Главное
Путешествуем ВМесте
Карта событий
Смотреть карту

Автор

Никита Богословский
Действительно, с первых же звуков дивной музыки Малера (симфония № 5, вторая часть), какое-то радостное предчувствие и любовное томление опустилось на зал.Нина очень красива, сдержанна, полна чувства собственного достоинства, великолепно одета. На фоне наших эстрадных «звезд», «легенд» и прочей блатной попсы она выглядит королевой — недоступной и одинокой.Ее голос неповторим — огромного диапазона, силы и едва слышного «piano», — полон тончайших нюансов страсти и нежности.«Красота — это страшная сила», — как сказал моя приятельница Фаина Раневская. Силу боятся, отвергают, в лучшем случае не замечают. Мне нравится Шацкая. Я поймал себя на этом. Ее музыка любви ранила меня, что, ейБогу, о-очень трудно сделать.Спасибо ей. Приходите в гости, Ниночка![b]P.S.[/b] [i]Да! Чуть не забыл! Сергей Иванович Скрипка со своим оркестром кинематографии великолепно дополнил певицу отличным звучанием, слаженным ансамблем и артистизмом, явив себя в новом и неожиданном качестве. Спасибо им![/i][b]Тот же Н. Б.[/b]
[b]Это странички из будущей книги замечательного нашего композитора, патриарха русской, советской музыки и песни Никиты Владимировича БОГОСЛОВСКОГО. А те заметки, что публиковались в «Вечерке» в прошлом году, уже вышли отдельной книгой.[/b] [i]В середине 30-х годов директорами ленинградских оперных театров были два брата Янковские: Семен — им. Кирова (б. Мариинского) и Михаил — Малого оперного (б. Михайловского). Оба они были первоклассными хозяйственниками и, к их чести, не имея отношения к искусству, не вмешивались в художественные вопросы. Но дисциплина в театрах была идеальная, аншлаги на всех спектаклях были обеспечены, да и зарплата артистов по тем временам была весьма неплохая.Кировский театр, как правило, тяготел к классике, а Малый оперный, Малегот, как его звали в быту, — позволял себе довольно смелые эксперименты, нередко обращаясь к современным западноевропейским оперным сочинениям. На его сцене были поставлены «Воццек» Альбана Берга, «Прыжок через тень» Эрнста Кшенека, «Колумб» молодого немецкого композитора Георга Дресселя, увертюру к которому сочинили за одну ночь Д. Шостакович, А. Животов и Г. Попов, так как автор, приехавший на премьеру, был в дребезину пьян все три дня своего пребывания в городе. Спектакль прошел всего один (!) раз и наутро после премьеры был со скандалом снят. И все декорации, сделанные исключительно из толстых веревок, пошли на хозяйственные нужды.[/i]Мой приятель Миша Янковский, директор Малегота, был (как, впрочем, и его брат) в тесных отношениях с руководящими и хозяйственными товарищами Питера, весьма нужными театру (и ему). А потому директорская ложа на всех спектаклях была заполнена этой категорией публики, их родней и знакомыми.Как-то я зашел в театр на «Онегина», чтобы послушать тенора, с которым я собирался сотрудничать по рекомендации коллеги.Сидевшая в первом ряду директорской ложи полная дама, вся в кольцах и браслетах, очень активно переживала происходящее на сцене, выражая вслух обуревавшие ее эмоции. И когда закончилась сцена дуэли, она заломила руки и в отчаянии громко выкрикнула: — Я так и знала, что он его убьет! После чего горько заплакала.Честно говоря, я слегка позавидовал этой непосредственной реакции.[b]Был такой провинциальный дирижер Павлов-Арбенин.[/b] Неплохой музыкант с довольно обширным репертуаром, работал всегда «на публику». Изящные движения, элегантный фрак, редкие в те времена нафабренные, закрученные вверх роскошные усы, бесконечные поклоны и прижимание рук к груди — весьма нравились аудитории, особенно дамской. А мечтой его жизни было никак не осуществлявшееся приглашение на гастроли в Ленинград, в тамошний знаменитый симфонический оркестр. И наконец этого приглашения он добился.