Победившие страх: натиск вермахта заставил защитников столицы колебаться. Но лишь на мгновение

16 октября 1941 года под угрозой прорыва в советскую столицу немецко-фашистских войск в прифронтовом городе сложилась опасная ситуация: нелепые слухи и вражеская пропаганда подталкивали мирное население к повальному бегству. Корреспондент «Вечерней Москвы» побеседовала с очевидцем тех давних событий и изучила подлинные документы эпохи, свидетельствующие о случаях как редкостной трусости, так и беспримерного героизма.

Ключевая цель фашистского удара

13 октября 1941 года немецко-фашистские войска, прорвав оборону на нескольких локальных участках, вошли в Подмосковье. Семнадцать районов области были оккупированы, еще в десяти наблюдались проникновения немецких передовых воинских отрядов.

— Вечером 15 октября Совинформбюро передало сообщение о том, что в ночь с 14 на 15 октября положение на Западном направлении ухудшилось, — говорит ветеран, труженица тыла Валентина Баринова, которая в войну была московской школьницей. — Кажется, говорилось в сводке и о прорыве немцами обороны на одном из участков...

Впрочем, я не уверена, возможно, о риске прорыва я услышала не по радио, а от соседа. Жил у нас на Пречистенке однорукий инвалид, участник Гражданской войны, и мы, ребятишки, часто расспрашивали этого бывалого человека о разных касающихся войны вопросах. Помню, что он был убежден: немцы непременно попытаются взять Москву с налету, штурмом. Слова соседа звучали очень правдоподобно, нас ведь уже бомбили, и мне доводилось и уроки делать в бомбоубежище на станции метро, и заклеивать окна бумагой накрест.

На следующий день в газетах появились сообщения о непосредственной угрозе столице. Пожелтевшие выпуски до сих пор бережно хранятся в фондах Музея Победы.

Согласно данным Государственного Военного архива Российской Федерации, утром 16 октября по Ленинградскому шоссе вплотную к границе города подъехал отряд немецких автоматчиков на мотоциклах. Экстренно высланному им навстречу из Покровских казарм танковому подразделению дивизии имени Дзержинского удалось их остановить и уничтожить. Прорыв мотоциклистов произошел фактически уже в черте города.

Все началось с постановления

Накануне Государственный комитет обороны принял Постановление «Об эвакуации столицы СССР города Москвы». Приказ о начале массовой эвакуации упоминают почти все историки, которые пишут о Великой Отечественной войне. Но почти никто не цитирует его содержание. А оно на многое могло бы пролить свет, исключить домыслы и искажения исторической истины.

«Ввиду неблагоприятного положения в районе Можайской оборонительной линии Государственный Комитет Обороны постановил: 1.

1. Поручить т. Молотову заявить иностранным миссиям, чтобы они сегодня же эвакуировались в г. Куйбышев (НКПС — т. Каганович обспечивает своевременную подачу составов для миссий, а НКВД — т. Берия обеспечивает их охрану).

2. Сегодня же эвакуировать Президиум Верховного Совета, а также правительство во главе с заместителем председателя СНК т. Молотовым (т. Сталин эвакуируется завтра или позднее, смотря по обстановке).

3. Немедленно эвакуироваться органам Наркомата Обороны и Наркомвоенмора в г. Куйбышев, а основной группе Генштаба — в г. Арзамас.

4. В случае появления войск противника у стен г. Москвы поручить НКВД — т. Берии и т. Щербакову — произвести взрыв предприятий, складов и учреждений, которые нельзя будет эвакуировать, а также все электрооборудование метро (исключая водопровод и канализацию)».

— После этого постановления город стали покидать Управление Генштаба, для которого были подготовлены помещения в Арзамасе, военные академии, наркоматы, посольства, заводы, — говорит ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН Елена Сенявская. — Электростанции, крупные объекты промышленной недвижимости, мосты и метро начали минировать. Сотрудникам эвакуируемых предприятий выдали зарплату за месяц вперед и продуктовый паек на первое время, чтобы прокормить семью на новом месте — по целому пуду муки или крупы.

Удивительно, но факт: первым нарушил приказ ГКО «Об эвакуации» не кто иной, как Верховный Главнокомандующий. Вот как вспоминал об этом на страницах своих мемуаров полковник в отставке Николай Пономарев, бывший телеграфист Сталина:

«16 октября 1941 года, примерно в шесть часов вечера, в переговорную зашел Поскребышев (генерал, руководитель секретариата при Сталине) и приказал мне вызвать штаб Западного фронта… Сталин начал переговоры и уже в заключение спросил Жукова:

— Георгий Константинович, скажите как коммунист коммунисту, удержим ли мы Москву? Жуков немного подумал и ответил: — Иосиф Виссарионович, Москву мы удержим, тем более если мне будет оказана помощь, о которой я вас просил.

