сидела у него в больнице сутками. А Марта приехала намного позже. Однажды она влетела в палату и застала там меня. Эрни весь был изранен, и Марта как-то высказалась по поводу того, что в тот момент, когда люди гибнут на фронте, стыдно получать такие увечья. И он послал ее — ужасно, грубо. Это был конец. Они развелись в декабре 1945-го. Эрни был на Кубе, а ко мне приехала Марлен Дитрих — они дружили. Она была одета как мужчина, бросилась передо мной на колени и сделала предложение от имени Эрни. Ну как я могла отказать.

Ноэль Монкс не давал Мэри Уэлш развода:

— Ты вообще рехнулась? Он бабник и алкоголик.

Хэмингуэй хотел брака немедленно, но Мэри ничего не могла сделать. На решение Монкса повлиял скандал: обезумевший от злости Хэмингуэй поставил его фотографию на унитаз в парижском «Ритце» и выпустил в нее всю обойму.

Фотография разлетелась в клочья, как и трубы, возле которых она стояла. Залитые несколько этажей обошлись Хэмингуэю дорого, но Монкс отступил. В марте 1946 года Мэри и Эрнест поженились. Так и начались 15 лет их брака — самого счастливого брака Хэмингуэя, годы счастья и терзаний для Мэри.

Эрнест Хемингуэй работает над романом «По ком звонит колокол» в городе Сан-Валли / Фото: Wikipedia/Общественное достояние

Их обитель любви — поместье «Финка Вихиа» на Кубе — до того была домом Эрнеста и Марты. Марта не любила поместье, и когда в нем появилась Мэри, оно было только что не в руинах — несмотря на обилие слуг. Мэри взялась за дело сама. И вот уже заиграл по-новому приведенный в порядок сад, в котором росли два десятка сортов манго, появился огород, был вычищен бассейн. А еще Мэри построила для его работы студию, башню в четыре этажа, с плоской крыши которой как на ладони было видно лазурную гладь моря и поселок рыбаков Кохимар, тот, где случилась история, легшая в основу повести «Старик и море». Теперь Эрни мог спокойно работать.

Он писал в день по 700– 800 слов, садясь к столу в пять утра. К часу дня заканчивал работу. Мэри занималась хозяйством — собаками, кошками, бойцовыми петухами и развлекала гостей, которых в поместье всегда было очень много — друзья, бывшие возлюбленные Эрни, приятели и их друзья.

— Он любил до меня многих, очень многих, — Мэри подлила виски. — Агнес фон Куровски, медсестру, он описал в «Прощай, оружие!». Потом он женился на Хэдли Ричардсон, это было в 1921-м. У них родился Джек. В 1927-м он ушел от нее, влюбившись в Полин Пфайфер — про нее читайте в «Снегах Килиманджаро». Полин подарила ему Патрика и Грегори. Но надо же было знать Эрнеста! Он не мог не гулять, и Полин сломалась… В 1940-м у Эрнеста появилась Марта. «По ком звонит колокол». Потом я.

— А что он посвятил вам?

— «За рекой в тени деревьев». Это книга о любви к другой женщине, но и ко мне… — Мэри закашлялась. — Это трудно понять.

Она была для него единственной, но… не единственной. Мэри терпела его выходки. Иногда психовала и уезжала. Потом привыкла. Приняла все, как есть, продолжая его любить. И даже когда его обуяла страсть к молоденькой итальянской аристократке Адриане Иванчич, подающей надежды художнице, Мэри разрешила поселить ее… в поместье, рядом с кабинетом мужа. Ей было больно, но… Так было надо ему. И потом, она не сомневалась в его любви! Той, что была незыблема и глубока — не сравнить с прочими «чудесами»…

Когда приезжали близкие друзья, Хэм уходил в запой. С Гарри Купером, Марлен Дитрих и Ингрид Бергман Эрнест сутками исследовал бары побережья, где выпивал по двенадцать порций фирменного напитка «Хемингуэй спешл»: дайкири без сахара и двойная порция рома. Дома он колотил посуду и орал на Мэри, швыряясь в нее чем попало. Потом умолял простить.