В программе его концерта значилась «Альпийская симфония» Рихарда Штрауса — произведение довольно сложное как для дирижера, так и для восприятия слушателями.Так вот, перед репетицией Павлов-Арбенин взял оркестровую партию второй валторны и перед нотой «фа» аккуратненько поставил «диез». На репетиции, когда начался этот эпизод, он остановил оркестр и, желая продемонстрировать музыкантам свой тончайший слух и блестящее знание партитуры, сказал: — Вторая валторна, в четвертом такте цифры «9» не фа-диез, как вы сыграли, а просто фа. После чего пожилой валторнист встал и ответил маэстро: — Я эту музыку хорошо знаю и сыграл именно фа, не обращая внимания на то, что какой-то болван приписал к этой ноте диез! [b]В конце тридцатых годов в Ленинградском оперном театре им. Кирова (ранее и ныне Мариинском) служил артист оркестра,[/b] ударник Власов (между прочим, его молодая дочь тоже работала по этой же специальности в недолго просуществовавшем «женском джазе», где я почему-то числился художественным руководителем, хотя слышал его всего один раз).Так вот, этот Власов был первоклассным музыкантом, но абсолютно недисциплинированным.Все время опаздывал на репетиции, а бывало, и на спектакли. Не увольняли его потому, что музыканта такой высокой квалификации в ту пору найти было почти невозможно, и дирекция ограничивалась бесконечными выговорами и штрафами.Как-то в осеннюю пору на спектакле «Кармен» прозвучали уже три звонка к началу. Погасили свет в зале. Дали рампу. А Власова все нет. Дирижер встал у пульта и постучал палочкой. Поднял ее. И тут в оркестровую яму вихрем ворвался запыхавшийся Власов и, не успев добежать до своих инструментов, издали бросил галошу в литавру, точно попав в первый же аккорд увертюры.Другой эпизод у Власова произошел опять на «Кармен». К началу он сиделуже на своем месте, держа в руках медные тарелки.И, следуя партитуре, точно синхронно с первым взмахом дирижерской палочки вовсю в них ударил. После чего в оркестре зазвучала тихая и нежная музыка увертюры к «Евгению Онегину».Бедняга провел свой выходной день на даче и не знал, что спектакль накануне был заменен.[b]В 1973 году большая делегация московских деятелей литературы и искусства приехала в Ереван по приглашению тамошнего руководства.[/b] Дружба народов! И сразу же по прибытии мы попали в железный капкан традиционного кавказского гостеприимства. Бесконечные обеды, ужины, банкеты, пикники (это все параллельно с творческими и деловыми встречами).Незадолго до отъезда несколько писателей и композиторов были приглашены в святая святых — винные подвалы «Арарата» на обзорную экскурсию с последующей дегустацией коньяков.Со вполне понятной торопливостью мы, почти не задерживаясь, промчались по лабиринту коридоров, заставленных гигантскими бочками, с вожделением вдыхая такой знакомый и желанный запах. И наконец очутились в святилище — дегустационном зале.Нам роздали большие пузатые бокалы и, как положено, наливая чуть-чуть на донышко, перед каждой последующей пробой нам рассказывали об особенностях данного сорта и годе выпуска.Звездочек на этикетках было довольно много, закусить было нечем, и в результате сознание участников делегации стало несколько смутным.Последним предложили коньяк без объявления года его выпуска — действительно, необычайного вкуса и аромата, что почувствовалось даже после всех предыдущих дегустаций. И тогда мой коллега Марк Фрадкин, обращаясь к главному специалисту «Арарата» по коньякам, лысоватому и сверкающему сплошным золотом челюстей Ашоту Маркаряну, торжественно заявил несколько заплетающимся языком: — Все то, что мы пробовали до сих пор, в сравнении с этим замечательным напитком является полной мурой. От души советую вам выпускать только этот божественный напиток. Вы приобретете всемирную славу. Поздравляю вас от души как создателя такого гениального напитка. Ура, друзья! После этой восторженной тирады Маркарян почему-то резко помрачнел, замолк и покинул компанию, сославшись на неотложные дела. Мы были несколько огорчены и удивлены такой переменой настроения главного коньячного мастера.