После этого Сталин сказал, что никуда он из города не поедет».

Не поддаваться панике

— Признаюсь честно: в те октябрьские дни было страшно, — говорит Валентина Баринова. — Отец вечером 15-го числа не вернулся с обувной фабрики, где он работал заместителем начальника производства. Позже мы с сестрой узнали, что он остался с ночной сменой — демонтировать и паковать в большие ящики для погрузки в эшелон дорогие закроечные станки, которые достались фабрике от тех же немцев — в годы довоенного сотрудничества.

Утром я в школу не пошла: прибежал от отца посыльный, молодой парнишка с запиской. В ней говорилось, чтобы мы собрали заранее приготовленные вещи, погрузили на отцовский велосипед и все вчетвером — наша мама, бабушка Лидия Семеновна — папина мама, я — пятиклассница, и сестра Мариша — отправились на Казанский вокзал. Мол, оттуда семьи всех фабричных повезут в тыл, и встретимся мы уже на перроне.

По словам Валентины Бариновой, бабушка Лида долго ворчала, что с велосипедом, обвешанным гроздью узлов и чемоданов, могут не пустить в метро. Но оказалось, что метро вообще не ходит. На вокзал пришлось добираться пешком.

— Чем ближе мы подходили к вокзальной площади, тем больше видели народу, движущегося с нами в одном направлении и тоже нагруженного домашним скарбом, — вспоминает Валентина Федоровна. — Парадоксально, но совершенно чужие люди в этой толпе начинали вести себя как старинные знакомые, охотно беседовали, делились слухами.

Кто-то рассказал, что на улице Горького хулиганье грабит магазины, что еще ночью из Москвы уехало все партийное и милицейское начальство, что каких-то загадочных «германских самокатчиков» видели уже чуть ли не возле метро «Сокол» и что кто-то все утро стрелял аж в самой Марьиной Роще! Что из этого было правдой, что нет — не разобраться. От этих разговоров страшно расстроилась моя шестилетняя сестра: она сжала маленькой потной ладошкой мою руку, спрятала лицо в полу моего пальтишки и пустилась безудержно плакать. Тут же со всех сторон послышался рев других малышей, словно Мариша заразила их своей печалью.

Вокзал, как вспоминает Валентина Федоровна, оказался оцеплен войсками и милицией. Не было подхода ни со стороны Каланчевской, ни с площади, ни от Крестьянской Заставы. Простояв несколько часов в плотной толпе и убедившись, что к эшелонам пропускают только военных, семья Бариновых предпочла поспешить домой, чтобы успеть вернуться засветло.

Так они и не эвакуировались. А уже в следующие каникулы — летом 42-го — Валентина пошла работать на фабрику к отцу. Трудовой стаж — с 13 лет, как у многих московских школьников военного поколения.

Нужен порядок

Валентина Баринова повествует о неудачной попытке эвакуироваться очень спокойно. Не так ведут себя мирные жители, в чьем сердце есть место страху... Так была ли она или нет — пресловутая «московская паника 16 октября»? И вправе ли мы, не видевшие войны, осуждать своих старших земляков, стремившихся покинуть столицу осенью 1941 года?

— Чтобы ответить на этот вопрос, стоит ознакомиться с документальными свидетельствами, — считает историк Елена Синявская. — Например, в Военном архиве сохранилось письмо военврача Казакова к жене, в котором пишется: «16-го числа там, в столице, была невероятная паника. Распустили слух, что через два дня немец будет в Москве. «Ответственные» захватили свое имущество, казенные деньги и машины и смылись из Москвы. Многие фабрики остались без руководства и без денег.

Часть этих сволочей перехватали и даже кого-то расстреляли, но, несомненно, многие улизнут. По дороге мы видели несколько машин. Легковых, до отказа набитых всякими домашними вещами. Мне очень хочется знать, какой вывод из всего этого сделает наше правительство».

Председатель Моссовета Василий Пронин докладывал Сталину: «К сожалению, мы не успели провести разъяснительную работу. И на некоторых заводах рабочие стали препятствовать эвакуации, считая это предательством и дезертирством. Начальство этих заводов сбежало.

Например, серьезные конфликты были на автозаводе, на артиллерийском заводе, на 2-м часовом заводе. На шоссе Энтузиастов рабочие организовали заслон, не пропускали машины».