— Его нельзя было перевоспитать, — Мэри потерла виски. — И он повторял: «Я по-прежнему люблю тебя». Как-то пришел с проституткой, совсем девочкой… Просто он был таким, понимаете?

В 1954 году супруги попали подряд в две авиакатастрофы. Мэри сильно пострадала, у Хэмингуэя лишь позже обнаружили скрытые внутренние травмы. В том же году он стал Нобелевским лауреатом, но лететь в Стокгольм был не в состоянии. Впрочем, казалось, он был этому рад: с годами Эрни начал бояться выступать на публике. И вообще, очень разные страхи начали нарастать…

— А вдруг я больше не смогу писать? — шептал он Мэри. — Мне все время хочется выпить. Хочу написать о том, как здорово было когда-то в Париже. Но боюсь. Вдруг закончу книгу и больше ничего не напишу?

Он говорил это — и пил. Дети Эрнеста «наезжали» на Мэри — что за слабоволие, почему ты не борешься за отца? У нее была своя правда: я — не полицейский. Она лучше всех знала, что проблема — не в алкоголе. В нем самом, внутри его гениальной головы, вызревала какая-то страшная болезнь. Эрнесту казалось, что за ним следят (за ним и правда следило ФБР), он всюду видел врагов. Дети полагали, что у отца паранойя. После первой попытки самоубийства Эрнесту назначили медикаменты. Но после ремиссии все вернулось на круги своя. Он попытался застрелиться из любимого ружья, и с тех пор Мэри держала оружие под замком, но… Но оставляла ключи на их обычном месте. Это ей потом инкриминируют, хотя она будет стоять на своем:

— Убрать ключи — означало унизить Хэмингуэя, лишить его права быть собой! Он был очень, очень болен. Иногда часами сидел, обхватив голову, дергаясь от любого звука. Однажды мы уговорили его полететь в дорогую клинику, и он попытался выйти из самолета во время полета... Таблетки не помогали. От электрошока стало хуже: Эрни терял память и зрение, что привело к депрессии. При посторонних он иногда собирался. Но однажды один друг на прощание обнял его и потрепал по голове. И Эрни страшно, безутешно заплакал: «Нет, не трогайте мои волосы. Не трогайте их…»

Год, другой… Она не помнила, сколько раз помешала ему убить себя — попытки суицида он совершал все чаще. Они улетели в Айдахо, в охотничий домик в Кетчуме, где, как ей казалось, ему будет хорошо. Начинался июль, Эрнест был спокоен.

В ночь на 2 июля 1961 года, Мэри обнаружила, что его нет рядом, и спустилась вниз. Он был в прихожей, плакал, прижимая к себе ружье. Она села напротив…

— Я больше не могу, Мэри. Помоги мне, пожалуйста.

Мэри плакала, он ловил глазами ее взгляд и умолял…

— Пожалуйста, Мэри, милая, пожалуйста. Ты должна. Останови эти муки.

— Я люблю тебя, Эрнест.

Выстрел вспугнул сонных птиц. Утром Мэри вызвала полицию.

— Вы хотите сказать?..

— Дебору трясло.

— Я положила свою руку на его руку и нажала на курок. И говорю об этом спустя три года после его смерти, потому что хочу, что хотя бы один человек знал правду. Я очень сильно любила его.

В роду Хэмингуэев покончили с собой семь человек. Дети Хэмингуэя обвиняли в смерти отца Мэри Уэлш, потому что она оставляла на столике ключи от сейфа с оружием… Мэри пережила Эрнеста на четверть века, ее не стало 26 ноября 1986 года. Она подготовила к печати парижские воспоминания Хэмингуэя, которые он мечтал дописать, «Праздник, который всегда с тобой», и издала автобиографию «Как это было», по сути — воспоминания о муже. Дебора Кроули умерла, не опубликовав интервью, и, когда это стало возможным,текст отдали в печать ее родные. Мировой сенсацией интервью не стало. Никого уже не волновали страсти давних лет.

Читайте также: Неизвестные любовные письма Шостаковича продали на аукционе