А Марк, когда узнал, в чем дело, вообще устыдился за свою оплошность: оказалось, что заканчивающий дегустацию коньяк был выпущен в 1904 году еще на знаменитом заводе Шустова. А напитки, названные им «мурой», были плодами творчества Ашота Маркаряна.[b]Летела в Тунис делегация СОДа — Союза обществ дружбы с зарубежными странами.[/b] Я, будучи тогда вице-президентом общества «СССР — Франция», входил в состав этой делегации. Летели мы с пересадкой в Париже и из-за недоразумений и путаницы с тунисскими визами с удовольствием задержались в столице мира на два дня. Денег у нас на увеселения не было, и вечером мы пошли бесплатно (при содействии посольства) на концерт Московского мюзик-холла в престижном зале «Олимпия». Зашли за кулисы, поздравили наших артистов с успехом.На обратном пути я задержался в Париже, как и планировал заранее, чтобы продолжить свою совместную работу с французскими коллегами, которая длится уже лет тридцать, а остальная делегация сразу улетела домой.Я шел по бульвару Клиши и вдруг встретился с группой наших артистов — Мироновой, Менакером, главрежем Московского театра эстрады Конниковым, еще какими-то певцами и неотступно сопровождавшим эту компанию «руководителем гастролей», неприметным товарищем явно с Лубянки. Они были очень удивлены этой встречей, зная, что вся делегация уже улетела. А времена у нас тогда были в отношении заграничных поездок отдельных граждан весьма суровые. Но поскольку я оставался в Париже вполне легально, по командировке Министерства культуры, то решил разыграть друзей.— Я принял решение, — сказал я печальным тоном, — после долгих раздумий: не возвращаться на Родину. Не по политическим соображениям, нет! А просто здесь мне предложили интересную постоянную работу, в Москве же у меня испорчены отношения с Союзом композиторов, меня терпеть не могут в ЦК партии после постановления о 2-й серии фильма «Большая жизнь», и жена меня оставила (вранье), и вообще жизнь не ладится. Никаких политических заявлений делать не собираюсь, просто меняю место жительства по личным мотивам.Вы, наверное, сочтете меня изменником Родины, как Нуреева или Барышникова. Но мое решение окончательно! Тут я на секунду отвернулся, быстро послюнил палец, смочил под глазами — вроде следы слез.— Прощайте, друзья, — сымитировав сдержанные рыдания, продолжал я. — Вы, конечно, мне руки не прощание не подадите. И неверной походкой удалился. Они продолжали стоять, пораженные моим неожиданным заявлением.Я свернул на улицу Фобур-Монмартр и вдруг подумал: да этот их стукач сейчас же рванет в посольство доложить о случившемся. А там я после возвращения из Туниса побывать не успел. И поди потом докажи, что все мной сказанное было полным враньем, розыгрышем! Всерьез встревоженный возможными последствиями, я схватил такси и помчался в посольство. Посол был в отпуске, и в его приемной собрались несколько советников и атташе, хорошо мне знакомых, «на перекур». Я рассказал эту историю, и один из референтов придумал окончание розыгрыша: когда стукач появится, в чем никто не сомневался, и позвонит у входа, чтобы заказать пропуск, — мы спрячем вас в кабинете посла.Короче говоря, этот тип является, запыхавшись, минут через десять и требует срочного свидания с послом.