Преступность пресекалась жестко. По данным городских сводок НКВД, за вторую и третью декаду октября в столице было расстреляно на месте преступления 7 человек. Это были грабители с замаранными кровью руками. Правда, по постановлению военного трибунала позже пошли под высшую меру еще 98 мародеров и бандитов. Уже 17 октября порядок в городе был восстановлен. На улицы вышли военные и милицейские патрули, добровольческие отряды содействия противовоздушной обороне приступили к дежурству, в осеннее небо снова взлетели аэростаты заграждения. Пошел и общественный транспорт — и метро, и трамваи, и даже такси. Открылись и те магазины, которые вчера поутру не стали заниматься бесплатной раздачей товара населению. Власть в городе если и была на какое-то время утрачена, то восстановлена очень быстро.

Как ни странно, в это время вести разъяснительную работу партийным агитаторам очень помогли священники, причем и православные, и мусульмане. В воскресенье, 19 октября, во время проповеди Гитлера назвали антихристом, а верующих призвали «лечь костьми за Отечество…» В мечети на Мещанской не только призвали к священной войне с захватчиками, но и отказались эвакуировать святыни.

— Почему пораженческие настроения у нашего населения иссякли так быстро? — размышляет Валентина Баринова. — Наверное, потому, что люди почувствовали: власти их на произвол врага не оставят... Кто струсил — те или успели убежать, или попали под арест. А нет паникеров — так откуда взяться и панике?

А немцев отчаянное сопротивление советской столицы надломило очень серьезно: по данным германского Бундесархива, осенью и зимой 1941 года гитлеровские трибуналы осудили 62 тысячи солдат и офицеров за дезертирство и неповиновение. Были отстранены от занимаемых постов 35 высших офицеров, в том числе фельдмаршал. «Генерал Страх» сложил оружие и покинул город, который так и не смог захватить.

ТОЛЬКО ЦИФРЫ

Только за один месяц — июль 1941 года — немцами на Москву было сброшено 104 тонны фугасных бомб, 46 тысяч «зажигалок». Получили ранения 792 мирных жителя, из них 130 не выжило. Случилось 1166 очагов пожара. Интенсивность налетов способствовала стихийной эвакуации.

За первые 15 дней октября из Москвы по железной дороге было вывезено в различные города Советского Союза более миллиона детей и женщин.

ФАКТЫ

— 16 октября 1941 года — единственный день в истории московского метро, когда не ходили поезда. Уже 17 октября движение было восстановлено.

— К уничтожению 16 октября было подготовлено более 500 столичных заводов, фабрик и промышленных мастерских.

— В ожидании прорыва врага был исполнен приказ об уничтожении вышки радиостанции им. Коминтерна, находившейся в 50 километрах восточнее Москвы. Все радиосообщения транслировались через антенну Шуховской башни.

— Стихийная эвакуация граждан полностью прекратилась, когда был издан приказ применять к трусам, паникерам, мародерам любые меры вплоть до расстрела.

— Одна из немецких фугасных бомб весом 250 килограммов попала в Большой Кремлевский дворец, пробив крышу и потолочное перекрытие Георгиевского зала. Снаряд не взорвался. Тем не менее после этого попадания и рассматривался вопрос об эвакуации советского правительства в город Куйбышев (ныне Самара).

РЕПЛИКА

Самый черный день Московской обороны

Владимир Раевский, журналист, телеведущий, москвовед:

— Наш древний и прекрасный город знавал в своей судьбе не лучшие времена. В эпоху правления царя Алексея Михайловича в столицу пришла эпидемия чумы. При нашествии Наполеона Москва сгорела. Бывали и другие страшные пожары, потопы, военные нападения... Но «черный день Московской обороны» 16 октября 1941 года, пожалуй, является наиболее страшным событием в нашей недавней истории. Москва вообще нелегко пережила 41-й.

Во время немецких налетов на город было сброшено примерно полторы тысячи фугасных и пятьдесят тысяч зажигательных бомб. Но разве эти числа дают полное представление читателю о том, что творилось в столице СССР в 1941 году? Увы, для нынешнего мирного поколения, которое никто не бомбил, это только цифры.

А вы придите как-нибудь к домам № 14 и 16 по улице Воронцово Поле, посмотрите на старые кирпичные стены. Выбоины от немецких осколков покрывают их сплошь, некоторое количество металла осталось там навсегда... И можно только гадать, что чувствовали жители этих домов, когда видели, как такие же осколки попадают в их близких, заживо разрывают человеческие тела. Такие же следы бомбежки москвичи и гости города могут увидеть на южном фасаде Пушкинского музея.

К счастью, эта бомба тоже попала в стену, не в людей... Когда видишь эти материальные свидетельства войны, понимаешь, почему на фоне постоянной угрозы смерти даже смутная — на уровне слухов — весть о том, что немцы могут прорваться в город, породила у значительной части жителей желание немедленно собрать минимум вещей, схватить в охапку детей и двинуться прочь, на восток, подальше от военного ужаса. Я их понимаю.