— Сейчас доложу, — сказал референт, вошел в кабинет, из которого через минуту вышел я и с важным видом спросил у оторопевшего вестника: — Товарищ, вы ко мне? Представляете себе, в каком этот молодец был виде? [b]Как-то накануне своего отъезда во Францию я позвонил поэту Михаилу Матусовскому,[/b] который, как я узнал, тоже летит в Париж с делегацией Союза писателей. А о том, что я тоже направляюсь туда, — Миша не знал. Я стал ему морочить голову, долго рассказывая о своей идее написать цикл песен о ночной Москве. Миша слушал меня весьма невнимательно, весь поглощенный мечтами о своем предстоящем вояже — в «буржуазную» заграницу он летел впервые.— Знаете, Никита, — нетерпеливо сказал он, — завтра я улетаю во Францию, и по возвращении мы поговорим с вами об этом обстоятельно.— Миша, дорогой, мне просто не терпится рассказать вам об этой идее поподробнее. Давайте-ка я приеду завтра в аэропорт, и в зале ожидания я вам все расскажу, чтобы вы в поездке могли обдумать мое предложение.— Но ведь самолет уходит рано утром.— Ничего, ради обуревающей меня творческой идеи я могу встать и пораньше.На следующее утро я, приехав в «Шереметьево» намного раньше, чем писатели, быстро разделался со всеми формальностями, сдал чемодан, прошел пограничный контроль и попросил добродушного офицера-пограничника под каким-то вроде важным предлогом ненадолго вернуться обратно.Увидев Матусовского, я опять начал морочить ему голову своими «творческими идеями», но он слушал меня весьма рассеянно, мысленно уже находясь на Елисейских Полях.— Можно я провожу вас до самолета? — спросил я.— Но туда вы пройти не сможете — паспортный контроль.— А я попробую.И на глазах всей делегации я прошел пограничную зону, не забыв кивком и улыбкой поблагодарить любезного офицера.Пока писатели копались со своими паспортными оформлениями, я быстро прошел к самолету, стоящему буквально рядом с выходом из здания, предъявил свой билет и остался у самолета ждать делегатов. И когда они появились, то сказал Матусовскому: — Командир разрешил мне в порядке исключения долететь до Парижа при условии, что я не выйду из самолета до обратного рейса на Москву. А в дороге мы обстоятельно побеседуем.Наивный поэт удивился, но почему-то поверил. Три с половиной часа полета я безостановочно терзал его, рассказывая о моих обширных творческих планах совместной работы под противный шум моторов, а один из членов делегации, искоса на меня поглядывавший, что-то все время писал в блокноте.Матусовский же молчал, явно не слушая мои словоизвержения и, вероятно, вообще не понимал, что произошло.Самолет приземлился. Писатели столпились в проходе, а я незаметно выскользнул вместе с другими пассажирами, быстро (не как у нас) получил в паспорте штамп «въезд» и только тогда, когда Матусовский увидел меня среди встречающих коллег и друзей, он понял, что был свидетелем сложного розыгрыша.Через пару дней я встретил Мишу на приеме в посольстве, и он после моего рассказа о технике розыгрыша, посмеявшись, сказал: — А ведь, собственно говоря, надо, чтобы все наши граждане ездили за границу таким вот быстрым и свободным способом, будучи гражданами Мира! [b]Рассказ кинорежиссера Леонида Трауберга:[/b] — Идя по Невскому, я встретил своего старого друга, ныне инженер-капитана второго ранга.— Что ты такой мрачный? — спросил я.— Да тут вот какая неприятность случилась. Вызвали меня в штаб и приказали реконструировать сложную аппаратуру в одной из подводных лодок. А чертежей не дали, говорят: они строго секретные. — Идите на лодку, сами все осмотрите, предложите свой план действий. — Но ведь, не имея чертежей, я ничего сделать не смогу! Рассказал об этом своему коллеге, который спросил: — А допуск у тебя в особый отдел библиотеки Адмиралтейства есть! — Ну есть, а зачем он мне? — Видишь ли, там хранится английский журнал (назвал какой), где все подробные чертежи технического оборудования иностранных подводных лодок, включая наши. Оттуда все и узнаешь.Я последовал совету коллеги.После большой волокиты мне выдали заветный английский журнал. Там действительно были подробные чертежи интересующей меня аппаратуры. Только страница с нужными мне материалами по нашей лодке была вырезана нашей цензурой! [b]Зимой 1971 года группа кинематографистов получала государственные награды, [/b]которые обычно вручались в одном из кремлевских залов Председателем Президиума Верховного Совета или кем-либо из его замов в торжественной обстановке. На этот раз было иначе. В маленьком и очень холодном (все сидели в пальто) конференц-зале Дома кино зам. министра кинематографии В. Е. Баскаков (и тоже в пальто), скороговоркой пробормотав общие поздравления, в спешке роздал награжденным коробочки с орденами и медалями, поминутно заглядывая в списки и наскоро пожимая руки награжденным, пренебрегая ответной благодарностью, тут же испарился. Никто награды надевать не стал, рассовали их по карманам и быстро разошлись.Дома, открыв коробочку, я обнаружил там орден «Знак Почета», хотя причиталось мне Трудового Красного Знамени. В поисках своего ордена выяснил, что Баскаковым коробочки были перепутаны, и мой «трудовик» был вручен монтажнице с «Мосфильма». Затем произошел торжественный церемониал «перевручения». До сих пор для меня является загадкой: почему это все так странно и обидно произошло? _ Я заключил пари с Ростиславом Пляттом — он обязался во всех спектаклях, будь это даже общеизвестная классика, по ходу действия громко называть мою фамилию, зная, что я присутствую в зале. Когда я приходил на спектакли, то ему всегда легко, подчас скороговоркой, но громко удавалось выполнять заданное условие.Шла пьеса Назыма Хикмета из турецкой жизни. Ну уж тут-то мою фамилию вставить было абсолютно негде. Плятт там играл роль богатого турецкого коммерсанта. И в сцене, где он договаривается по телефону со своим партнером о каких-то торговых делах, я вдруг услышал очень четко произнесенную фразу: «Груз от Богословского еще не прибыл». И я счел себя побежденным.[b]Существует мнение, что первым в мире детским музыкальным театром является театр, [/b]основанный и руководимый талантливой и энергичной Натальей Сац. Но это не совсем так. В 1933 году в Ленинграде молодой режиссер Иссак Моисеевич Кроль организовал и возглавил в помещении Народного дома детский театр именно этого жанра. Поставлено было всего два спектакля: «Сорочинская ярмарка» и «Остров пяти крокодилов» (пьеса Евг. Шварца с моей музыкой). Дирижером был прекрасный музыкант Я. Эльяшкевич, впоследствии работавший в Москве. Спектакли пользовались большим успехом среди ленинградской детворы, но все закончилось печально: во время большого пожара на территории Народного дома сгорело несколько зданий, в том числе дотла был уничтожен и зал этого театра. Восстановить его было невозможно, и актеры разбрелись кто куда. В частности, один из них, А. Маренич, стал «звездой» Свердловской оперетты. А И. М. Кроль погиб на войне.[b]Через пару лет после окончания войны в стране были отменены продуктовые карточки, [/b]существовавшие одновременно с «коммерческими» магазинами, где продукты и предметы быта продавались, но на порядок большим ценам. И одновременно был опубликован большой список товаров, на которые государственные цены были снижены (между прочим, после нынешней «перестройки» такого не наблюдалось). Потом такие снижения происходили еще много раз.Об этих радостных для населения событиях обычно сообщал по радио общенародный любимец диктор Юрий Левитан.А мне почему-то из длинного списка товаров, цены на которые подлежали снижению, помнится только одна фраза: «Дуги конские — на 15%».[b]Крис Маркер, видный французский кинорежиссер-документалист, был коммунистом,[/b] крайним «леваком», поклонником Мао Цзэдуна. Решив приехать поработать в СССР, он нашел в Париже среди политэмигрантов славянского происхождения какого-то доброхота, который согласился за приличное вознаграждение в течение полугода основательно обучить Криса русскому языку, который тот за это время вроде бы неплохо усвоил.Когда же он наконец приехал в Союз, то никто понять его не мог, как бы он ни старался говорить, соблюдая основные правила и даже приобретенный русский акцент. В конце концов выяснилось, что этот его парижский педагог, желая подработать, схитрил и выучил своего прилежного ученика… болгарскому, поскольку был по национальности болгарином, а упустить возможность подработать не хотел.[b]В Союзе композиторов на концерте играли квартет совершенно бездарного композитора, [/b]но зато одного из секретарей. Внезапно погас свет. Принесли и зажгли свечи и затем продолжили концерт. А композитор Сигизмунд Кац довольно громко сказал на фоне начавшейся музыки: — Игра не стоит свеч! [b]Известный конферансье Николай Павлович Смирнов-Сокольский однажды сильно повздорил со своим ленинградским приятелем и коллегой М. С. Гурко.[/b] На концерте, который Н. П. вел в клубе на Лиговке, славившемся весьма невоспитанной зрительской аудиторией, он так вот объявил выступление своего недавнего друга: — А сейчас выступит некто, чья фамилия состоит из пяти букв, начинается на «г» и кончается на «о». Публика единодушно выкрикнула подходящее слово, на что Смирнов-Сокольский подтвердил: — Вы угадали! Гурко. Тот сначала хотел судиться, но по доброте душевной простил обидчика. А потом с ним и помирился.
[i]У одного московского писателя среднего возраста, среднего дарования и такой же известности с юношеских лет была заветная мечта: провести ночь с настоящей японской гейшей. Он прекрасно понимал, что это только мечта — ни в одну делегацию его не включали (рангом не вышел). А денег на туристскую поездку не было (заработки невелики, семья большая). И вдруг выпал счастливый случай: один из видных руководителей Союза писателей был исключен из состава делегации за «аморальное поведение в быту». Приняв, наконец, во внимание бесчисленные просьбы и жалобы нашего героя, начальство проявило гуманность и включило его в эту компанию, тем более что он клятвенно обещал одному из главных руководителей Союза привезти ему красивый веер, не особенно нужный в наших северных широтах, но весьма необходимый для пополнения коллекции его супруги. Короче говоря, делегация, снабженная, как обычно, жалкими суточными, двинулась в путь.[/i]В Токио вежливые и гостеприимные хозяева, зная о нищенском положении гостей, вручили всем небольшие суммы, якобы за предстоящие выступления, а С.(будем так именовать героя этой истории) ухитрился даже получить довольно приличную сумму: оказалось, лет десять назад его рассказик был опубликован в небольшом сборнике: «Советские писатели. Второй эшелон». По его расчетам, возможность реализации мечты сильно возросла.Однако дни были настолько насыщены дискуссиями, торжественными обедами, ужинами и приемами, что оторваться от компании коллег было совершенно немыслимо.Приехали в Киото. И там подобревший от успеха миссии руководитель делегации вдруг объявил: — А сегодня, товарищи, свободный вечер. Гуляйте хоть до утра, но не забывайте о чести и достоинстве советского человека.Советую только не ходить в одиночку — мало ли что.Надо сказать, что писателей в делегации было нечетное количество плюс руководитель (естественно, из другого ведомства), которому полагался в отеле отдельный номер. С. по жребию тоже достался одноместный.Вечером, когда коллеги разбрелись по городу, наш герой на чудовищном английском, сильно стесняясь, спросил у портье, как найти дом, где он бы мог увидеть настоящих гейш, поскольку собирает материалы для книги «Женщины Страны восходящего солнца».Портье на прекрасном английском объяснил, как проехать и добавил, что дом этот не очень дорогой (что порадовало С.), а обслуживание там на высоком уровне.Мечтая о предстоящих усладах, С. без особых трудностей добрался до указанного заведения и был встречен низкими поклонами, будто высочайшее лицо. Тут же с него сняли всю одежду, что привело С. в некоторое смущение, потому что на кальсонах была большая заплата, нашитая неумелой рукой дочери.Немногочисленная прислуга с трудом подобрала кимоно, соответствующее внешним данным посетителя, и вот клиент полностью экипирован. Две молоденькие прислужницы ввели его под руки в обитель предстоящих удовольствий. Посадили на низкую тахту. Обладая солидным животиком, С. с трудом скрестил ноги, согласно национальным обычаям. Подали малюсенькую чашечку сакэ — противной, слабой теплой водки. Из-за ширмы, украшенной белыми аистами, тихо вышла приземистая, некрасивая пожилая дама, что сильно огорчило С., ожидавшего лицезреть юную красотку. К счастью, женщина была далека от желания подарить ему любовные радости, а просто очень долго и занудно играла на деревянной дудке диковинный для российского уха мотив.Затем все те же служанки, не без труда стащившие с дивана малость окаменевшего от неудобной позы С., повели его в следующую комнату и, выдав еще порцию сакэ, положили лицом вниз на какую-то гладильную доску, после чего мускулистая, похожая на мужчину, японка долго массировала ему спину, периодически сильно ударяя ребром ладони по самым различным местам.В новой комнате под звуки какой-то трещотки С. был подвергнут такой же процедуре, но с противоположной стороны тела (сакэ тоже не было забыто). Потом С.снова был посажен на подушки.Опять неудобно скрестив ноги и хватанув еще одну порцию слабенького напитка, он с деланым вниманием прослушал музыкальную пьесу, сыгранную на чем-то вроде арфы.В следующих помещениях пела тощая солистка, аккомпанируя себе на «рури» (народном средневековом инструменте), и показали отрывок из классической пьесы. Все это сопровождалось расчесыванием волос клиента и бесконечными порциями сакэ. Потом ему читали стихи по-японски… Любой гражданин нашей страны знает, что беспрестанное употребление даже слабых спиртных напитков в большом количестве вызывает тихий и сладкий сон. В каковое состояние и впал утомленный многообразием предоставленных ему услад советский писатель С. Персонал тактично не будил робкого иностранца, заплатившего за всю ночь.С. проснулся и, путаясь в складках кимоно, через анфиладу комнат прибежал к администратору, где выяснил, что заведение это не предоставляет клиентам физических любовных радостей, являясь местом для снятия духовной усталости у посетителей. А для желаемых господином утех существуют другие специальные дома.С. потребовал свою одежду.Увы, получить ее было невозможно, всю его «амуницию» отправили в мастерскую для чистки, которая в 6 утра еще закрыта, и потому одежду можно получить только в 10 часов (кстати, это было время общего собрания членов делегации). Наконец выход был найден: портье за дополнительное вознаграждение поехал на мотоцикле домой к хозяину мастерской, разбудил его, и тот выдал костюм, сильно отдающий химией.Расстроенный и еще изрядно пьяный С., шатаясь по городу в поисках своего отеля, с горя подцепил в переулке проститутку (оказалась — русская), провел с ней пару часов, и уже она любезно проводила его до отеля. В десять часов С. в весьма помятом виде был в кругу коллег.Вернувшись в Москву, наш герой обнаружил у себя неприятное заболевание, каковым наградила его японская путана русского происхождения. От «стыдной» болезни он быстро избавился, а заодно — от давней романтической мечты.
Эксклюзивы
Вопрос дня
Кем ты хочешь стать в медиаиндустрии?
Спецпроекты
images count Мосинжпроект- 65 Мосинжпроект- 65
vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.

  • 1) Нажмите на иконку поделиться Поделиться
  • 2) Нажмите “На экран «Домой»”

vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.